Новая Бразилия - Эмар Густав - Страница 23

Вечером ко мне зашли Депрэ, скульптор, о котором я уже имел случай говорить, и Жемс, недюжинный художник-француз.

В их обществе я очень приятно провел время, и часов в одиннадцать мы разошлись.

Многие из моих знакомых уговаривали меня прочесть несколько публичных лекций — я до этого небольшой охотник, но в Париже имел случай прочесть несколько публичных лекций, которые имели успех.

В силу этого я наконец уступил настоянию моих новых приятелей и отправился в Сан-Кристобаль просить императора предоставить в мое распоряжение какую-нибудь залу.

Император принял меня с обычной любезностью и сказал, что сделает соответствующее моей просьбе распоряжение, но я заметил, что он чувствовал как бы некоторую неловкость по отношению ко мне, видимо, стеснялся чего-то.

Я вернулся в Рио, недоумевая, что бы это могло быть, как вдруг разгадка этого дела явилась как бы сама собой.

Во время моего отсутствия мне принесли письмо от одного из богатейших бразильских негоциантов, который приглашал меня зайти к себе по адресу: улица Квинтанда, дом номер сто семнадцать, чтобы получить довольно крупную сумму денег, доставленную ему на мое имя несколько дней тому назад.

Я почти никого не знал в Рио, никому не был должен, и мне никто не был должен ничего. Что могло значить это письмо?

Не зная, что придумать, я обратился к господину Лидену, моему любезному хозяину.

Лиден на минуту призадумался.

— Уже одна подпись может служить доказательством того, что тут нет никакого розыгрыша: это негоциант старого закала, человек до того серьезный, что никто никогда не замечал на его лице улыбки.

— Что же из этого, по-вашему, следует?

— А то, что я на вашем месте пошел бы к нему с его письмом в руках и получил бы означенную сумму.

— Прекрасно, но я положительно не знаю, откуда я могу получить эти деньги.

— Если не ошибаюсь, вы сделали подарок императору?

— Да, я привез ему фонограф.

— Ну, так это сам император поручил передать вам эту сумму!

— Вы шутите, конечно! Ведь я не торгаш. Я хотел порадовать императора — и он, видимо, остался доволен моим подарком; этим я вполне вознагражден. Если только ваше предположение верно, я откажусь от этих денег — ведь это своего рода публичное оскорбление! Я не приму этих денег, они будут жечь мне руки — нет, ни за что! Я решил! Господин Лиден только покачал головой.

— Что же вы думаете об этом деле? — спросил я его.

— Мне жаль, что вы так упорно отказываетесь принять эти деньги… Ответьте мне только на один вопрос: ведь это не Франция?

— Конечно, нет, это Бразилия, и я прекрасно об этом знаю, но это не меняет дела!

— Позвольте, в таком случае вы должны допускать, что нравы и обычаи в этой стране могут быть иные, чем у вас, во Франции?

— Да, но тем не менее…

— Надо вам сказать, что в Бразилии всегда дарят деньгами, — продолжал Лиден, — особенно высокопоставленные лица, как, например, император, принцы и высшее дворянство. Но из деликатности деньги не передают из рук в руки, а посылают через банкира или какого-нибудь известного негоцианта.

— Хм, это кажется мне довольно странным!

— Странным? — подхватил чей-то посторонний голос за моей спиной. — Подождите, я в двух словах объясню вам все дело!

Я обернулся: за мной стоял Сойе.

— Сделайте одолжение! — промолвил я, пожимая ему руку.

— Сейчас, но выпьем прежде всего по кружке пива!

Мы присели к одному из садовых столиков, и нам подали пиво.

— Уф! — воскликнул Сойе, отпив залпом половину кружки. — Теперь я весь к вашим услугам!.. Ну, предположим, что император желает сделать вам подарок…

— Деньгами?

— Ну да! Что же он тогда делает?

— Хм! Он отдает, вероятно, приказание кому-нибудь из своих министров или камергеров…

— Та, та, та! — перебил меня Сойе. — Нет, милый друг, у нас это так не делается; император пишет кому-нибудь из крупных негоциантов или же для большей уверенности в том, что приказание его будет исполнено, лично вручает известную сумму этому господину, который обязуется передать ее тому лицу, которому она предназначена.

