48 часов - Маклин Алистер - Страница 21

— Летим на восток до побережья, потом километров тридцать на север, чтобы оказаться в тридцати километрах южнее места старта. Затем обследуем пролив Торбэй, а также острова на запад и север от Торбэя.

— Через пролив Торбэй проходит путь регулярного пассажирского рейса.

— Верно, но эти пассажирские суда ходят только два раза в неделю. Мы же отбрасываем только те пути, по которым суда ходят ежедневно.

— О’кэй, пристегните ремень и наденьте шлем с наушниками. Нас порядочно потрясет. Вы, надеюсь, не страдаете морской болезнью?

— Отнюдь. А зачем наушники?

В жизни мне не приходилось видеть такого головного убора, а тем более таких наушников. Десяти сантиметров в ширину, не меньше трех толщиной, сделанные из пористой резины. Миленький микрофон на стальной пружине был прикреплен к шлему так, что находился прямо у губ.

— Они защищают уши, — ответил лейтенант. — Ваши барабанные перепонки вполне могут не выдержать гула мотора, и тогда вы оглохнете по крайней мере на неделю. Чтобы было понятно, вообразите себя в стальном барабане, по которому бьет дюжина пневматических молотов. Приблизительно такое начнется, как только мы полетим.

И действительно, гул был именно таким, как он обещал. Даже в шлеме с наушниками я чувствовал себя, как в этом его барабане, и казалось, что они совсем не смягчают звук. Рев проникал в каждый уголочек моего мозга через все кости лица и черепа. Зачем эти наушники? Но стоило только чуть-чуть отвести от уха наушник, чтобы понять, что именно имел в виду лейтенант, говоря о лопнувших барабанных перепонках. Он не шутил, и даже с наушниками через несколько часов полета я чувствовал, что у меня лопается голова. Время от времени я поглядывал на темное, вытянутое лицо молодого валлийца, сидящего рядом со мной. Он спокойно сносил этот грохот в течение многих лет. На меня же пришлось бы уже через неделю надевать смирительную рубашку. Подбадривало меня только сознание, что мне не придется пробыть на борту этого вертолета неделю. Всего восемь часов. Впрочем, они и так показались мне длиною в год.

Первая же часть нашего полета оказалась первой среди целого ряда неудач, которые ожидали нас в течение дня в самых разных местах. Через двадцать минут полета я увидел речку, впадающую в море. Мы пролетели над ней вверх по течению километра два, когда кроны деревьев, растущих по обеим ее берегам, полностью сомкнулись.

— Я хочу посмотреть, что там, — возбужденно прокричал я в микрофон.

— О’кэй, я видел тут место, подходящее для посадки. Метров четыреста отсюда.

— Зачем? У вас же есть воздушный трап. Вы не можете спустить меня на нем?

— Если бы вы знали столько, сколько знаю я, на тему ветра скоростью восемьдесят километров в час в узком ущелье, вы наверняка не предлагали бы мне этого даже в шутку. Я надеюсь все-таки доставить свою машину на базу в целости и сохранности.

Он повернул вертолет и посадил его в прикрытом скалой месте. За пять минут я добрался до деревьев, а еще через пять был уже снова в вертолете.

— Ну и что?

— Ничего. Речка перегорожена огромным упавшим дубом. Там никто не пройдет.

— Можно было специально его положить.

— Исключено. Ствол весит по крайней мере три тонны и явно давно там валяется.

— Ну что ж, не могло же нам повезти с первого раза.

Через несколько минут мы опять наткнулись на устье реки. И хотя она казалась мелковатой даже для лодки, мы все-таки направились вверх по ее течению. Однако уже в восьмидесяти метрах от устья вода покрылась молочно-белой пеной, какая бывает только над порогами, и мы вынуждены были вернуться.

Был уже ясный день, когда мы достигли самой северной точки определенного мною маршрута. Плоское побережье уступило тут место высоким отвесным скалам, почти вертикально падавшим в море.

— Это далеко тянется? — спросил я, указывая на восток.

— Около двадцати километров, до бухты Лардж.

— Вам знакомы эти места?

— Я часто там бываю.

— Есть там какие-нибудь пещеры, впадины?

— Ни одной.

