На коне бледном - Пирс Энтони - Страница 38

— Вы не признаете смерть?

— Почему же, признаю, однако как свойство всего живого. Я как раз собираюсь перейти в это состояние. А во всякую потустороннюю ерунду, разумеется, не верю!

— Хотите прикоснуться ко мне?

— Никак не угомонитесь? Ладно, пока я еще владею телом… — Мужчина с трудом поднял руку и вытянул ее, стараясь нащупать собеседника. Зейн сжал его пальцы своими. Интересно, что ощутит самоубийца? А может, рабочее одеяние создает только зрительную иллюзию?

Но реакция превзошла все его ожидания.

— Верно! — воскликнул атеист. — Вы настоящий скелет!

— Нет, все дело в магической перчатке, — объяснил Зейн, не желая обманывать его. — Лицо тоже только кажется черепом. Тем не менее я — Смерть и пришел за вашей душой.

Клиент дотянулся до головы таинственного посетителя:

— Вы дурачите меня? Настоящий череп!

— Я обычный человек, исполняющий обязанности Танатоса. Ношу специальное одеяние, наделен необходимыми для работы возможностями и властью. Тем не менее я живу и чувствую, как любой другой смертный.

Клиент снова взял его руку:

— Да, теперь я ощущаю плоть! С трудом, как чувствую собственную ногу, если она затекает. Удивительно! Что ж, я, пожалуй, соглашусь с вами или разделю ваше убеждение в том, что такая служба действительно существует. Но не верю в существование души, так что вы напрасно стараетесь.

— Что, по-вашему, произойдет после вашей смерти? — спросил Зейн. Атеист отличался живым умом, с ним было интересно беседовать.

— Организм перестанет функционировать, плоть постепенно превратится в различные химические соединения. Но вы ведь спрашивали о другом, верно? О так называемой нетленной части человека? Что ж, отвечу! Нет никакой души. Смерть просто выключает сознание. Дальше ничего нет. Как горящая свеча: задуйте пламя, и она погаснет. Навсегда.

— Значит, загробная жизнь — выдумка? Физическая гибель — вовсе не переход к иному существованию?

Атеист презрительно фыркнул. Он медленно опускался в воду; с потерей крови росла слабость. Но разум его оставался ясным.

— Смерть — небытие.

— Это пугает вас?

— С какой стати? Смерть близких страшна, она заставляет страдать. Когда меня не станет, я уже ничего не буду чувствовать…

— Вы не ответили, — заметил Зейн.

Собеседник скорчил гримасу:

— Черт, вы меня допекли! Да, я боюсь. Но так проявляется инстинкт самосохранения, желание организма выжить. Субъективно я не хочу исчезнуть, ибо эта часть моего «я» иррациональна. Объективно же — нет! До зачатия я не испытывал никакого ужаса перед абсолютной пустотой, почему же следует дрожать от мысли, что она наступит после смерти? Я победил слабую плоть и уверенно приближаюсь к желанному концу пути.

— Разве не облегчение узнать, что, простившись с земным существованием, человек переходит к иной форме бытия?

— Нет! Не хочу продолжения жизни в любом виде! Какие физические или душевные испытания ждут меня там? Какая ужасная скука — вечный стерильный, как бинт, Рай, неизвестно кем выдуманный! Нет, жизнь — игра, и она оказалась для меня непосильно жесткой. Единственное право, которого я добиваюсь, — возможность отказаться от нее, когда захочу. Забвение — величайший дар природы, я намерен раствориться в нем без остатка!

— Надеюсь, вы обретете то, что хотите, — произнес Зейн, потрясенный своеобразной логикой клиента.

— Я тоже. — Теперь атеист быстро слабел. Потеря крови вскоре скажется на работе мозга, и он потеряет сознание.

— Смерть — самый сокровенный момент для любого человека, — сказал Зейн.

— У вас есть право покинуть мир так, как вы хотите.

— Правильно. — Голос звучал все слабее и слабее. — Мое личное дело…

— Но разве не стоит подумать о смысле прожитых лет, о месте, которое вы заняли в мироздании? Пока еще остается шанс улучшить…

— Какого черта я должен беспокоиться о душе, если не верю ни в Рай, ни в Ад?

