Кинжал и яд - Бенцони Жюльетта - Страница 63

Марсийак уже встречался с прекрасной герцогиней, но это случилось несколько лет тому назад — она была тогда совсем юной, — и он остался равнодушен к ее красоте, так поразившей его сегодня. Сейчас же ему показалось, что это белокурое видение явилось в ответ на те вопросы, которые он давно задавал себе…

Франсуа знал, что эта женщина не только самая красивая и знатная, но также самая властолюбивая и самая пылкая. Он знал ее власть над мужчинами — ведь это из-за нее Морис де Колиньи ввязался в роковую дуэль и получил смертельную рану. Он знал, что она, подобно своему брату Конде и ему самому, больше всего грезит о славе. Именно такая женщина была ему нужна!

Между тем вокруг него перешептывались:

— Герцогиня еще красивее, чем прежде! Интересно, сколько сердец разбила она в Вестфалии?

— Точно неизвестно, но есть достоверные сведения, что сразу по приезде она завлекла молодого Миоссанса, и тот готов умереть за нее.

— Миоссанса? Какая странная мысль! Ведь он еще совсем мальчишка!

— Зато он очень красив и очень знатен. Это настоящий паладин, а прекрасная герцогиня обожает паладинов! Смотрите, вот он к ней подходит и глядит на нее с такой нежностью, с таким смирением! А у нее засверкали глаза…

Этого Марсийак вынести не смог. Нельзя было допустить, чтобы другой притягивал взор женщины, которую он твердо решил обольстить. Оставив двух болтунов пробавляться сплетнями, он пробрался сквозь толпу к герцогине и склонился перед ней, сняв шляпу. Длинные перья плюмажа коснулись паркета.

— Осмелюсь ли я надеяться, что вы меня помните, мадам?

Герцогиня улыбнулась и протянула ему руку для поцелуя.

— Принца де Марсийака забыть невозможно. Мне рассказывали о ваших подвигах во Фландрии, принц, и я порадовалась за вас.

Слова были любезными, улыбка тоже, однако взгляд герцогини уже устремился к юному Миоссансу, который тут же приблизился. Франсуа сдвинул брови.

— Еще больше я рад встрече с вами, мадам! Я счастлив, что вы меня не забыли, и, поверьте, я сделаю все, чтобы навеки остаться в вашей памяти.

Она вновь взглянула на него, удивленная этим почти угрожающим тоном.

— Что вы хотите сказать?

— Что есть женщины, которые могут потребовать от своих друзей столько же, сколько могла требовать королева. Но они должны научиться тщательно выбирать их.

— Полагаю, что я выбирать умею, — возразила прекрасная Анна с надменной улыбкой.

— Вам придется доказать мне это, мадам!

Вновь перья скользнули по паркету, высокая фигура склонилась, но перед этим черные глаза с вызовом встретили взгляд бирюзовых. Когда Марсийак растворился в толпе, Анна-Женевьева уже не смотрела на Миоссанса. Прикрывшись веером, она задумчиво следила, как удаляется этот мужчина, чья стать, тон и даже наряд показались ей собственным отражением. В течение всего вечера мадам де Лонгвиль выглядела необыкновенно рассеянной.

На следующий день г-н де Миоссанс желал узнать только одно: в котором часу и в каком месте суждено ему сойтись в смертельной схватке с принцем де Марсийаком. Юноше казалось, что он упал с облаков на грешную землю. Он послал к принцу своих секундантов и ближе к вечеру оказался со шпагой в руке под голыми деревьями сада Маре.

Миоссанс получил легкую рану, и, пока ее перевязывали, его противник, вкладывая шпагу в ножны, объявил, что намерен задавать ему такую же трепку каждый раз, когда он осмелится подойти к мадам де Аонгвиль ближе чем на три шага.

— Я скорее умру, чем подчинюсь вам, сударь! — в бешенстве вскричал будущий маршал д'Альбре, делая героические усилия, чтобы подняться и продолжить бой.

— Именно это с вами и случится, если вы будете упорствовать! Вы молоды, смелы, благородны, а на свете тысячи молодых и красивых женщин.

— Сударь!.. — воскликнул раненый.

К несчастью, обморок помешал ему договорить. Его поспешно отнесли домой, а Марсийак тем временем спокойно направился во дворец де Аонгвиль и предстал перед герцогиней.

