Утро магов - Бержье Жак - Страница 17

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ. АЛХИМИЯ КАК ПРИМЕР

ГЛАВА 1. АЛХИМИК В КАФЕ «ПРОКОП»

В марте 1953 г. я впервые встретил настоящего алхимика. Это было в кафе «Прокоп», которое в то время переживался очередной недолгий расцвет своей популярности. Поскольку я в то время писал книгу о Гурджиеве, один известный поэт устроил мне это знакомство, и впоследствии я не раз встречался с этим человеком, не проникая, однако, в его тайны.

У меня было примитивное представление об алхимии и алхимиках, почерпнутое из популярных изданий, и я был далек от мысли, что алхимики все еще существуют. Человек, сидевший напротив меня за столом Вольтера, был молод, элегантен. Он прошел солидный курс классического образования, за которым последовало изучение химии. В то время он зарабатывал на жизнь, подвизаясь в области коммерции, и часто посещал артистов, равно как и некоторых светских людей.

Я не веду дневник, но в некоторых важных случаях порой записываю свои наблюдения или ощущения. В эту ночь, возвратившись домой, я записал следующее: «Сколько ему может быть лет? По его словам — тридцать пять. Вряд ли. Светлые волосы, вьющиеся, остриженные как парик. Многочисленные морщины на розовом полном лице. Жестикуляция крайне скупа: медленная, размеренная, точная; улыбка спокойная и насмешливая. Смеющиеся глаза, но с какимто отрешенным выражением. Все говорит о том, что он гораздо старше. В его словах ни одного слабого места, уклончивость, неотразимая находчивость. За этим приветливым лицом без возраста — сфинкс. Непонятно кто. И это не только мое личное впечатление. А.Б., который видит его почти каждый день много недель, говорит мне, что никогда, ни на секунду, не заметил в нем хоть какойлибо пристрастности. В Гурджиеве его не устраивает следующее:

1. Тот, кто чувствует в себе дар учительства, не живет одной лишь своей доктриной и не доходит до последних пределов сверхусилия.

2. В школе Гурджиева ученик, убедившись в собственном ничтожестве, лишается возможности обрести ту энергию, без которой он не в состоянии стать истинным существом. Эту энергию, эту волю к победе и воле, как говорит Гурджиев, ученик должен найти в себе, только в себе самом. Но эта идея достаточно сомнительна и, как правило, не способна привести ни к чему, кроме отчаяния. Такая энергия существует вне человека, и ее нужно воспринять. Католик, глотающий облатку, — это пример ритуального восприятия такой энергии. Но если нет веры? Если нет веры, нужен огонь — вот и вся алхимия. Настоящий огонь. Материальный огонь. Все начинается, все происходит путем контакта с материей.

3. Гурджиев жил не один — он был всегда окружен другими, всегда в обществе последователей. «Есть путь в одиночестве, есть реки в пустыне“. Но нет ни пути, ни рек в том, кто растворился в других.»

Я задаю вопросы об алхимии, которые должны показаться ему беспримерной глупостью. Но он спокойно отвечает: — Ничего, кроме материи, ничего, кроме контакта с материей, работы с материей, работы руками. На этом он очень настаивает: — Вы любите работу в саду? Вот хорошее начало — алхимию можно сравнить с работой в саду.

— А рыбу вы любите ловить? Алхимия имеет чтото общее с рыбной ловлей. Женская работа и детская игра.

Алхимии обучить невозможно. Все великие литературные произведения, пережившие века, носят в себе часть этого учения. Они созданы взрослыми людьми — понастоящему взрослыми, которые обращались к детям, уважая, однако, законы сознания взрослых. Нет великих произведений без «принципов». Но знание этих принципов и сам путь, ведущий к этому знанию, должны оставаться скрытыми. Тем не менее для исследователей первой ступени существует задача взаимопомощи.

