Когда под ногами бездна - Эффинджер Джордж Алек - Страница 38

Должно быть, упражнялся в этом каждый Божий день…

Нет, ничто не заставит меня передумать. И не нужны мне три дня «на размышление» — Папа вместе со своими великими планами может катиться ко всем чертям!

Я вернулся в «Серебряную ладонь» и осушил свой стакан в два глотка.

Несмотря на возражения Жака и Махмуда, объявил, что мне пора идти. Поцеловал в щечку красавицу Хейди и галантно сделал ей на ухо предложение весьма неприличного свойства (что делал всякий раз, уходя из бара), а она, как обычно, отказала с польщенным видом. Я направился обратно к Френчи, по дороге обдумывая, как лучше объяснить Ясмин, что не собираюсь быть героем, не хочу «служить не принцам и царям, но высшим целям», и что там еще напророчила электронная гадалка… Ясмин, конечно, страшно разочаруется во мне и неделю ничего мне не позволит, но даже это лучше, чем валяться в темном переулке с перерезанным горлом.

Да, оправдываться придется не только перед Ясмин, но практически перед всем кварталом. Каждый — от Селимы до Чири, сержанта Хаджара и самого Фридландер-Бея — пожелает лично оторвать предмет моей мужской гордости. Но, как бы то ни было, решение принято. В конце концов, я свободный человек, и никто не заставит меня безропотно согласиться с такой жуткой участью, сколько бы красивых слов о всеобщем благе и. моральном долге мне ни говорили. Все укрепляющие средства, которыми я сегодня обогатил организм: одна порция спиртного в «Серебряной ладони», две — в заведении Френчи, плюс парочка треугольников, четыре «солнышка» и восемь паксиумов, — поддерживали мою решимость.

Где-то на полпути к Френчи ночь уже казалась мне прекрасной, воздух ласкал кожу, страхи исчезли, а тех, кто подзуживал меня вставить в мозг розетку, я мысленно спустил в бездонный колодец, куда не собирался никогда заглядывать.

Пусть трахаются друг с другом до упаду, мне все равно. У меня своя жизнь и свои проблемы. Вот так.

Глава 11

Пятницу я назначил днем отдыха и восстановления сил. За последнее время мое бедное тело много претерпело от массы людей, включая друзей, знакомых, а также типов, с которыми я вскорости очень надеялся повстречаться где-нибудь в темном переулке. Главное достоинство Будайина — несметное множество темных переулков. Наверное, это сделано специально, по заранее намеченному плану.

Думаю, в одном из священных писаний есть примерно такое откровение: «И поистине, по этой причине устроены темные переулки, где насмешникам и неверным будут в свой черед раскалывать черепа и разбивать в кровь их толстые губы, и будет сие приятно взору Господа, царящего на небесах». Черт его знает, откуда я взял это изречение. Может быть, оно даже приснилось мне ранним утром в ту пятницу.

Итак, первыми за меня взялись Черные Вдовы; немало неприятностей причинили шестерки Сейполта, Фридландер-Бея и лейтенанта Оккинга, ничем не отличавшиеся от своих любезно улыбающихся лицемерных хозяев; ночью у меня состоялось короткое и не очень-то приятное свидание с психованным Джеймсом Бондом.

Коробочка, в которой я держал пилюльки, опустела; только горстка розово-голубого порошка на дне, который в принципе можно слизывать, окуная в него кончики пальцев, в надежде получить хоть на миллиграмм облегчения. Сначала я проглотил все таблетки, содержащие опиум; запас соннеина, приобретенного у Чириги и сержанта Хаджара, был исчерпан с неимоверной быстротой — я прибегал к нему каждый раз, когда какое-нибудь резкое движение истерзанного тела вызывало новые волны боли. Когда эти пилюльки кончились, я попробовал паксиум, маленькие сиреневые таблетки, которые многие считают высшим достижением органической химии, Бесценным Даром, Рецептом-От-Всех-Неприятностей; но вскоре они приносили не большее облегчение, чем если бы я глотал катышки верблюжьего помета. Так или иначе, я сожрал и их, запив шестью унциями наилучшего успокоительного под названием «Джек Дэниеле» (Ясмин принесла бутылочку с работы).

