Фланкер - Эмар Густав - Страница 18

— Ты прав.

С этими словами они расстались; дон Стефано вернулся на свое место, а Доминго растянулся на земле, переступив несколько шагов, и оба тотчас же заснули, а может, сделали вид, что спят.

С первыми лучами солнца дон Мигель приподнял полог палатки и направился к своему гостю, который крепко спал. Дон Мигель пожалел нарушить такой мирный сон, он присел

перед потухшим костром, сдвинув в кучу разрозненные головни, поджег их, вынул тонкую маисовую сигарету и закурил в ожидании пробуждения своего гостя.

Между тем в лагере уже началось движение, все люди принялись за утренние работы: одни повели на реку лошадей, другие раздували огонь для приготовления общего завтрака, каждый делал что-нибудь на общую пользу.

Наконец дон Стефано, на лице которого уже несколько минут играл луч солнца, счел за необходимое проснуться; он повернулся и открыл глаза, зевнув несколько раз.

— Черт возьми! — воскликнул он, вскакивая на ноги. — Уже день! Как скоро ночь прошла, кажется, и часу не прошло с тех пор, как я лег.

— С удовольствием вижу, что вы хорошо выспались, кабальеро, — сказал ему вежливо дон Мигель.

— Как! Это вы, мой хозяин! — воскликнул дон Стефано с превосходно разыгранным удивлением. — День будет счастлив для меня, потому что первое лицо, замеченное со сна, было лицо друга.

— Принимаю это за любезность с вашей стороны.

— Нет, нет, верьте, что сказанное мной есть искреннее выражение моих чувств, — любезно ответил дон Стефано, — невозможно лучше принять гостя в прериях и яснее сознать святой закон гостеприимства.

— Благодарю за доброе мнение, какое вы желаете составить обо мне. Надеюсь, что вы нас еще не покинете и согласитесь пробыть с нами хотя бы несколько дней.

— Очень бы желал этого, дон Мигель, Бог свидетель, как мне было бы приятно провести некоторое время в вашем любезном обществе, но, к сожалению, это положительно невозможно.

— Неужели это правда?

— Да, очень важное дело вынуждает меня покинуть вас сегодня же, и я в отчаянии от этого неприятного обстоятельства.

— Какое же важное дело вынуждает вас так скоро удалиться?

— Мой Бог, дело самое обыкновенное, которое, вероятно, рассмешит вас. Я — торговец из Санта-Фе; несколько дней тому назад последовательные банкротства нескольких торговцев в Монтеррее, с которыми я веду дела, вынудили меня немедленно оставить дом, чтобы постараться спасти кое-какие крохи капитала от неминуемой гибели. Я пустился в путь, не посоветовавшись ни с кем, и вот я…

— Но, — заметил дон Мигель, — вы еще очень далеко от Монтеррея.

— Я знаю это, и потому прихожу в отчаяние: ужасно боюсь прибыть поздно, тем более потому, что я был извещен, что люди, с которыми я имею дела — обманщики; суммы, принадлежащие мне, значительны и составляют, могу вам признаться, практически все мое богатство.

— Черт возьми! В таком случае мне понятно, почему вы спешите. Я не подозревал, что такая серьезная причина побуждает вас торопиться.

— Вот видите! Пожалейте же меня, дон Мигель.

Этот разговор происходил между обоими лицами с превосходно разыгранными любезностью и чистосердечием, как с одной стороны, так и с другой. Однако ни тот ни другой не были обмануты: дон Стефано, как это часто случается, совершил огромную ошибку, желая половчее схитрить, и вышел за рамки благоразумия, стремясь убедить собеседника в искренности своих слов. Эта фальшивая искренность пробудила недоверие дона Мигеля по двум причинам. Во-первых, отправляясь из Санта-Фе в Монтеррей, дон Стефано находился не только не на той дороге, по которой ему следовало ехать, но просто оставил оба эти города в стороне — ошибка, которую он совершил по незнанию местности. Вторая же ошибка оказалась еще важнее: никогда никакой торговец не осмелится, как бы ни были весомы причины, побуждавшие его на это путешествие, отправиться в путь в одиночестве, рискуя встретить по пути индейцев-грабителей, бандитов, хищных зверей, да, наконец, и тысячу иных опасностей, более или менее грозных, которым он подвергался без малейшей надежды на спасение.