— Вы говорили, что не хотите страдать. А чувства ваших близких? Вы подумали о них? Какой ужас они испытают, когда обнаружат бездыханное тело горячо любимого человека! Они будут мучиться. Разве вы не обязаны…

Однако атеист уже потерял сознание. Его теперь не беспокоила чужая боль

— если такое вообще когда-нибудь волновало его! Время пришло.

Зейн извлек душу. Она ничем не отличалась от остальных; знакомое переплетение светлых и темных участков. Начал складывать ее… И тут она исчезла бесследно!

Исполнилась воля атеиста. Вера не помогла сохраниться духовной субстанции, та оказалась недосягаемой ни для Бога, ни для Сатаны.

Но можно ли считать справедливым подобный исход? Атеисту было наплевать на всех, кроме собственной персоны. Такое отношение к жизни сделало ее бессмысленной.

Зейн вернулся к Морту:

— По-моему, парень был наполовину прав. Ему действительно лучше не участвовать в игре. Но вот сама игра нуждается даже в таких. Нельзя существовать только ради себя.

Впрочем, он не был уверен, что сделал правильный вывод.

Его таймер снова отсчитывал время. По дороге Зейн размышлял, как скажется на его репутации исчезнувшая душа. Для службы новостей Чистилища это, наверное, очередная бомба: «РЫБКА СРЫВАЕТСЯ С КРЮЧКА! ГОРЕ-РЫБОЛОВ ВЫТАЩИЛ ПУСТЫШКУ!»

Вот и больница. С тех пор как он начал работать, такие места стали привычными. Скольких неизлечимых пациентов он избавил от страданий, странствуя по свету! Но до сих пор сохранилась старая неприязнь к лечебным учреждениям. Наверное, виновато подсознательное чувство вины.

Рекламный щит возле стоянки машин, к счастью, принадлежал не адскому агентству: «ОВЕЧИЙ РОГ ИЗОБИЛИЯ! БОЛЬШЕ ЗЕЛЕНИ!» Как приятно, наверное, смотреть на него из окна своей палаты тем, кто перенес операцию на желудке!

К ужасу Зейна, его новым клиентом оказалась старая женщина, лицо которой покрывали морщины, а тело, словно кокон, обвивали провода, подсоединенные к тихо гудящим приборам. Странное приспособление, напоминающее кузнечные мехи, заставляло грудь ритмично подниматься и опускаться, а следящие устройства постоянно щелкали и пищали, сообщая данные о состоянии сердечно-сосудистой и пищеварительной систем. Кровь по трубочкам качал специальный аппарат. Работу всей этой адской фабрики проверяла медсестра во время обходов. В палате лежали еще пятеро несчастных, существование которых всецело зависело от исправности системы жизнеобеспечения.

Больничная одежда на клиентке была надета небрежно, так что проглядывала ссохшаяся плоть. Она мучилась от боли, хотя ее накачали сильнодействующими лекарствами. Бедняжка давным-давно избавилась бы от такой пытки; только бездушные машины, заменившие отказавшие органы, не допускали этого.

Зейн содрогнулся. Он словно перенесся во времени и сейчас стоял возле своей матери…

Воспаленные глаза приоткрылись. Женщина увидела его. Трубки в носу не давали ей повернуть голову, а когда она попыталась шевельнуться, негодующе запищал какой-то прибор.

— Успокойтесь, — мягко произнес Зейн. — Я пришел, чтобы избавить вас от этого.

В ответ он услышал слабый смешок.

— Как ты спасешь от такого? — прохрипела старуха; из приоткрытого рта закапала слюна. — Проси не проси, они не слушают! Наверное, я прогнила насквозь, но мне не дают умереть.

— Я Смерть. Никто и ничто меня не остановит.

Она с трудом прищурилась:

— А ведь верно! То-то я думаю, кого ты мне напоминаешь… Надо же, настоящая Смерть! Я бы с радостью отправилась с тобой подальше отсюда. Но видишь ли, местные власти отказывают в визе!

Зейн улыбнулся:

— У каждого есть право уйти. Его нельзя отнять.

Он протянул руку, проник в плоть и дотянулся до души. Но извлечь ее не смог!.. Женщина слабо застонала от новой боли, и он быстро разжал пальцы.

— Вот видишь! — прошептала она. — Меня здесь держит пудовый якорь. Даже ты не поможешь мне, Смерть!

Зейн взглянул на часы. Прошло уже пятнадцать секунд сверх срока! Да, нелегко оборвать нить жизни, если вмешивается современная техника!