Ладно, хватит хныкать по крайней мере, оставались еще сильнодействующие голубые треугольники. Вообще-то я не знал, имеют они болеутоляющий эффект или нет. Придется добровольно выступить в роли подопытного кролика. Наука должна идти вперед! Я проглотил три штуки трифетамина. Эффект был поразительным с фармакологической точки зрения: примерно через полчаса моей главной и единственной заботой стало фантастическое сердцебиение. Я в панике стал проверять пульс и насчитал примерно четыреста двадцать два удара в минуту, но тут мое внимание отвлекли призрачные ящерицы, ползающие где-то совсем рядом…

Наверняка в действительности сердце у меня билось вовсе не так быстро, как показалось.

Наркотики — твои друзья, обращайся с ними уважительно и бережно. Друзей, например, не выбрасывают в мусорную корзину, не спускают в унитаз. Если ты способен поступить так с друзьями (или с пилюльками), то просто недостоин иметь ни тех, ни других. Лучше отдай их мне! Наркотики — чудесная штука. Клянусь Аллахом, никогда в жизни не послушаю совета тех, кто будет уговаривать меня завязать. Лучше уж откажусь от еды и питья — по правде говоря, иногда я так и делаю.

Пока что все принятые пилюльки имели одинаковый эффект — отвлекали от реальности. В моем нынешнем состоянии реальная жизнь в любых ее проявлениях просто раздражала. Она представлялась чем-то мрачным, зловонным, бесцеремонно вторгающимся в душу, устрашающе огромным… в общем, была мне совершенно не по вкусу.

Тут я вспомнил, что недавно приобрел у Полу-Хаджа пару капсул РПМ — той самой отравы, которую Билл, безумный американец, пропускает через кровеносную систему постоянно, — постоянно! — не опасаясь за свою бессмертную душу. Не надо бы больше садиться в машину Билла. РПМ действительно страшная штука; хуже всего то, что я заплатил наличными за право едва не загнуться от нее. Иногда я крайне плохо веду себя, но каждый раз твердо обещаю исправиться и сам себя прощаю. Вот и теперь поклялся, что когда из меня выветрится РПМ (если это случится когда-нибудь), то, честное слово…

Пятница в Будайине — все равно что суббота у евреев: день полного отдыха для всех, кроме плохих мусульман, возвращающихся на работу после захода солнца.

Мы соблюдаем священный месяц рамадан, но городские фараоны и фанатики, окопавшиеся в мечетях, в пятницу относятся к нам немного снисходительней. Они рады любому проявлению доброй воли у заблудших.

Ясмин отправилась на работу, а я остался в постели, читая Сименона. Первую книгу его я взял в руки примерно в пятнадцать лет; вторую, кажется, в двадцать.

С тех пор. он попадался мне еще несколько раз. Когда речь идет о Сименоне, трудно сказать точно. Он пишет не меньше дюжины вариаций одной и той же книги, но у старины Жоржа столько сочинений, которые он переписал по несколько раз, что проще прочесть их все, а затем рассортировать и расположить в более или менее рациональном порядке по темам, что всегда было мне не под силу. Я просто начинаю читать его с последней страницы (если они на арабском языке), или с первой (если они по-французски), либо, если спешу или слишком нагрузился своими друзьями-пилюльками, с середины.

Сименон. Почему я сейчас подумал о Сименоне? Эта мысль должна привести к чему-то важному, к какому-то озарению… Сименон — Ян Флеминг; оба писатели, оба извлекали из глубин творческого сознания триллер за триллером, каждый в своем роде; оба уже умерли, и никто из них так и не узнал, как приготовить приличный мартини («взбитый и не размешанный», — пишет Флеминг, — как же, черта с два!). А от мистера Флеминга мы прямиком попадаем в объятия его создания, Джеймса Бонда. Человек с модиком Бонда не оставил больше никаких следов пребывания агента 007 в городе: ни окурков с золотыми кольцами вокруг фильтра, ни высосанного ломтика лимона, ни дырки от пули, выпущенной из «беретты». Да, в случаях с Богатыревым и Деви он использовал именно «беретту» — излюбленное оружие Бонда в ранних романах Флеминга, пока какой-то дотошный читатель не указал ему, что это «дамское оружие», не обладающее большой убойной силой.