Новая Бразилия - Эмар Густав - Страница 6

— Предоставляю вам на то все права!

Его величество снова взошел на свою колесницу, и в тот же момент подняли виндзейль6, из верхнего отверстия которого появился священник.

Он произнес шутовскую проповедь, весьма забавную и остроумную, продолжавшуюся не более четверти часа и заставившую всех присутствующих смеяться до слез, в том числе и всех офицеров, и начальство.

На этот раз священника изображал француз-матрос, природный парижанин, неудавшийся бакалавр. Проповедь его была так остроумна и юмористична, что старший офицер приказал занести ее в морской журнал.

Впоследствии этот матросик дезертировал в Вальпараисо, и несколько лет спустя я встретил его уже в чине полковника на казенной службе в Перу, на вакансии производства в генералы.

Тотчас по окончании проповеди приступили к крещению.

Господа офицеры и пассажиры, конечно, поспешили откупиться деньгами, так что сумма, собранная таким путем дедом Экватором, в этот день достигала почти тысячи франков, которые самым добросовестным образом были пропиты до последней предательской полушки, как выражаются марсовые матросики, в первом же большом порту.

То было доброе старое время, как говорят бывалые моряки, подавляя вздох.

Жандармы, медведи, черти и чертенята принялись ловить и разыскивать тех, кто еще не был крещен, и как те усердно ни прятались, все же никому не посчастливилось уйти. Тогда-то и началась самая забавная часть празднества.

Бедняг усаживали на бак или лохань, накрытую пестрым ковром, и в тот момент, когда они совсем не помышляли о том, крышу бака проворно сворачивали и все они падали в воду, которой был до половины наполнен бак, причем одновременно с этим лили на голову целые ведра воды. Такого рода увеселение продолжалось несколько часов; весь экипаж получил в этот день двойную порцию пищи и спирта; кроме того, поутру командир отменил все наказания, назначенные им провинившимся. Все на судне были счастливы и веселы в этот день.

Вечером долго плясали и танцевали под шарманку и волынку. В десять часов вечера свисток призвал очередных на вахту; празднество кончилось, и все снова вошло в свою обычную колею.

Вот что называлось празднеством Экватора — и мне от души жаль, что этот своеобразный праздник прекратил свое существование: он немало служил упрочнению тесной связи между командиром и экипажем, столь важной во время дальних продолжительных плаваний… Однако возвращаюсь к своему плаванию.

Однажды утром командир «Ла-Портеньи» объявил мне, что через несколько часов мы будем в виду берега, а на следующий день около двух часов пополудни прибудем в Рио.

Между тем берег постепенно становился рельефнее, рос с каждым часом; море, безбрежное и пустынное до этого момента, оживилось теперь и там и сям различными судами, повсюду появлялись бриги, трехмачтовые парусные суда, пакетботы с длинным султаном дыма; были и другие суда.

Одни шли в том же направлении, как и мы, другие навстречу, приветствуя нас флагами. Море было спокойно, точно озеро, дул легкий ветерок, и парусные суда, казалось, неподвижно стояли на месте; мы то и дело обходили их.

Земля, туманным пятном появившаяся на краю горизонта, стала постепенно принимать ясные, определенные очертания; начали выделяться бухточки и заливы, группы скал и деревьев; острова выплывали, отделяясь от материка; там и здесь выделялись белые здания фабрик с их высокими трубами и темным флером дыма; яхты и маленькие рыболовные суда проходили так близко, что, казалось, задевали нас; чайки кружились над нами в воздухе и с криком преследовали судно. Так продолжалось в течение нескольких часов.

Земля — всегда наилучшее средство против всех недугов и мук. Пассажиры «Ла-Портеньи», которые за последнее время стали прямо-таки тиграми и не могли сказать друг другу слова без зубовного скрежета, теперь вдруг разом повеселели при виде земли, смеялись, шутили, стали настоящими агнцами. Не смешно ли, в самом деле?

