Приключения Мишеля Гартмана. Часть 2 - Эмар Густав - Страница 6

При одном переносе, более быстром, чем другие, незнакомец спарировал несколько поздно и почувствовал, что острие шпаги коснулось его груди.

— Тронул! — хриплым голосом вскричал барон со зверскою усмешкой.

— Ба! Безделица, — возразил со смехом противник, — око за око, — прибавил он, кольнув его в правую руку.

— Ох! — взревел барон с яростью.

— Теперь начистоту, — сказал незнакомец, все такой же невозмутимый.

Бой возобновился ожесточеннее прежнего; противники приступали к борьбе решительной.

Однако шпион Бидерман, единственный свидетель поединка — никто не обращал внимания на трактирщика, который лежал под столом, по-видимому, полумертвый, — шпион Бидерман, говорим мы, вовсе не был равнодушным зрителем волнующих видоизменений разыгрываемой перед ним драмы; напротив, он испытывал сильное беспокойство и не знал, на что решиться. Разумеется, все сочувствие его было на стороне барона и в душе он молил Бога, чтобы Штанбоу вышел победителем из опасного боя. Он задрожал от радости, когда незнакомец был ранен, но радость эта не замедлила превратиться в печаль, когда, в свою очередь, был ранен барон; само собою, достойный шпион с этой минуты об одном только и думал, как бы подать помощь тому, кого считал своим начальником.

Но как это сделать? В том-то и состояло затруднение. Бидерман ломал себе голову. Вдруг улыбка удовольствия выразилась на его тонких губах, и взор его исподлобья сверкнул ненавистью. Одетый мужиком, шпион не имел оружия, по крайней мере на виду, но из предосторожности он сунул на всякий случай в карман своих широких брюк один из тех страшных каталонских ножей с складным лезвием шириною в три дюйма и длиною в десять, на котором зарубка не дает ему закрываться вновь, когда оно открыто, и образует оружие в двадцать три дюйма длины. Дело было просто. Стоило только тихо открыть нож, внезапно броситься на незнакомца и вонзить ему лезвие в грудь или куда бы ни было. Таким образом, барон избавился бы от своего врага, а он, Бидерман, великодушно был бы награжден победителем за свое вмешательство; как видно, это представляло выгоды для всех сторон.

По счастью, шпион совсем забыл про злополучного Герцога. Честный трактирщик пострадал не так сильно, как находил удобным показывать, у него также на уме была месть; после входа в залу барона фон Штанбоу все его мысли, все стремления, все желания клонились к одной цели; мы уже видели, как он полз, словно змея, чтоб приблизиться к барону. До сих пор он оставался безучастен к происходившему из одного опасения, что от излишней поспешности с его стороны месть ускользнет из его рук; но он караулил минуту в свою очередь вмешаться в борьбу и решить победу.

С трепетом радости следил он за тайными проделками Бидермана. Он видел, как, пошарив в кармане брюк, тот вынул нож и осторожно отворил, дабы не щелкнула пружина и не выдала его. В то мгновение, когда шпион вскочил, или, вернее, рванулся, со смехом гиены с своего места, достойный трактирщик схватил его за ноги и дернул к себе с такою силою, что он потерял равновесие и, не имея возможности удержаться при внезапности нападения, грохнулся наземь, выпустив из руки нож.

Герцог кинулся на своего врага, став коленом ему на грудь, схватил за галстук и, вооружившись его же ножом, всадил ему в горло по черенок. Несчастный испустил хриплый стон, его передернуло от предсмертной судороги, и он остался недвижим, он был мертв.

Секунду трактирщик холодно смотрел на свою жертву, потом отер лезвие ножа, закрыл его, сунул к себе в карман, встал, подошел к столу, взял два револьвера барона, заткнул их за пояс и спокойно сел на стул, бормоча вполголоса:

— Теперь бой честный, его решит Господь!

И он с высочайшим интересом стал следить за видоизменениями борьбы, которая уже не могла длиться долго.

Сцена, переданная нами, произошла едва в несколько секунд; итак, противники все бились с одинаковым ожесточением.

