Город греха - Эллрой Джеймс - Страница 25

Мал взял мальчика с собой в гостиницу, накормил его и хотел помыть, но малыш поднял страшный крик. Мал оставил его мыться самостоятельно. После ванной малыш заснул и спал без просыпу семнадцать часов. Затем, вооружившись немецким и французским разговорником, Мал начал дознание, мучительнее какого ему вести никогда не приходилось. На то, чтобы составить связную историю жизни мальчика ушла неделя упорного молчания, долгих пауз, бессвязных ответов и безответных вопросов, и все время этих бесед мальчик старался держаться подальше от чужого дяди.

Селеста и ее муж были чешскими антифашистами, и перед тем, как обоих арестовали немцы, они успели оставить сына у близких родственников, которым всецело доверяли. Те бежали от немцев и спихнули мальчика дальним свойственникам, свояки оставили его друзьям, которые сбагрили малыша знакомым, замкнуто жившим в подвале маленькой провинциальной фабрики. Там Стефан Гейштке провел большую часть двухлетних скитаний в обществе одичавших в одиночестве замкнутого пространства мужчины и женщины. На фабрике изготавливали корм для собак, и консервы из конины было единственным, что Стефан ел все эти долгие месяцы. Мужчина и женщина пользовались Стефаном как секс-куклой; в любовной нежности осыпали мальчугана чешскими ласкательными словами. Стефан совершенно не переносил чешской речи.

Мал привез Стефана к Селесте, щадя ее, сдержанно обрисовал его скитания и велел ей говорить с ним только по-французски или учить английскому. Он не раскрыл причастность ее родственников к кошмарным испытаниям, выпавшим на долю мальчика. Стефан сам рассказал об этом матери, и Селеста капитулировала. Раньше она просто использовала Мала — и он понимал это, теперь же она прониклась к нему благодарной любовью. У него появилась семья, которая заменит ему ту, что развалилась в Америке.

Вдвоем они стали учить Стефана английскому языку. Мал послал Лоре просьбу о разводе, получил в ответ необходимые бумаги, позволившие ему вернуться в Штаты с новой семьей. Все шло гладко, разлад начался потом.

Эсэсовец — хахаль Селесты перед освобождением Бухенвальда скрылся. Мал готовился к увольнению, когда узнал, что военная полиция арестовала беглого наци и держала под арестом в Кракове. Малу захотелось взглянуть на этого человека, и он съездил в Польшу. Дежурный офицер показал вещи, которые были изъяты у арестованного. Среди них Мал увидел белокурый локон. Он узнал его сразу — это была прядь с головы Селесты. Мал вернулся в камеру Франца Кемпфлера и разрядил всю обойму своего пистолета в лицо нацисту.

На этот инцидент набросили плотную завесу тайны. Военному губернатору, генерал-майору армии США, поступок Мала пришелся по душе. Его уволили с военной службы с положительной характеристикой; он привез Селесту с сыном в Америку, вернулся на сержантскую должность в полицию Лос-Анджелеса и развелся с Лорой. Один из двоих, наставивших ему рога, Микс Базз был ранен в перестрелке и отправлен на пенсию. Джерри Данлеви продолжал служить, но держался подальше от Мала. Ходили слухи, будто Микс считал Мала организатором покушения в отместку за связь с Лорой. Мал это не опровергал. Слух в известной мере служил реабилитацией малодушия Мала при инциденте в Уоттсе, о чем также поговаривали в полиции.

История с нацистом газовой камеры Бухенвальда понемногу стала известной. Ее услышал Эллис Лоу, преуспевающий сотрудник окружной прокуратуры, еврей, уклонившийся от службы в армии. Он проявил интерес к сержанту Консидайну и пообещал ему быстрое продвижение по службе, если Мал сдаст экзамены на лейтенанта. В 47-м Мал получил звание лейтенанта и перешел в следственный отдел прокуратуры под покровительство помощника окружного прокурора — проныры, какого в Лос-Анджелесе еще не знавали. Мал женился на Селесте и зажил семейной жизнью, в которой уже подросший мальчик играл немалую роль.

Чем ближе сходились отчим и пасынок, тем ожесточеннее противилась этому Селеста. Чем настойчивее Мал добивался формального усыновления мальчика, тем больший протест это вызывало у Селесты. При этом она старалась сделать из Стефана аристократа на старый чешский манер, прививая ему то, чего ее саму лишили немецкая оккупация и концлагерь: Селеста учила сына языку, европейским манерам и культуре, вычеркнув из своей и его памяти, как это все было уничтожено:

— Ребенок принадлежит матери. Даже такой недоучка юрист, как ты, должен знать эту максиму.

Мал слушал стрекотание швейной машинки Селесты, стук солдатиков Стефана о двери его комнаты. Он даже сочинил афоризм: женщина бывает благодарной за спасение жизни, если у нее есть ради чего жить. А у Селесты же было только прошлое и ненавистный ей статус хаусфрау полицейского. Ей хотелось одного — вернуть Стефана во времена кошмаров, чтобы он стал участником ее воспоминаний. Но он не позволит ей сделать это. Мал поднялся и пошел читать доносы на комми — прокладывать путь к славе и всему, что сулит ему большое жюри. Большой куш.

Вдоль аллеи Гоуэр, мимо третьесортных киностудий медленно движутся две цепочки пикетчиков. Члены УАЕС держатся поближе к зданиям и несут транспаранты, прикрепленные к фанерным щитам: ТРЕБУЕМ СПРАВДЛИВУЮ ОПЛАТУ СВЕРХУРОЧНЫХ! ДАЕШЬ ПЕРЕГОВОРЫ И ЗАКЛЮЧЕНИЕ НОВОГО КОНТРАКТА! ЗА УЧАСТИЕ В ДОХОДАХ ВСЕХ РАБОТНИКОВ! Пикет тимстеров движется тут же по тротуару на пару шагов в стороне со своими лозунгами — КРАСНЫХ ВОН! НИКАКИХ КОНТРАКТОВ С КОММУНИСТАМИ! — поверх обмотанных изоляцией толстых деревянных брусков. Между демонстрантами идет непрерывная перебранка, поминутно слышатся выкрики: «говно», «сволочь», «предатель», «подлец» — и следом поток отборной матерщины. На другой стороне улицы толпятся репортеры. Они курят и режутся в карты на капотах своих машин.

Базз Микс наблюдает за происходящим с безопасного расстояния — с балкона четвертого этажа студии «Вэрайэти Интернэшнл гшкчерз». Вспоминает, как лупил по башкам профсоюзников в 30-х годах, прикидывает соотношение сил тимстеров и УАЕС: похоже, будет схватка не хуже боя-реванша Луиса со Шмелингом[22] . Без проблем: тимстеры — это акулы, а профсоюзники — мелкая рыбешка. За тимстеров выступают громилы Микки Коэна, боевики и крепкие ребята, подобранные из сезонных рабочих. Ну а профсоюзники — старички из радикалов, рабочие сцены, лучшие годы которых уже позади, худосочные мексиканцы и даже одна женщина. Когда дело дойдет до рукопашной, никаких камер не будет, обмотанные изолентой палки тимстеров станут тараном и разящим оружием, а под конец пойдут в ход кастеты — и польется под ноги кровь, будут выбиты зубы, сломаны носовые хрящи; не исключено, что кто-то лишится ушей. И уноси ноги до того, как незаметно появится отряд полиции по подавлению беспорядков! Без проблем.