Миссурийские разбойники - Эмар Густав - Страница 45

Страшное известие как громом поразило всех присутствующих.

Молчание продолжалось несколько минут. Наконец дед прервал его.

— Вождь, вы печальный вестник, — сказал онс горечью. — И кто вам сообщил такую ужасную весть?

— Может быть, вас обманули, — заметил отец.

— Дай Бог, чтобы это был обман! — прошептал Оливье. Вождь печально покачал головой и начал было:

— Вот как было дело… Но дед прервал его слова.

— Не стану слушать, пока вы не займете место у нашего очага и не отведаете нашего хлеба-соли. Мы друзья и родственники; это ужасное несчастье трогает всех нас.

— Это правда, — сказал индеец тихо.

С почтительным поклоном он сел между Оливье и Меткой Пулей.

— Ешьте и пейте, а после обеда мы будем держать общий совет.

Оливье с любопытством наблюдал за необыкновенными нравами; не понимал он хладнокровия и спокойствия этих людей, узнавших об ужасном несчастье, разразившемся над ними, и в глубине души обвинял их в черствости сердца.

Он не знал еще, что строгий индейский этикет предписывает в любой ситуации непременно сохранять внешнее спокойствие и выдержку. Только впоследствии он смог убедиться, что эти благородные сердца были жестоко уязвлены печалью.

Обед проходил в печальном молчании; собеседники не обменялись ни единым словом; они ели, как бы исполняя необходимую обязанность, от которой не могли и не хотели уклониться.

Недолго продолжался их обед, всего несколько минут. Вставая из-за стола, дедушка наклонился к Оливье и сказал с грустной улыбкой:

— Вы не в добрый час переступили порог нашего дома. Простите, если наше гостеприимство не кажется вам вполне радушным: неожиданное несчастье поразило нас.

— Вы удостоили меня чести, сказав, что принимаете меня за члена вашей семьи, — отвечал молодой человек поспешно, — позвольте же мне принять участие в вашем горе, которое гораздо ближе моему сердцу, чем вы думаете. Прошу вас, смотрите на меня как на брата Меткой Пули, моего искреннего друга.

— Благодарю, — отвечал старик, — я был неправ, обращаясь с вами, как с посторонним, тогда как вы действительно член нашей семьи.

— Вы мой второй сын, — подхватил отец Меткой Пули, — от вас у нас нет тайн.

— Теперь моя очередь благодарить вас, — ответил Оливье, чрезвычайно тронутый, — надеюсь доказать вам, что я достоин чести, которую вы мне оказываете.

Молчание длилось несколько минут, пока каждый не набил свою трубку и не раскурил ее; тогда по знаку деда все уселись вокруг стола перед камином, который теперь ярко горел.

— Вождь, — произнес дед, — настала минута объяснения. Наши уши открыты; с сердечным вниманием мы слушаем вас. Начинайте.

Вождь встал и с почтительным поклоном обвел глазами всех присутствующих. Лицо его было печально, но он собрался с духом, поднял голову и заговорил.

Но, несмотря на усилия казаться спокойным и говорить отчетливо, молодой индеец явно выказывал внутреннее волнение и говорил приглушенным и дрожащим голосом.

— Ваша родственница Лагренэ никогда не была опасно больна; ваша дочь Вечерняя Роса силой похищена разбойником Томом Митчеллом с фермы старика Лагренэ.

— Верны ли эти сведения? — спросил дед, сильно взволнованный.

— И сомнения никакого быть не может, поскольку это известие мне сообщил лесной охотник, на мнение которого я вполне могу положиться. Не прошло и часа, как он вернулся сюда.

— Он сам видел, как это происходило?

— Да, он видел, но другие его не видели. Воцарилось печальное молчание.

Никто из присутствующих не смел вмешиваться в разговор из чувства уважения к старику.

Несколько раз покачав головой, дед опять заговорил:

— Простите, если буду говорить с вами откровенно; вы нам родня, я видел, как вы родились на свет и всегда любил вас как друга.

— Отец мой очень милостив и знает мою преданность к нему, — ответил вождь почтительно.

— А между тем, повторяю, простите мне, что я прямо выскажу чувство, которое вы заставляете меня испытывать в эту минуту: в ваших словах слышится какая-то скрытность, что еще более тревожит меня, чем даже сама печальная весть, которую вы мне сообщили. Словом, я убежден, что вы не договариваете всего, что у вас на душе.

Вождь молча опустил голову.

— Вот видите ли, я попал прямо в цель: вы явно знаете больше, нежели говорите.

— Сердце мое открыто перед вами, красная и чистая кровь течет в моих жилах, Ваконда видит и слышит меня. Отец мой должен прямо объясниться, я же могу говорить только после него. Отец мой стар, и волосы его убелены снегом многих зим. Мудрость руководит им.

— Вот это очень хорошо, Храбрец; несмотря на вашу молодость, вы отличный человек и скоро будете знаменитым вождем у огня совета. Я уважаю причины, замыкающие ваши уста; вы любите мою внучку Вечернюю Росу.

На лице молодого человека отразилось крайнее волнение.

— Не оправдывайтесь, — продолжал старик с живостью. — Я это знаю, и мы с сыном с радостью замечали вашу любовь, потому что девочка будет счастлива с человеком прямодушным и мужественным. Будучи поставлены в такое положение, не зная наших намерений или толкуя их в неблагоприятную для себя сторону, вы полагаете, что вам не следует обвинять наших родственников и что, может быть, мы не поверим этому обвинению; как честный человек, вы сдерживаете себя. Повторяю вам — это благородно; но опасность велика и не допускает промедления. Нашего родственника Лагренэ мы знаем хорошо и даже, может быть, лучше, чем вас. Мы знаем, что ложь никогда не оскверняла вашего языка. Но теперь скрывать что-нибудь было бы преступлением; вы сделаетесь как бы соумышленником злодеев. Говорите же прямо, вождь, мои дети просят вас об этом вместе со мной.

— Повинуюсь, — ответил вождь почтительно.

— И главное, не скрывайте ничего, — сказал Франсуа Бержэ, дружески пожимая ему руку, причем Меткая Пуля улыбкой, а Оливье взглядом как бы приглашали его не медлить.

— Расскажу вам все по порядку, — начал индеец после короткого молчания. — Вы верно угадали — мое сердце летело к Вечерней Росе. Я люблю ее, ее любовь — мое счастье, ее голос — моя радость.