Однако незнакомец, при всей своей силе, уже начинал чувствовать, что шпага как будто тяжелее в его руке, что его одолевает утомление от долгой борьбы и что ему необходимо кончить скорее решительным ударом, чтобы не дать времени противнику приметить его усталость и воспользоваться ею; он сделал внезапный выпад и так сильно отразил удар противника, что шпаги коснулись эфесами, барон был настолько опытный фехтовальщик, что тотчас сообразил опасность положения, в котором неожиданно очутился, — удар снизу — и гибель его была неизбежна. Он сделал громадный прыжок назад.

Но от поспешности он не рассчитал расстояния и, каблуком левого сапога поскользнувшись в луже крови, которая текла из разверзтой раны шпиона Бидермана, споткнулся о его тело; при усилии удержаться на ногах он невольно, по естественному и почти безотчетному движению, приподнял немного правую руку, и противник мгновенно воспользовался благоприятным для себя случаем, напал на него с быстротою молнии и проколол шпагою насквозь.

После этого удара незнакомец в свою очередь отскочил назад, чтоб не подвергнуться отбою, но ему нечего было опасаться.

Несколько мгновений барон оставался недвижим на своем месте, дико закатывая глаза, потом выронил шпагу, зашатался как пьяный и, машинально приложив обе руки к жгучей ране, свалился как сноп, бормоча сиплым голосом:

— Ihr verfluchte Hunde (проклятые собаки)! Я убит! — Кровавая пена выступила на его губах; он испустил рев загнанного зверя, тщетно пытался сказать что-то и закрыл глаза; тогда судорожно искаженные от страдания черты его окаменели, бледность цвета слоновой кости покрыла лицо его, он внезапно содрогнулся всем телом, точно в последней предсмертной судороге, и вдруг стал неподвижен и безжизнен как мертвый.

«Умер ли он?» — так подумал незнакомец, когда наклонился над ним и положил ему руку на сердце. Однако он мгновенно поднялся опять, покачал головой и пробормотал:

— Бедняга! При жизни он был страшный негодяй… Да простит ему Бог!..

— Как бы ни было, — заговорил тогда трактирщик, — если молодец этот умер, что правдоподобно, ему не на что жаловаться; он был убит по всем правилам.

— По-видимому, — заметил незнакомец, ткнув ногою труп шпиона Бидермана, — и вы, любезнейший, маху не даете.

— Делаешь что можешь, сударь, не позволять же было этому мерзавцу убить вас!

— Разумеется, и я искренно признателен. Я обязан вам жизнью и не забуду этого, а покамест, не дадите ли вы мне пожать вам руку.

— Очень охотно, сударь, касательно же возмездия за оказанную вам услугу, то это лишнее, я действовал столько же для себя, как и для вас.

— Что вы хотите сказать?

— Взгляните на мои бедные ноги.

— В самом деле! — вскричал незнакомец. — Кто вам обжег их так страшно?

— Немцы, для препровождения времени, ожидая прибытия того, кого вы убили.

— О, какое зверство!

— Силою вторглись они в дом и ограбили его, хотели изнасиловать мою жену и дочь, но они каким-то чудом спаслись от поругания. Без всякого повода с моей стороны они связали меня и сожгли мне ноги, как видите, я был человек смирный, старый солдат, который только желал честным трудом зарабатывать кусок хлеба, не занимаясь вопросами политики, а сделали они из меня тигра, и, пока душа в теле держится, я буду преследовать их неутомимо и безжалостно.

— Да, да, — сказал незнакомец, грустно покачав головой, — гнусную войну ведет с нами Германия, это война варварская, исполненная ненависти; но не отчаивайтесь, немцы роют яму под своими ногами, которая их и поглотит, час возмездия скоро пробьет, и тогда горе этим презренным, которые победили одною неожиданностью и так гнусно злоупотребляют мнимым своим торжеством, ведь и нам они вселили ненависть!

— Вы правы, сударь, кровь требует крови, око за око, зуб за зуб, вот как мы должны сражаться с ними, пока не победим, чтобы попрать ногами, как сделали это уже некогда; но теперь мы будем безжалостны к ним, как были они к нам, и их гнусное племя сотрется с лица земли, возмущенной тем, что так долго носила подобных зверей. Но теперь подумаем о ближайшем — надо бежать.