Однако дон Мигель молча выслушал причины, высказанные его гостем, и ответил ему самым убежденным тоном:

— Несмотря на сильное желание и далее наслаждаться вашим приятным обществом, я не удерживаю вас, кабальеро: понимаю, как необходимо вам спешить.

Дон Стефано улыбнулся с едва заметным торжеством.

— Желаю, чтобы вам удалось спасти ваше богатство из когтей обманщиков, — добавил дон Мигель. — Во всяком случае, кабальеро, надеюсь, что мы не расстанемся не позавтракав. Признаюсь вам, что вчерашний ваш отказ разделить со мной мой скромный ужин опечалил меня.

— О! — прервал его дон Стефано. — Поверьте, кабальеро…

— Вы представили мне очень уважительную причину, — продолжал дон Мигель, — но, — добавил он со значением, — мы, искатели приключений, совершенно особые натуры, мы воображаем, справедливо ли, ошибочно ли, что гость, который отказывается разделить с нами наши хлеб-соль, — наш враг или сделается таковым.

Дон Стефано слегка вздрогнул при этом прямом замечании.

— Можете ли вы предположить это, кабальеро? — произнес он уклончиво.

— Не я предполагаю это, а все мы, все поколение лесных жителей. Это предрассудок, бессмысленное суеверие, все, что хотите, но это так, — сказал дон Мигель с улыбкой, язвительной, как кинжал, — и ничто не может изменить нашу натуру. Итак, решено, мы будем завтракать, потом я пожелаю вам доброго пути, и мы расстанемся.

Дон Стефано принял унылый вид.

— Как я несчастлив, — прошептал он, качая головой.

— Как так?

— Боже мой! Не знаю, как объяснить вам, это так смешно, что, право, я не смею…

— Говорите, кабальеро, хотя я не более как грубый искатель приключений, но все же, может быть, сумею понять вас.

— Пожалуй, вы оскорбитесь.

— Нисколько; не гость ли вы мой? А гость всегда посылается Богом, значит, имеет право на полное уважение.

Дон Стефано колебался.

— Э-э! — смеясь, заметил дон Мигель. — Я велю подавать завтрак — быть может, он развяжет вам язык.

— Вот в этом-то и состоит затруднение, — живо воскликнул дон Стефано с опечаленным видом, — что я, несмотря на мое желание быть вам приятным, не могу принять вашего любезного приглашения.

Молодой человек нахмурил брови.

— Ага! — сказал он, устремляя подозрительный взгляд на своего собеседника. — Отчего же?

— Потому, представьте, — промолвил тот самым печальным голосом, — что я дал обещание во время всей поездки никогда не есть раньше заката солнца.

— Как же так! — заметил дон Мигель недоверчиво. — А вчера вечером, когда я предлагал вам ужинать со мной, солнце давно, кажется, закатилось.

— Позвольте, я не закончил… Не есть ничего, кроме одной маисовой лепешки, которые я везу с собой и которые благословил и освятил перед отъездом из Санта-Фе один священник; видите ли, все это должно казаться вам очень смешным, но мы оба соотечественники, в наших жилах течет испанская кровь, и вместо того, чтобы смеяться над моим глупым суеверием, вы должны мне посочувствовать.

— Черт возьми! Скорее потому, что вы сами приговорили себя к грубому наказанию. Не буду стараться заставлять вас отказаться от вашего суеверия, так как все мы не без греха; думаю, что лучше не возвращаться к этому предмету.

— Вы, по крайней мере, не сердитесь на меня?

— Я?! Да за что же могу я на вас сердиться?

— Так мы по-прежнему добрые друзья?

— Больше прежнего, — сказал, смеясь, дон Мигель.

Однако тон, каким были произнесены эти слова, не вполне убедил гостя в их искренности; он исподлобья взглянул на своего собеседника и поднялся.

— Вы уже отправляетесь? — спросил его молодой человек.

— С вашего позволения отправлюсь в путь.

— Хорошо, хорошо, отправляйтесь.

Дон Стефано, не отвечая, стал медленно седлать коня.

— У вас добрый конь, — заметил дон Мигель.

— Да, чистокровной берберийской породы.

— В первый раз мне приходится видеть такого драгоценного коня.