— Но сознайтесь, однако, что этот способ довольно странный!

— Ничуть, напротив, способ самый простой и, главное, весьма логичный. Господа камергеры в тех случаях, когда им доверяют более или менее крупные суммы, ухитряются почти всегда сделать так, чтобы эта сумма уменьшилась по крайней мере на одну треть, а то и вполовину, но бывали случаи, когда то лицо, кому предназначалась сумма, никогда не узнавало о том, что оно имело получить что-либо.

— Это, конечно, весьма печально, но что бы вы ни говорили, а я придерживаюсь того мнения, что принять эти деньги просто-таки неприлично!

Разговор незаметно перешел на другую тему, и этот вопрос был оставлен.

Господин Сойе отобедал со мной, а вечерком зашел еще кое-кто, и мы провели время незаметно и весьма приятно.

Когда мы расходились, господин Лиден сказал мне самым теплым, дружеским тоном:

— Послушайте меня: поезжайте вы завтрак этому господину и примите предназначенную для вас сумму. Не упорствуйте в вашем гордом намерении, этим вы обидите и оскорбите императора, который до сих пор был так мил и так добр по отношению к вам.

— Я подумаю об этом, — сказал я, — мне очень бы не хотелось огорчить императора, он всегда был так добр ко мне.

— Ну что? — спросил господин Лиден, когда вышел поутру из своей комнаты.

— Я решил последовать вашему доброму совету и тотчас после завтрака отправлюсь на улицу Квинтанда — тем более, что сегодня суббота, а в понедельник я, как всегда, думаю ехать в Сан-Кристобаль.

— Браво! — воскликнул Лиден, пожимая мне руку. Улица Квинтанда — длинная, чрезвычайно узкая, вечно загроможденная всякого рода повозками, тачками и тележками, очень грязная и зловонная. Это центр торговли кожами, сушеной рыбой, сушеным мясом и т. п. Здесь совершаются громадные торговые обороты всякого рода товара, привозимого со всех концов света.

Остановившись перед домом номер сто семнадцать, я вошел в громадный магазин, или, вернее, склад, имевший до шестидесяти метров глубины, почти совершенно темный и до того загроможденный всякого рода товаром, что положительно некуда было ступить.

Ко мне подошел высокий господин лет сорока. Несмотря на некоторую неряшливость, внешность его была довольно симпатична. Он вежливо провел меня между ящиками и тюками различной величины и различного вида и, предложив мне стул, осведомился, чему он обязан честью видеть меня у себя.

Я достал из бумажника и подал ему письмо, полученное мной накануне.

Бросив беглый взгляд на этот клочок бумаги, он обратился ко мне.

— Я ждал вас, — сказал он, — хотя посланный мной к вам человек и не застал вас, насколько мне известно.

— Да, я вернулся очень поздно; но могу я узнать, какому счастливому обстоятельству должен приписать честь нашего знакомства?

— Для меня это несравненно большая честь! — ответил он, раскланиваясь. Я со своей стороны ответил ему тем же.

Надо заметить, что бразильцы — народ чрезвычайно вежливый; это настоящая квинтэссенция вежливости.

— Император, — продолжал он, — поручил мне вручить вам сумму в миллион рейсов. Конечно, рейсы — не франки, но все же миллион остается миллионом.

— Слава Богу, что рейсов! — невольно воскликнул я.

— Почему же слава Богу?

— Потому что миллион рейсов составляет две с половиной тысячи франков, если не ошибаюсь, а такая благодарность уже весьма тяжела для меня; посудите, что же было бы со мной, бедным, если бы мне пришлось вынести благодарность в миллион! Ведь я подломился бы под такой тяжестью и наверняка умер бы на месте от апоплексии!

Несмотря на свою непоколебимую серьезность, почтенный негоциант не мог удержаться на этот раз от смеха: вероятно, физиономия моя была крайне комична в этот момент.

Его смех был чем-то столь необычайным, что все служащие казались сильно встревоженными; они переглядывались между собой, искоса поглядывая на своего хозяина; очевидно, эти люди заподозрили, что их патрон вдруг лишился рассудка.