Приключения Мишеля Гартмана. Часть 1 - Эмар Густав - Страница 107

— Так поэтому-то, когда я имел честь предлагать вам гостеприимство, вы сказали шепотом, что, может быть, сделаете лучше, если не примите его!

— А! Вы слышали?

— Вы видите; но это все равно; я человек простой и всегда старался исполнять свои обязанности к другим как к себе самому, вы сказали, что хотите просить у меня услуги, говорите. И если эта услуга не может оскорбить мою совесть, я постараюсь исполнить ваше желание.

— Я этого ожидала от вас, господин Иоган, а относительно того, о чем я хочу вас просить, успокойтесь, я не стану требовать ничего такого, что могло бы оскорбить вашу добросовестность; меня удерживает только опасение навлечь несчастье на вас, и это в награду за всю вашу доброту и дружелюбное гостеприимство.

— Несчастье — гость дорогой, когда идет вслед за долгом; говорите без опасения; я слушаю вас.

— Прежде всего позвольте мне сказать вам, кто я; когда вы узнаете мое имя и…

— Позвольте мне остановить вас, — с живостью перебил старик, — вы и лица, сопровождающие вас — путешественники, которым я очень рад предложить гостеприимство; мне не нужно знать ничего более. Я прибавлю, что, может быть, для нашей взаимной пользы, в виду событий, могущих случиться, мне лучше сохранить полное неведение на этот счет; это позволит мне действовать с большей свободой в услуге, которую вы ожидаете от меня.

— Вы правы, — ответила молодая женщина, подумав несколько минут, — я приступлю к делу; вот в двух словах о чем идет речь: сегодня вечером в половине одиннадцатого никак не позже, я должна быть в Прейе.

— Ничего не может быть легче.

— Для вас — да, но для женщины, не знающей дороги…

— Стало быть, вы желаете проводника?

— Да, господин Иоган, во-первых, и потом еще кое-чего.

— Говорите!

— Прежде всего никто не должен знать об этой небольшой экспедиции. Есть у вас здесь лошадь и тележка?

— Этого ничего нет; притом ни лошадь, ни тележка не проедут по дорогам, ведущим отсюда в Прейе.

— Стало быть, я пойду пешком, и прошу у вас только решительного молчания об этой прогулке, проводника и мужской костюм; мое платье неудобно для ходьбы через кусты.

— Никто не будет знать о вашей прогулке, я даю вам слово, а мужское платье вы получите через час.

— А проводника?

— Это буду я, с вашего позволения; повторяю вам, никто лучше меня не знает здешних гор.

— Благодарю вас; но не боитесь ли вы, что такой продолжительный путь будет свыше сил в ваши лета?

— Не беспокойтесь об этом, — ответил старик, смеясь, — вероятно, из нас двоих устану не я; я каждый день хожу гораздо дольше осматривать мои пастбища.

— Хорошо, вы пойдете со мною. В котором часу отправимся мы?

— Вам нужно, не так ли, быть в Прейе до половины одиннадцатого?

— Не только нужно, но и необходимо, господин Иоган.

— Очень хорошо; теперь четыре часа, в шесть мы поужинаем, в половине девятого отправимся в путь, если для вас это удобно, и успеем, не торопясь, дойти до Прейе к тому часу, к которому вы желаете.

— Это решено; прошу вас о моем костюме.

— Вы будете его иметь через час.

— Теперь, если вам угодно, покажите мне комнату где я могла бы отдохнуть несколько минут.

— Я к вашим услугам; пожалуйте за мною. Старик встал и отвел молодую женщину в комнату довольно маленькую, просто меблированную и в которой уже находилась другая путешественница, потом ушел, оставив двух дам одних.

Они оставались с минуту неподвижны, наклонившись вперед и прислушиваясь; потом, когда шаги старика замолкли, первая, занявшая комнату, подошла к той, которая пришла.

— Ну что, моя милая барыня? — спросила она с участием.

— Все устроено и решено; сегодня вечером в половине девятого, — ответила молодая дама, садясь на стул у окна.

— Идти мне с вами?

— Нет, Элена, это невозможно.

— Однако вы мне обещали, — сказала Элена тоном упрека.

— Ты говоришь вздор, я ни слова не упоминала об этом; впрочем, успокойся, я пойду не одна, сам наш хозяин господин Иоган будет провожать меня.