— Мадам, — объявил он с порога, — я только что ранил господина де Миоссанса, поскольку он вам нравится, а я не могу этого допустить. И я предупредил его, что так будет каждый раз, когда потребуется повторить урок.

Анна-Женевьева не отличалась терпением, зато гордостью вполне могла сравниться с Марсийаком. Она почувствовала себя крайне задетой.

— Сударь, по какому праву вы вмешиваетесь в мои личные дела?! Да знаете ли вы…

Жестом остановив ее, он преклонил перед ней колено.

— Я знаю о вас все. Что касается права, то оно принадлежит мне как мужчине, который любит вас, готов всем для вас пожертвовать и вынести все, кроме вашего равнодушия. Позвольте мне служить вам, любить вас — и вы станете королевой этой страны! Поверьте, я достоин вас, и вдвоем мы сможем перевернуть весь мир.

Пока он говорил, герцогиня пристально вглядывалась в этого человека, который стоял перед ней на коленях, но излучал властность. Как сумел он догадаться о сжигающем ее честолюбии? Несомненно, его обуревала такая же страсть повелевать и править!

— Вы хотите служить мне… против всех? Даже против королевы или Мазарини?

— Этого мерзавца в сутане? Против него в первую очередь!

— Однако же мой брат служит ему…

Да, так оно и было! Именно это послужило причиной ненависти прекрасной мадам де Аонгвиль к Мазарини: принц де Конде, ее любимый брат, ее герой служил презренному итальянцу, и смириться с этим она не могла. Ослепленная гордостью герцогиня не понимала, что Конде служит прежде всего монарху, тогда как Мазарини — всего лишь королевский министр, которому пришлось управлять страной в необычайно сложных обстоятельствах. С точки зрения мадам де Лонгвиль все выглядело иначе: Мазарини сумел привлечь Конде на свою сторону — и Мазарини должен расплатиться за подобное оскорбление.

В конце концов Анна-Женевьева подала руку Франсуа де Ларошфуко.

— Что ж, дорогой принц, попытайтесь теперь завоевать мою любовь, ибо службу вашу я принимаю, — заявила она.

— Вы полюбите меня, мадам, или я перестану быть самим собой!

И действительно, всего лишь через две недели Анна-Женевьева уже не мыслила себе жизни без Франсуа де Ларошфуко. Он стал ее любовником, и оба они настолько безоглядно отдались своей любви, словно отступать им было некуда — как во время войны. Впрочем, война не заставила себя ждать…

Фронда! Сквозь даль веков и призму бесчисленных романтических историй она представляется войной в кружевах, в ходе которой разряженные дамы гарцевали, словно амазонки, на породистых лошадях, удивляя мир своими подвигами и любовными приключениями. Высшая знать, которая помышляла только о своих личных выгодах, отчаянно боролась с королевской властью, тогда как монарх все более и более становился воплощением национальных интересов. Смерть Ришелье французские вельможи встретили вздохом облегчения. Наконец-то поле битвы покинул этот ужасный деспот, этот страшный человек, который заботился лишь о благе страны и мешал грандам предаваться их излюбленным забавам — заговорам и мятежам! Теперь нужно было срочно отвоевать сданные позиции, воспользовавшись регентством излишне чувственной женщины, несовершеннолетием короля и непопулярностью чужеземного министра. Самое худшее состояло в том, что часть народа последовала за знатью. В результате всего лишь за пять лет королевство оказалось на краю гибели…

Что касается Анны-Женевьевы и Франсуа, то они слепо ринулись в эту войну, которая стала достойным украшением их пылкой страсти. Увлекаемая чудовищной гордостью, прекрасная герцогиня нанесла королевской партии мастерский удар: ей удалось привлечь на сторону мятежников своего прославленного брата. Впрочем, добилась она этого без особого труда, ибо Конде жаждал власти больше, чем Анна-Женевьева и Марсийак вместе взятые. А кроме того, он так любил свою красавицу-сестру! Злые языки даже поговаривали, что он любит ее несколько сильнее, чем следует. Вскоре Париж покрылся баррикадами, воздвигнутыми лишь для удовлетворения частных амбиций, и герцогиня решила, что победа уже близка.