Гламорама - Эллис Брет Истон - Страница 69

— Виктор, нам так тебя не хватало за ужином! Надеюсь, с тобой все в порядке? — спрашивает Лорри.

— Да, нам тебя ужасно не хватало, — добавляет Стивен. — У тебя что-то случилось с ногой?

— Я… я проспал… — начинаю я. — Я ждал телефонного звонка… и заснул.

Пауза.

— Так тебе позвонили? — спрашивает Лорри несколько обеспокоенно.

— Да, разумеется, так что сейчас все в полном порядке.

— Но все-таки что случилось с ногой?

— Ну… я потянулся к телефону… и… случайно упал с кресла, в котором сидел… то есть спал, конечно, и тут, когда я тянулся за телефоном… оно упало и стукнуло меня по… (следует очень длинная пауза) …по колену.

Снова повисает долгое молчание, во время которого никто не произносит ни слова.

— И вот, когда я попытался встать — причем все это время я продолжал говорить по телефону — Я споткнулся о стул… который стоял у телевизора… — я остановился, чтобы дать им возможность произнести свои реплики.

Наконец Стивен изрекает:

— Да, это, видать, было зрелище!

Представив себе, насколько дико должен выглядеть предложенный мной сценарий, я вежливо разъясняю:

— На самом деле я еще легко отделался.

Лорри и Стивен согласно кивают головами, заверяя меня, что это действительно так. Все дальнейшее — не более чем краткая экспозиция: реплики легко срываются с моих губ и приходятся все к месту, потому что вдали я вижу Марину, которая стоит спиной ко мне возле ограждения палубы и смотрит на темную океанскую гладь.

— Завтра вечером? — предлагает Лорри, дрожа от холода.

— Пожалуйста, Виктор, — умоляет Стивен. — Я настаиваю, чтобы ты обязательно поужинал с нами завтра вечером.

— Господи, ну вы, ребята, и настойчивые! Хорошо, хорошо, завтра вечером, — говорю я, разглядывая Марину. — Ах нет, подождите — я же на завтра уже кое-кого пригласил на ужин. Как насчет следующей недели?

— Но на следующей неделе нас уже не будет на корабле!

— Неужели? И слава богу!

— Но ты же можешь взять с собой того, кого ты пригласил, — говорит Лорри.

— А ничего, если я буду не один? — спрашиваю я.

— Боже мой, у нас складывается квартет, — говорит Стивен, потирая руки.

— Она, кстати, тоже американка.

— Пардон? — переспрашивает с улыбкой Стивен.

— Она — американка.

— Ну и что… то есть замечательно, — говорит сбитый с толку Стивен.

Лорри старается, чтобы я не заметил ее недоверчивого взгляда, но это у нее плохо выходит.

— И ради бога, — продолжает Стивен, — когда будешь в Лондоне, не забудь заглянуть к нам.

— Но я однозначно направляюсь в Париж, — бормочу я, не сводя глаз с девушки. — Я однозначно не еду в Англию.

Уоллисы с большим трудом, но, кажется, наконец усваивают эту информацию и уходят, повторив еще раз: «Так значит, завтра вечером!», с таким видом, словно они только что совершили удачную сделку. Но, поскольку они удовлетворены и явно не собираются мне больше мешать, я даже не утруждаю себя тем, чтобы убедительно ухромать от них прочь. Вместо этого я начинаю медленно скользить по палубе по направлению к Марине, одетой в белые слаксы и белый кашемировый свитер, и эта одежда сидит на ней так, что она кажется одновременно и девственной, и бесстыдной, и тут моя поступь становится более робкой, и я чуть не начинаю пятиться назад, потрясенный ее красотой в этот миг, а она ест рожок с белым и розовым мороженым, а палубы на корабле обычно очень хорошо освещены, но Марина стоит в темноте на самом ветру. Прикоснувшись к ее плечу, я гляжу ей вопросительно в глаза.

— Где ты это раздобыла? — спрашиваю я, показывая на рожок с мороженым.

— О, привет! — отзывается она, непринужденно глядя на меня. — Один очень приятный пожилой человек — по-моему, его зовут мистер Иошомото, дал мне его, хотя я, по-моему, его ни о чем подобном не просила.

— Ах, вот как! — киваю я, а затем говорю, показывая рукой за борт: — А ты что там такое высматриваешь?

— И сама не знаю, — отвечает она. — Там все черным-черно.

— И очень холодно, — добавляю я, делая вид, что трясусь от холода.

