Информаторы - Эллис Брет Истон - Страница 34

— Я из животных одних кошек не переношу. — Миранда жует. — Потому что у них часто лейкемия и еще куча каких-то говняных болезней.

— Грязные, мерзкие твари, — содрогаюсь я.

Мы снова заказываем выпить и напополам съедаем еще стейк, а потом кухня закрывается, и тут Миранда сообщает мне по секрету, что прошлой ночью там, где по вторникам обычно, почти вляпалась в групповуху со студентиками из Южнокалифорнийского.

— Я потрясен типа до глубины души, — говорю я. — Ты, Миранда, порою такая паршивка. — Я допиваю «шприцер». Сегодня он какой-то чересчур шипучий.

— Милый, поверь мне, так случайно получилось. Вечеринка. Толпа дивных мужиков. — Она подмигивает, ощупывает высокий бокал «Моэт». — Ты, конечно, догадываешься, что из этого вышло.

— Ты типа просто хулиганье, — хихикаю я. — И как же ты выпуталась из… положения?

— А ты как думаешь? — дразнит Миранда, осушая бокал. — Высосала из них все подчистую. — Она оглядывает почти опустевшее патио, машет Уолтеру — тот садится в лимузин с девчонкой, которой на вид лет шесть, — и тихо прибавляет: — Сперма и кровь — отличный коктейль, и знаешь что?

— Я внемлю.

— Этим нелепым студентикам понравилось. — Она смеется, откинув голову. — Выстроились в очередь, а я, конечно, со всем удовольствием порадовала их снова, и все вырубились. — Она смеется громче, и я смеюсь, а потом она умолкает, смотрит на вертолет — он пересекает небо, из прожектора прорастает световой конус. — Тот, который мне понравился, в кому впал. — Она печально смотрит на Робертсон — швейцары окружили перекати-поле, гоняют им в футбол. — У него шея развалилась.

— Не грусти, — утешаю я. — Ты отлично провела вечер.

— Пойдем, успеем в Вествуд в киношку, — предлагает она, и глаза у нее от этой мысли загораются.

После ужина мы идем в кино, но сначала покупаем в «Вествард-Хо» два больших стейка с кровью, съедаем их в первом ряду, и я заигрываю с двумя студентками, одна спрашивает, где это я добыл такой жилет, у меня изо рта свисает мясо, а Миранда купила даже салфетки.

— Я тебя обожаю, — говорю я ей, когда начинаются трейлеры. — Потому что у тебя подход правильный.

В другом клубе — в «Буйстве» (произносится на французский манер) — я нахожу псевдочувственную суку калифорнийскую, и она явно по правде тормознутая и тупая, будто обкурена в жопу, или напилась, или еще что, но у нее офигенные сиськи и тело ничего себе, не слишком тяжелое, может, немножко чересчур тощая, и пустота ее меня в принципе заводит.

— Я обычно тощих телок не выношу, — говорю я. — Но ты классно выглядишь.

— Тощие телки не канают?

— Эй, да это шутка.

— Да? — спрашивает она — устало, изможденно.

— В общем, ты мне по кайфу.

Мы садимся в машину, едем к Долине, в Энсино. Я рассказываю анекдот.

— Как называется эфиоп в тюрбане?

— Это что, анекдот?

— Ватная палочка, — говорю я. — Умора. Даже ты должна согласиться, что просто обхохочешься.

Девчонка слишком обкурена, ответить не в состоянии, однако ухитряется бормотнуть:

— А тут где-то Майкл Джексон живет?

— Ага. Приятель мой.

— Я поражена, — неблагодарно отвечает она.

— Я только на одной тусовке был, после «Победного турне»[82], и дерьмо это было страшное, — рассказываю я. — Терпеть не могу с черножопыми тусоваться.

— Ничего поприятнее ты, конечно, сказать не мог?

— Расслабься, — вздыхаю я.

У меня в комнате ей по кайфу, и мы дико ебемся, и когда она уже кончает, я лижу и жую кожу у нее на шее, задыхаясь, пуская слюни, языком нахожу яремную вену и пускаю кровь, и девчонка смеется, и стонет, и кончает еще мощнее, кровь бьет мне в рот струей, ударяет в голову, а потом начинается что-то странное, и я совсем вымотан, меня тошнит, приходится скатиться с девчонки, и вот тут-то я понимаю, что девчонка не пьяна, не обкурена, что она на каких-то, как она теперь объясняет, «непростых, блядь, наркотиках».

— Экстази? ЛСД? Опиаты? — давлюсь я. Она лежит, молчит.