Что же касается меня, то я в душе смеялся, слушая их взаимные признания в дружбе и расположении. Люди эти были не хуже и не лучше всех тех, которых я встречал во время своих путешествий. Зачем же мне было злобствовать на них за то, что они были эгоисты, глупы и невоспитанны? Это не их вина, а вина той среды, в которой они жили — или, вернее, влачили свое существование, влачили, как могли и как умели.

Ветер усилился. «Ла-Портенья» легко делала по одиннадцати узлов в час, и вскоре мы очутились юго-восточнее мыса Фрио, то есть «холодного мыса».

Капитан приказал остановить ход, чтобы дождаться лоцмана, выехавшего навстречу нашему судну. Лоцман этот был француз и состоял на службе у компании «Товарищество Грузовщиков». Он весело взошел на судно, где был встречен дружескими рукопожатиями капитана и всех офицеров, затем поднялся на мостик, — и мы двинулись вперед.

Капитаны пакетботов почему-то все называют себя командирами, а старшие помощники или капитан-лейтенанты величают себя капитанами — сам не знаю почему. Быть может, потому что их плавание несравненно легче и требует гораздо меньших знаний, чем плавание на парусных судах. Тщеславие и ничего более!

Около двух часов пополудни мы вошли в залив; командир не ошибся ни на минуту в своих расчетах.

Представьте себе громадное соленое озеро, разлившееся в длину и ширину на протяжении не менее ста миль; озеро, оживленное множеством разнообразных зеленых тенистых и душистых островов и островков, обрамленное рядом живописных холмов, поросших лесом и вздымающихся амфитеатром, довольно красиво. Вдоль берегов его, купаясь в тихих, прозрачных водах, раскинулись прелестнейшие деревушки. А там — Сан-Доминго и Ботафаго, излюбленные дачные места негоциантов, которые, покончив в городе со своими делами, под вечер приезжают сюда отдохнуть от забот и хлопот и подышать свежим морским воздухом, прогуливаясь по отлогому берегу.

Не сотни, а тысячи различных судов оживляют этот живописный залив; повсюду чувствуется беспрерывное движение. Сразу можно узнать крупную столицу, город с кипучей деятельной жизнью и рабочим, трудовым населением.

Вдали, в глубине пейзажа, на расстоянии каких-нибудь двадцати миль, возвышаются горы Орг, достигая в высоту приблизительно двух тысяч метров над уровнем моря.

Вправо на возвышении величественно выделяется собор Нотр-Дам-де-Буеньо-Секоро (Пресвятой Богородицы — Скорой Помощницы), обращенный фасадом к фортам Вийганьон и св. Осодора; а там, в стороне, остров Коз и, наконец, сам город Рио, построенный на левом берегу залива между тремя укрепленными высотами, господствующими над городом. А еще выше виднелся акведук, производивший впечатление древнеримского сооружения.

На каждом пригорке и возвышенности этой гористой местности поднимался монастырь, или церковь, или красивая

затейливая дача, а всего чаще грозная батарея, черные жерла пушек которой резко выделялись на светлом фоне зеленых лугов и рощ.

И здесь мы вновь читаем славные страницы истории нашего флота.

При взгляде на этот грозный ряд прекрасных украшений, этот длинный строй орудий, наведенных на рейд, исторически знаменитая победа Дугуай-Труэ в 1711 году, то есть за несколько лет до смерти Людовика XIV, кажется баснословной, неправдоподобной.

Несмотря на португальскую эскадру, столь же многочисленную, как и его, и несмотря на всю артиллерию укреплений, этот неустрашимый моряк сумел проникнуть в залив и встать на рейд, бомбардировать город и, овладев им, возвратить его не иначе, как за крупный выкуп.

И для этого удивительного подвига ему потребовалось лишь несколько судов и до трех тысяч человек солдат!

Теперь, конечно, с нашими броненосцами и дальнобойными орудиями не трудно было бы заставить замолчать все батареи укреплений в несколько часов, даже не входя в залив.

Эти прекраснейшие укрепления отжили свой век. Позиции прекрасные, план расположения батарей превосходный, но сами орудия могут теперь служить лишь украшением, а на случай серьезной опасности пришлось бы заменить их другими, дальнобойными, могущими держать на почтительном расстоянии суда с современным вооружением.