Приключения Мишеля Гартмана. Часть 2 - Эмар Густав - Страница 25

— Я должен предупредить вас, — продолжал Мишель, — что если соглашаюсь выслушать вас, то просто по чувству справедливости и беспристрастия, которое, несмотря на уверенность в вашей виновности, побуждает меня не застрелить вас как собаку, по вашему же выражению, но от смерти, к которой я вас приговорил, вы не спасетесь, я никогда не отменяю своих решений.

— А может быть, и спасусь; пока сердце бьется в груди, я имею право надеяться.

— Воля ваша, но это будет надежда тщетная.

— Не тщетная, и вот почему.

— Браво, — сказал Петрус, который невольно засмеялся смелости и развязности трактирщика, — вот изворотливый молодец! С веревкой на шее, я думаю, он еще силился бы распустить петлю.

— Конечно, впрочем, мое положение точно такое же, разве не все равно — быть повешенным или расстрелянным?

— Без болтовни и уловок! — сердито крикнул на него Мишель. — Говорите, что хотели сказать, да скорее только.

— Я хотел сказать вещь самую простую: вы по преимуществу люди разумные, вы не убиваете из удовольствия проливать кровь, ни даже из мести, так как я лично, в сущности, не сделал вам никакого вреда, скорее, напротив, вы меня не убьете, потому что смерть моя не принесет вам никакой пользы, тогда как…

— Разве жизнь ваша, если б мы даровали ее вам, доставила бы нам какую-либо выгоду? — насмешливо перебил Мишель.

— Громадную, несомненно.

— Это уверение мне кажется немного смелым.

— Позволите вы мне объясниться?

— Да, если вы обязуетесь говорить правду и не пытаться нас обманывать.

— Клянусь честью…

— Трактирщика? — договорил Мишель со смехом и украдкой переглянулся с приятелями.

— Нет, честью дворянина, я трактирщик только случайно.

— Я уже подозревал это, как и то, что вы не француз.

— Видите, господа, вы уже и теперь лучше расположены ко мне, вскоре вы убедитесь, что лучше даровать мне жизнь.

— Вы решительно боитесь смерти, — заметил Мишель презрительно.

— Не скрою от вас, господа, чрезвычайно; вы сейчас узнаете, почему и наверно будете моего мнения.

— К делу!

— Дело вот в чем. Я пруссак, не знаю, как вы открыли это, но факта этого я отрицать не стану. Живу я во Франции восемь лет, у меня жена, которую я люблю, дети, которые мне дороги. Разорившись несчастными спекуляциями в Пруссии, я последовал примеру множества моих соотечественников, обогатившихся во Франции, и прибыл сюда с целью поправить обстоятельства. В Нанси я устроил пивоварню; но хотя мое пиво было превосходно и все припасы первого достоинства, не прошло года, как я был вынужден закрыть свою фирму. Затем не лучше удались мне два-три предприятия еще: решительно, меня гнала судьба, ничто мне не удавалось. К довершению несчастья, я имел безумство жениться и жена моя, как добрая немка, подарила мне за два года двух детей. Всех надо было кормить, а я разорился, в кармане у меня не оставалось ни гроша, о кредите и говорить нечего — было от чего сойти с ума.

— Послушайте-ка, однако, почтеннейший, — вдруг перебил Мишель, — мы здесь не для того, чтобы слушать ваши рассказы. Смеетесь вы над нами, что ли?

— Ничуть, позвольте мне договорить, вы не будете каяться. Ах, Господи, — прибавил он, пожав плечами, — вы всегда успеете еще застрелить меня или повесить, если вам так хочется этого.

— Справедливо, продолжайте, но ведите скорее к концу.

— Итак, мое положение было скверно, когда однажды, в тот день, когда хлеба совсем в доме не оказалось, явился ко мне неизвестный человек часов в восемь вечера, он был молод, хорошо одет, вида изящного и, судя по наружности, человек богатый. Расспросив подробно, в каком положении я нахожусь, хотя знал это, кажется, не хуже меня, он предложил мне свои услуги и вызвался сейчас снабдить суммой в сорок тысяч, чтоб помочь мне стать опять на ноги и приняться за новое дело. В том положении, в каком я находился, предложи мне черт свои услуги, я принял бы не колеблясь. Сорок тысяч с бухты-барахты не найдешь, это целый капитал для человека, у которого гроша нет за душою и который буквально умирает с голоду. Итак, я принял с изъявлениями живейшей радости дар, словно с неба свалившийся — виноват, прямо из ада. Тогда человек этот мне сказал, что он барон фон Штанбоу и на службе короля прусского.

— Барон фон Штанбоу! — вскричал Мишель, вздрогнув.

— Да, разве вы знаете его?

— Быть может. Продолжайте.

— Итак, он назвался мне и сказал, что ему прусским правительством поручено собирать о Франции самые подробные сведения, так как знать настоящее положение ее для короля очень важно, и, наконец…

— Он сделал из вас шпиона! — перебил Мишель.

— Именно так, вы употребили верное слово. Тогда решено было, что кроме сорока тысяч наличными, которые он сейчас мне вручит, я буду ежегодно получать по пяти тысяч франков за доставляемые мною сведения.

— И вы исполняли это поручение?

— Добросовестно, могу похвастать. Ведь вы понимаете, мне платили деньгами, что может быть выше?

— О, как гнусно! Этот человек презренное существо! — вскричал Петрус.

— Помилуйте, отчего же? — возразил трактирщик чистосердечно. — Я немец, люблю деньги, как и естественно, их мало у нас, и все монеты медные, только либо посеребренные, либо позолоченные, а тут еще жить надо и растить семейство, да, наконец, я же пруссак, я служил своему отечеству.

— Изменяя Франции, которая дала вам приют, — строго заметил Мишель.

— Об этом я, правда, не подумал, — сказал трактирщик и склонил голову. — Я слушал барона фон Штанбоу и поверил всему, что он мне наговорил, в этом мое оправдание.

— Продолжайте, хотя оправдание это в наших глазах веса не имеет.

— Что же делать? Я говорю правду. Так продолжалось до той минуты, когда прошли слухи о войне. Лучше кого-либо я знал, что происходит, и вполне имел возможность предвидеть вероятные последствия войны, к которой Франция вовсе подготовлена не была, тогда как Пруссия, напротив, располагала силами поистине огромными. Несмотря, однако, на все, что барон фон Штанбоу, делал для меня, я не доверял ему. Он приказал мне оставаться на моем месте, что не трудно было, так как я слыл за француза, а все спокоен не был. Я поспешно отослал жену и детей, не в Германию, как советовал мне мой покровитель, или, вернее, мнимый благодетель, но в Голландию, где я мог быть уверен, что эти единственные существа, которые мне дороги, ограждены, будут от всякой опасности…

— Мимо подробности, — перебил Мишель, — скорее к делу, вы точно, будто нарочно длите рассказ и расплываетесь в мелких подробностях, чтоб выиграть время для цели, которой я не угадываю еще, но которая очень может быть новою изменой. Берегитесь, почтеннейший, это может сыграть с вами плохую шутку, нас провести нелегко.

Он пристально посмотрел на трактирщика, тот вспыхнул и опустил глаза.

— Хорошо же, — продолжал он, вынимая часы и поглядев на них, — теперь без десяти минут двенадцать, если ваш рассказ не будет кончен в десять минут, вы умрете и вольны кончать его на небе или в аду, поняли меня?

— О! Конечно, сударь, и докажу вам это менее чем в пять минут, я хочу предложить вам сделку.

— Сделку? Вы смеетесь, что ли, или с ума сходите?

— Ни то, ни другое, напротив, я никогда не говорил серьезнее.

— Говорите, но помните, что время уходит.

— Отнюдь не забываю; я требую сохранения жизни и свободы уехать, куда хочу, и права увезти, что имею.

— Этих условий принять нельзя.

— Но вы не знаете еще, что я намерен предложить.

— Все равно, вы прусский шпион и были захвачены на месте преступления, ничто не может спасти вас от заслуженной казни.

— Это ваше последнее слово? — спросил трактирщик твердым голосом, который привел слушателей в изумление. — Берегитесь, господа, вы пожалеете, быть может, что убили меня, когда этого нельзя будет вернуть.

— Все, что нам, возможно, это пощадить вашу жизнь и держать вас наравне с другими военнопленными, но для этого нужны явные доказательства услуги, которую, вы утверждаете, будто окажете нам.