— Да не так уж чтобы очень, — отвечает она. — Бывало и холоднее.

— Я пытался найти тебя, но я забыл твою фамилию.

— Действительно? — удивляется она. — А зачем ты меня искал?

— Я хотел пригласить тебя участвовать в соревнованиях на лучшую пару исполнителей джиги, — объясняю я. — Волынки, все дела…

— Моя фамилия — Гибсон, — говорит она с улыбкой.

— Тогда давай снова знакомиться, — предлагаю я, делая шаг назад. — Привет, я — Виктор Вард.

— Привет, — отвечает она, подыгрывая мне. — Меня зовут Марина Гибсон.

— Надеюсь, я тебя ни от чего не оторвал?

— Нет-нет, я очень рада, что ты появился, — говорит она. — Ты меня вовремя отвлек.

— От чего?

Она задумывается.

— От кое-каких мыслей.

Я вздыхаю про себя и спрашиваю:

— Ну, так где сейчас Гейвин?

Она удивленно смеется.

— О, я вижу, ты крепко помнишь свои реплики!

Она вытирает губы бумажной салфеткой, затем наклоняется и выбрасывает то, что осталось от рожка с мороженым в ближайший ящик для мусора.

— Гейвин на Фиджи с какой-то баронессой.

— С какой-то баронессой?

— Родители Гейвина владеют «Кока-колой» или чем-то в том же роде, но у него самого никогда нет денег.

Что-то во мне дергается.

— А для тебя это важно?

— Нет, — говорит она. — Совсем не важно.

— Не оглядывайся назад, — говорю я. — Никогда не оглядывайся назад.

— Я в совершенстве владею искусством рвать с прошлым.

— На мой взгляд, это довольно привлекательное качество.

Прислонившись к ограждению, Марина внезапно начинает рассказывать мне все: как она все время перекрашивала волосы в новые цвета и как из-за этого страдала ее карьера, об истерических побегах в Майами, о старости, о том, что она предпочитает при съемках, чтобы свет падал с левой стороны, ведь тогда незаметно искривления носа, который она сломала три года назад, упав на роликовых коньках, о клубе «Orpheus» в Восточном Берлине, где она познакомилась с Лукой Федрацци, об уикэндах, которые они проводили на вилле Джорджио Армани на Брионских островах, о бессмысленности часовых поясов, ее безразличии ко всему, о нескольких ключевых фигурах в ее жизни, чтобы под этим ни имелось в виду. Некоторые из поведанных ей деталей совсем мелкие (вроде того как она опускала все окна в мамином «ягуаре», когда возвращалась с вечеринок в Коннектикуте, для того чтобы иметь возможность курить, об ужасных сварах между агентами, о книгах, которые она так и не прочла, о грамме кокаина, который можно спрятать в компакт-диске, о приступах плача во время съемок, которые могут погубить два часа тщательной работы гримера), но она рассказывала о них так, что ее мир представал передо мной как живой. Разумеется, пока она работала моделью, она жила все время на нервах и на грани срыва, и многие из ее подруг умерли, она с кем-то судилась, а затем отзывала иски, дралась с Альбертом Уотсоном, затем заранее обреченное на провал любовное приключение с Питером Мортоном, и как все быстро, и как все быстро подошло к концу, алкоголизм матери и смерть брата, последовавшая от сердечной аритмии, вызванной приемом таблеток гербального экстази, и все это привело к тому, что в нее влюбился один дизайнер — платонически — и вскоре умер от СПИДа, оставив Марине значительную сумму денег, так что она смогла уйти из моделей. Выясняется, что мы оба знакомы с одним человеком, который, перед тем как совершить самоубийство, подписал свою прощальную записку смайликом.

Сначала мне удается делать вид, что я внимательно слушаю все, что она говорит, и действительно, многое из сказанного запечатлевается в моем сознании, но я уже слышал это все не один раз прежде, затем, не переставая говорить, она приближается ко мне, и я испытываю немалое облегчение. Молча разглядывая ее лицо, я понимаю, что завожусь. Я смотрю ей в лицо уже более часа, задавая все полагающиеся вопросы, наводя ее на определенные темы, изображая мимикой правильную реакцию, часто кивая в знак согласия, когда это требуется, а иногда в моих глазах промелькивает полуправдивая печаль. Кроме ее голоса, единственный звук — это океан, шевелящийся вокруг нас, далекие волны, разбивающиеся о борт корабля. Из праздного любопытства я отмечаю, что луны на небе нет. Марина, подводя горький итог, заключает: