Молчать нельзя - ван Экхаут Людо - Страница 7

— Я понимаю тебя, — сказал Росада. — У меня тоже есть дети. Но зачем твоему сыну мертвый отец?

— Прошло пять месяцев, — возразил Януш. — Может быть, немцы уже и забыли обо мне. Ведь им приходится заниматься многими поляками.

Он встал.

— Не делай глупостей, — предупредил Росада. — Твое состояние понятно. Но маленький Януш появится на свет и без твоей помощи. Садись и выпей еще. Я пошлю Бутельку снова в Лодзь, и послезавтра ты все узнаешь.

— Я пойду сам, — решительно сказал Януш. Он сделал несколько приседаний, чтобы немного размяться. В этот день он прошел сорок километров, а до Лодзи оставалось еще тридцать.

— До свидания, Росада.

— Наберись мужества, — ответил тот. — Тебя могут схватить. А на что они способны, ты сам знаешь. Я видел, как они разделались с Лямпкой. Содрали ногти на руках и на ногах. Но он не вымолвил ни слова. Тогда они сделали так, что он уже никогда не сможет говорить. Они отрезали у него язык, и он захлебнулся собственной кровью. Я знаю тебя, Януш. Несмотря на участие в нашем деле, ты остался мирным человеком. Тебе еще не приходилось убивать и сам ты не испытал чужой жестокости.

— Я знаю, что они собой представляют, — ответил Януш. — Я прошел всю страну и слышал, что происходит в Освенциме и в Гросс Розене. Я видел выжженные дотла деревни и разговаривал с вдовами повешенных. Я представляю, что меня ждет, если я попаду в их руки. Но не сомневайся, я буду держаться мужественно.

Росада посмотрел в худое умное лицо.

— Иди, — согласился он. — Поцелуй за меня сына, Януш, и жену, если не ревнуешь. Да возьми эту бутылку, в дороге холодно.

От холода Януш уже натерпелся. Он ушел из дома летом в одной рубашке и легкой куртке. С тех пор у него появились лишь сапоги убитого партизана да поношенное пальто, которое он получил за подделанный им паспорт.

Было три часа ночи. Первые километры он чуть не бежал. Теперь, когда он узнал, что с Геней, ему стали мерещиться разные страхи. Родовые судороги, родильная горячка, кровотечения! Скорее к ней! Ему казалось, что рядом с ним она будет в безопасности. Он хотел, чтобы маленький Януш был похож на мать. Она так хороша, хрупка и стройна, его прекрасная милая Геня. Ее красота неброская, но не заметить Геню нельзя. В нем она вызывала чувство горячей нежности и бесконечного благоговения.

Из лесу Януш вышел на большую дорогу. Здесь он пошел тише, опасаясь немецких патрулей. Крутой, насколько видел глаз, лежал снег, освещенный холодной луной. Мороз доходил до двадцати градусов. Каждый раз, когда по дороге проезжали военные машины, Януш поспешно прятался от них в канаву.

Утром он подошел к окраине города. Чтобы не привлекать к себе внимания, он поднял воротник и надвинул кепку на глаза, подобно тем, кто шел в это хмурое утро на работу. У переезда пришлось задержаться. Там стоял готовый к отправлению пассажирский поезд, на некоторых вагонах которого было написано по-немецки: «Для собак, евреев и поляков». Эти вагоны были битком набиты, а в соседних по одному на скамейке сидели самодовольные немцы. В этом проявлялась одна из отвратительнейших черт оккупантов: пренебрежительное отношение «расы господ» к тем, кого они относили к людям низшего сорта.

Януш шел по, городу, останавливаясь и почтительно снимая кепку перед каждым встречным немцем. Он злился на себя, что ему приходилось это делать. Но немцы задерживали любого, кто не оказывал оккупантам надлежащего почтения. Черт с ними, лишь бы добраться до дома!

Он шел пешком. Ехать в трамвае было опасно. Там часто устраивали облавы, проверяли документы, набирали рабов для германской военной промышленности.

Около половины десятого он подошел к Гданьской улице, где он жил. У него был собственный двухэтажный особнячок, расположенный между высоким современным многоэтажным домом и маленькой деревянной хибарой. В этих контрастах было что-то живописное, и поэтому он всегда так любил Лодзь.