— Ох боже мой, нет. — И я уже догадываюсь. — Это ж… героин, — хриплю я. — Ох блядь. У меня теперь конкретный трип.

Я скатываюсь на пол, нагишом, башка раскалывается, отрава выкручивает мне желудок, я ползу в ванную, и всю дорогу вышедшая из ступора обдолбанная сука ползет со мной и визжит: «Поиграем-поиграем-поиграем, ты ковбой, я скво, понял?» — и я на нее рычу, пытаюсь напугать, скалюсь, показываю клыки, кошмарную преобразившуюся пасть, глаза — черные, без век. Но она не пугается, только смеется, кайфует вовсю. Я наконец добираюсь до унитаза и лежа на спине блюю, кровь плещет гейзерами, и я отрубаюсь на полу, дверь закрыта. Я очухиваюсь на следующую ночь, меня шатает, по всему лицу, на шее и на груди запеклась девчонкина кровь. Я залезаю под горячий душ, долго отмываюсь гелем с люфой, потом иду в спальню. На кровати валяется спичечная книжечка из «Калифорнийской пиццы», на ней имя, номер телефона, а внизу: «Офигителъно провела время». Я иду в соседнюю комнату, заглатываю валиум, открываю гроб и ложусь вздремнуть.

Через некоторое время в тревоге просыпаюсь, все еще типа слаб, радуюсь новому заказному гробу, мне его этот парень из Бербанка смастерил. FM-радио, кассетный магнитофон, электронный будильник, простыни от Перри Эллиса, телефон, маленький цветной телевизор со встроенным видео и кабельным (MTV, HBO). Эльвира[83] — самая крутая тетка на телевидении, воскресными вечерами она ведет передачу про фильмы ужасов, моя любимая. передача, хотел бы я как-нибудь встретиться с Эльвирой. Может, встречусь когда-нибудь.

Встаю, принимаю витамины, машу гантелями под Мадонну на компакте, принимаю душ, разглядываю волосы, светлые и густые, думаю, не звякнуть ли Аттиле, парикмахеру моему, назначить на завтрашний вечер, звоню, оставляю сообщение. Служанка приходила и убралась, как ей и положено, а я ее специально предупредил, что, если попробует открыть гроб, я возьму двух ее детишек, сделаю из них тостаду с человечиной плюс латук и сальса и съем — muс has gracias.[84] Одеваюсь: «ливайсы», мокасины на босу ногу, белая футболка из «Максфилда», жилет от Армани.

Еду в круглосуточный солярий «Солнечный жар = загар» на Вудмене, десять минут поджариваюсь, потом отправляюсь в Голливуд — может, к Дирку заеду, он в основном по красивым мальчикам шныряет в СантаМонике в барах, в тренажерных залах. Его бензопила прикалывает — нормально, если дом звукоизолирован, как у Дирка. Проезжаю переулок, четыре автостоянки, «Семь-Одиннадцать», кучу полицейских машин.

Ночь теплая, и я открываю люк, включаю радио погромче. Заглядываю в «Тауэр-Рекордз», покупаю пару кассет, потом в круглосуточный «Хьюз» на перекрестке Беверли и Догени, беру кучу стейков — на случай, если всю неделю выходить не захочется. Сырое мясо — вполне себе, хотя сок жидковат и недостаточно соленый. Жирная телка-кассирша со мной заигрывает, пока я выписываю чек на семьсот сорок долларов — и это одни филе-миньоны. Заезжаю в парочку клубов, где проходка есть или охранник знакомый, осматриваюсь, потом катаюсь еще. Вспоминаю девчонку, которую снял в «Орудиях», как отвез ее на бульвар Вентура, скинул на автобусной остановке, надеясь, что ничего не помнит. Проезжаю спортивный магазин, думаю о том, что случилось с Родериком, содрогаюсь, подступает тошнота. Но я глотаю валиум, и вскоре уже ничего, терпимо, проезжаю щит на Сансете, написано: «Исчезни тут», и я подмигиваю двум блондинкам, обе в наушниках, в открытом «450-СЛ», мы стоим на светофоре, я улыбаюсь им, они хихикают, и я еду за ними по Сансету, думаю, не остановиться ли, не съесть ли с ними суси, почти уже предлагаю им съехать к тротуару, и тут на глаза попадается вывеска магазина «Трифти», громадная синяя неоновая строчная «т» мигает, плывет над домами и щитами, луна зависла за ней, над ней, и я все ближе, слабее, и я делаю тотально запрещенный разворот, меня еще подташнивает, но чем дальше я оттуда, тем меньше, я опускаю зеркальце заднего вида и направляюсь к Дирку.