Собственно, именно такого ответа я и ожидал.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

— А в той стороне? — я указал пальцем на запад, где сквозь пелену дождя и низких туч проступало гористое побережье. Скалы там тоже вертикально сходили к морю до самого входа в пролив Торбэй.

— Там даже чайки не вьют гнезд, можете мне поверить.

Я поверил ему, и мы полетели обратно к месту старта, откуда повернули на юг. Между островом Торбэй и шотландским побережьем поверхность моря была покрыта толстым слоем белой пены. Мощные остроконечные волны беспрерывной чередой катились на восток. Нигде не было видно ни одного судна, даже самые крупные из них укрылись в гавани. Наш вертолет бросало в воздушные ямы, он дрожал и трясся, как обезумевший поезд, сходящий с рельсов. Если говорить честно, часа такой езды было более чем достаточно, чтобы возненавидеть все вертолеты на свете на всю оставшуюся жизнь… Правда, когда я представил себе, что нахожусь сейчас в море на «Файркрэсте», у меня появилось некоторое уважение к вертолету, а особенно к искусству его пилота.

Мы пролетели километров тридцать на юг, если, конечно, можно назвать полетом эти скачки в воздухе. К тому же эти километры троекратно увеличились, поскольку мне надо было обследовать все проливчики между островами и материком, все естественные гавани, все фиорды. Мы летели на высоте шестидесяти метров, иногда даже меньшей, потому что резкие порывы дождя исключали работу «дворников», и, чтобы увидеть поверхность моря, иногда приходилось спускаться до уровня волн. Но, несмотря на все это, я был уверен, что мы ничего не пропустили в этом районе. Мы видели все, и не увидели ничего.

Я посмотрел на часы. Было полдесятого. Время шло — результатов не было.

— Сколько еще вертолет может выдержать? — спросил я.

Уильямс был спокоен и не производил впечатления измученного. Мне казалось, что его даже забавляет этот полет.

— Мне приходилось преодолевать на нем по сто пятьдесят морских миль в худшую, чем сейчас, погоду, — ответил он, явно очень довольный собой. — Думаю, что лучше спросить, сколько еще выдержите вы.

— Я? Ну, с меня достаточно уже сейчас. Но какое это имеет значение, если я все равно должен продолжать поиски. Давайте вернемся к месту старта и облетим все побережье Торбэя. Прежде всего южное. Потом направимся на север вдоль западного побережья, потом на восток — до поселка, а затем вдоль пролива.

— Здесь вы отдаете приказы.

Уильямс направил вертолет на северо-запад, заложив при этом такой вираж, что буквально уничтожил мой желудок.

— В ящике позади вас вы найдете сандвичи и кофе, — предложил лейтенант.

Я предпочел оставить еду там, где она находилась.

Мы потратили сорок минут на преодоление сорока километров, чтобы добраться до восточного мыса острова. Мы буквально преодолевали каждый метр, борясь с бушующим ветром. Видимость была почти нулевой, так что Уильямс был вынужден ориентироваться только по своим приборам. В таких условиях он должен был уже десять раз потерять цель, но — о чудо! — песчаный залив появился перед нами сквозь завесу дождя и туч именно там, где мы его и ждали. Я начинал доверять Уильямсу, человеку, который хорошо знал, куда летит и что делает. Зато я перестал доверять себе, поскольку начинал сомневаться в том, что знаю, куда лечу и что собираюсь делать. На мгновение передо мной возник образ дядюшки Артура, но я быстренько направил свои мысли в другую сторону.

— Взгляните! — раздался голос пилота где-то в середине южного побережья Торбэя. — Вот вроде бы прекрасное место для того, кто хочет что-то спрятать.

Он был прав. Белый четырехэтажный каменный дом в грегорианском стиле стоял на поляне в ста метрах от берега, возвышаясь над уровнем моря метров на тридцать. Можно найти десятки таких домов в самых неожиданных местах, разбросанных по пустынным островам Гебридского архипелага. Для меня навсегда останется тайной, кто и с какой целью их построил. Однако мое внимание привлек не столько сам дом, сколько большой ангар, который находился на берегу бассейна, соединенного с морем каналом. Уильямс уверенно посадил машину под защитой деревьев, растущих позади дома.