Януш посмотрел на окна своего дома, и сердце его забилось часто-часто. Ему стало страшно. А вдруг что-нибудь неблагополучное Геней? Его охватила дрожь, ноги налились свинцом. Теперь, когда он снова дышит с ней одним воздухом, он понял, как безумно ее любит. И как только он мог жить без нее все эти месяцы? «Надо быть осторожным», — подумал он, обошел несколько раз вокруг. дома и убедился, что засады нет. Подбежал к двери и, волнуясь, нажал на кнопку звонка, который всегда был не совсем исправным. Януш забывал починить его. Знакомый звук звонка еще больше встревожил его. Отворилась дверь. Высокая незнакомая женщина с лицом крестьянки удивленно посмотрела на него. Януш не мог произнести ни слова.

— Вам кого? — спросила она хмуро.

— Геню Тадинскую! — хрипло ответил Януш. — Геня Тадинская живет здесь?

— Я акушерка, — ответила женщина.

— Значит?. . — спросил он нетерпеливо.

— У нее родился сын. Чудесный малыш. Вес…

— Я должен ее видеть! Видеть их обоих! — перебил Януш, унимая дрожь, и попытался пройти в дом, отталкивая женщину.

— Но кто ты? — . спросила она, преграждая путь.

— Ее муж, — ответил Януш, — Муж Гени.

По широкой каменной лестнице он вбежал наверх и нерешительно остановился у двери, ведущей в их комнату. Их комната! Комната, в которой был зачат их ребенок. Они были так счастливы, несмотря на войну. В этой комнате царили взаимная нежность и любовь, полное взаимопонимание и целомудренная близость.

Вдруг он Представил, как ужасно сейчас выглядит. Полуоборванный и весь пропахший потом. Когда же он мылся последний раз по-настоящему? Геня вряд ли узнает его. Дрожащей рукой он открыл дверь и застыл, не в силах сдвинуться с места.

Боже мой! Какая ослепительная чистота! Какой идеальный порядок! Веселые светло-серые обои. Начищенная до блеска кровать, белоснежные простыни. И его Геня!

Счастливая юная мать с ребенком у белой пышной груди!

— Проклятие! — прошептал Януш. Он не мог найти других слов после пяти месяцев лишений, после пяти месяцев разлуки со своим счастьем. «Проклятие… » Горячие слезы навернулись на глаза. В горле застрял комок, он проглотил его и повторил: — Проклятие!

— Януш! — воскликнула Геня, широко раскрыв глаза. — О Януш!

Ребенок захлебнулся и закашлялся.

— Мальчик? — спросил Януш.

Ему хотелось сказать многое, но слов не было. Он не. мог оторвать взгляда от Гени и ребенка, снова прильнувшего к груди. Голова кружилась.

— Конечно, мальчик! — ответила Геня с гордостью.

«Она пополнела», — подумал Януш. Его маленькая девочка превратилась в цветущую женщину, стала еще прекраснее, чем была в его одиноких мечтах. Это его несколько пугало. Теперь он не осмелится прикоснуться к ней.

— Иди же сюда, чудак, — нежно позвала Геня. — Подойди к нам.

— Я очень грязный, — ответил Януш. — Не стригся и не мылся целую вечность, неделями спал одетый.

— Ну иди же! — повторила Геня почти повелительно и продолжала, гордая и счастливая:— Погляди, как он сосет, этот маленький обжора. Акушерка говорит, что у меня молока — как у дойной коровы.

Януш осторожно, не спеша прикрыл за собой дверь и нерешительно приблизился к видению, которое часто представало перед ним в дни одиночества. Ему не верилось, что все это происходит не во сне, а наяву. Он с опаской вдыхал родной воздух комнаты и постепенно возвращался к прошлому счастью. В смущении он остановился у кровати, смотрел, не сводя глаз с прекрасного лица своей темноволосой жены, которая стала похожа на мадонну. Он смотрел на белую грудь, и на крошечную ручку, лежащую на ней, и на жадно сосущий ротик. Смотреть не было сил. Неужели эта изумительная женщина — его жена? Неужели они были близки? И это маленькое существо — его сын?

— Ну хватит с тебя, ненасытный, — сказала Геня, от'няла малышку от груди и, гордо держа его в руках, повернулась к Янушу: — Он как две капли воды похож на тебя, Януш. Может быть, ты все-таки поцелуешь меня?

Она протянула руку. Тонкую, нежную, белую руку. Этого он уже не вынес, упал на колени и покрыл руку поцелуями. Их лица оказались рядом.