Ближе к полуночи я спросил его о Фулканелли (автор «Тайны соборов и обителей философии»), и он дал мне понять, что Фулканелли не умер: — Можно жить, — сказал он мне, — бесконечно дольше, чем это доступно воображению человека непрозревшего. И можно полностью изменить свой вид, я это знаю. Мои глаза знают. Я знаю также, что философский камень — реальность. Но речь идет об ином состоянии материи, чем то, которое нам известно. Оно позволяет, как и все другие состояния, произвести измерения. Средства обработки и измерения просты и не требуют сложной аппаратуры: женская работа и детская игра… Он добавил: — Терпение, надежда, труд. И каков бы ни был труд, его никогда не бывает достаточно.

Надежда: в алхимии надежда основана на уверенности в том, что существует цель. Я никогда бы не осмелился на то, на что осмелился, — сказал он, — если бы мне не доказали ясно, что эта цель существует и что ее можно достигнуть в этой жизни".

Такой была моя первая встреча с алхимией. Если бы я приобщился к ней с помощью волшебных книг, то думаю, что недалеко бы ушел: недостаток времени, недостаток вкуса и литературной эрудиции. И недостаток призвания тоже — того призвания, которое увлекает алхимика, когда он еще не осознает себя алхимиком, в тот миг, когда он впервые раскрывает старинный трактат. Мое же призвание — не в том, чтобы делать, а в том, чтобы понимать. Не осуществлять, но видеть. Я убежден, что, как говорит мой старый друг Андре Бийи, «понимать — так же прекрасно, как петь», даже если понимание только кратковременно. В Рэдингской тюрьме Оскар Уайльд обнаружил, что невнимательность — смертный грех, и что высшая степень согласованности внимания показывает совершенную согласованность между всеми событиями жизни, но в более широком плане — совершенную согласованность между всеми элементами и движениями всего живого, всеобщую гармонию. И он восклицает: «Все, что понято, хорошо». Из всех известных мне изречений это самое прекрасное.

Как и большинство моих современников, я всегда спешу. Я установил с алхимией вполне современный контакт: беседа в бистро у СенЖермен де Пре. И вот именно тогда, когда я пытался как можно полнее осмыслить то, что мне сказал этот молодой человек, я встретил Жака Бержье, пришедшего не с пыльного чердака, заваленного книгами, а из тех мест, где сконцентрирована жизнь нашего века — из современных лабораторий и библиотек. Бержье тоже искал чтото на дорогах алхимии, но вовсе не ради заурядного паломничества в прошлое. Этот удивительный человек, с головой ушедший в тайны атомной энергии, пошел этим путем, чтобы сократить расстояние. И я, уцепившись за его полы, со сверхзвуковой скоростью летал среди почтенных текстов, написанных мудрецами, влюбленными в медлительность, опьяненными терпением. Бержье пользовался доверием нескольких людей, которые еще и сегодня занимаются алхимией. Он прислушивался также и к современным ученым. В его обществе я тотчас обрел уверенность, что существует тесная связь между традиционной алхимией и передовой наукой. Я увидел, что разум перебрасывает мост между двумя мирами. Я взошел на этот мост и увидел, что он держится. Я испытывал большое счастье, глубокое удовлетворение. Уже давно, укрывшись среди индуистских антипрогрессивных мыслей, взирая, как истый гурджиевец, на сегодняшний мир как на начало Апокалипсиса, ожидая в великом отчаянии только ужасного конца времен, и не очень уверенный, несмотря на свою гордость, в том, что мне удастся остаться в стороне, — я вдруг увидел, как древнее прошлое протягивает руку будущему. Метафизика, многотысячелетнего алхимика скрывала технику, наконец понятную или почти понятную в XX веке. Ужасающая техника сегодняшнего дня оказывалась почти подобной метафизике древних времен. Моя попытка укрыться была фальшивой поэзией! Бессмертная душа людей горела одним и тем же огнем по обе стороны моста.

В конце концов я пришел к выводу, что люди в очень отдаленном прошлом открыли тайны энергии и материи — не только путем размышления, но и при помощи рук. Не только духовно, но и технически. Современный ум другими путями, отталкивающими своей рациональностью, безверием, совершенно иными средствами, которые мне долгое время казались некрасивыми, — готовился в свою очередь открыть те же тайны. Он спрашивал себя об этом, он восторгался и одновременно беспокоился. Он ставил своей целью самую суть, совсем как умы глубокой древности.