— Хороша защита, анабаптист?

— Анабаптист такой же мужчина, как и всякий другой, как мне кажется; я видала их много в Германии.

— Очень может быть, графиня, — возразила молодая девушка нравоучительным тоном, — но между анабаптистами немецкими и французскими большая разница.

— Скажите, пожалуйста! Неужели здешние люди бесчестные?

— О, нет! Напротив, это честнейшие люди на свете.

— Так в чем же ты их упрекаешь?

— Ни в чем, только для женщины это жалкие защитники.

— Уж не трусы ли они? — спросила, улыбаясь, графиня, в которой читатель, без сомнения, узнал госпожу де Вальреаль.

Каким образом графиня де Вальреаль успела выбраться из Страсбурга, так тесно обложенного немецкой армией, это мы скоро объясним.

— Трусы анабаптисты! — с живостью вскричала молодая девушка. — Нет, графиня, напротив, они очень храбры.

— Действительно, те, которых я знала, славились своею храбростью.

— О! Погодите, графиня; мужество здешних анабаптистов совсем не похоже на немецких; это, если я могу выразиться таким образом, мужество, независящее от пылкости крови, не имеющее ничего воинственного, напротив, чисто нравственное.

— Знаешь ли, что я совсем тебя не понимаю, — сказала графиня, улыбаясь.

— Однако это очень просто; хотите, я объяснюсь?

— Ничего лучше не желаю; но мне любопытно знать, кто научил тебя такой учености?

— Карл Брюнер, графиня. Он, кажется, находился в сношениях в Страсбурге с вогезскими анабаптистами.

— Очень хорошо; теперь, когда я знаю твоего учителя, сообщи мне сведения, которые он передал тебе.

— Вам, без сомнения, известно, графиня, что немецкие анабаптисты — последователи Карлштадта, Мюнстера и Иоанна Лейда, желавших вооруженной борьбы и всех жизненных наслаждений.

— Я знаю это; а здешние разве не такие?

— О, нет! Здешние анабаптисты называются голландскими; они последователи Мено Симониса, оттого их часто называют менонитами. Это люди простые, добрые, сами с гордостью называющие себя беззащитными христианами, потому что закон их запрещает им носить оружие и противопоставлять силу силе; им предписано переносить без сопротивления и даже без ропота величайшие несправедливости и отвечать кротостью и полным самоотвержением на дурное обращение, на несправедливое наказание — словом, на неприятности всякого рода, какими их врагам вздумается их терзать.

— Ты знаешь это наверно?

— Наверно. Меня в этом уверил Карл Брюнер.

— А, может быть, он ошибается, тем более, что господин Иоган уверил меня, что оба его сына служат в эту минуту в армии.

— Это не доказывает ничего.

— Как, не доказывает ничего, когда они солдаты?

— Конечно, графиня; не все солдаты дерутся; те, например, которые служат в лазаретах или при обозах.

— Кажется, точно, я припоминаю, наш хозяин сказал мне, что его сыновья служат при обозах.

— Вы видите, что я права, и Иоган Шинер будет для вас жалким защитником.

— Может быть; но успокойся, милая моя, я приняла предосторожности; в Прейе я найду защитников, если они понадобятся мне.

— Это может быть; вам это известно лучше меня; но если на дороге вас остановят разбойники…

— Я не думаю, чтобы на таких высоких горах находились разбойники; я подвергаюсь опасности встретить только разве заблудившегося мародера.

— Мародеры часто бывают хуже разбойников.

— Это правда, но ты забываешь, что для этих у меня есть пара револьверов, прелестных игрушечек не длиннее пальца, укладывающихся в кармане жилета и пули которых пробивают на пятнадцати шагах дубовую доску в двадцать сантиметров толщины; ты знаешь мои револьверы. Будь же спокойна, я возьму их с собой и обещаю тебе, что если представится случай, я, не колеблясь, прибегну к ним.

— Вы осмелитесь убить человека, графиня?

— Милая моя, — ответила графиня, улыбаясь, — пословицы — мудрость народов, а французские простолюдины говорят, что лучше убить черта, чем быть убитым им; если нападут на меня, я стану защищаться; тем хуже для того, кто отважится остановить меня. Итак, ни слова более об этом. Мое намерение принято, и все твои убеждения будут бесполезны. Как здоровье госпожи Вальтер?