Катрин и хранитель сокровищ - Бенцони Жюльетта - Страница 50

Катрин покачала головой.

— Нет, ты не беспокойся. Я должна увидеть его сегодня. В любом случае уже слишком поздно — он здесь.

В то же мгновение раздался звук быстрых шагов и мужской голос весело поприветствовал горничных в соседней комнате. Дверь ванной комнаты открылась, в нее стремительно вошел Филипп.

— Оставь нас, Сара… чтобы я мог целовать ее в свое удовольствие! Три дня без тебя, любовь моя… три дня слушать жалобы правителя Брюсселя! Целая вечность скуки!

Когда Сара после торопливого реверанса покинула комнату, герцог подошел к Катрин и крепко обнял ее, покрывая ее жадными поцелуями.

— Сердце мое… моя жизнь… моя королева… моя золотоволосая волшебница… моя неизменная любовь, — нежно шептал он, в то время как его губы переходили от глаз молодой женщины к ее груди, которую глубокое декольте платья открывало почти полностью. — Каждый раз, когда я вижу тебя, ты кажешься все более прекрасной… такой прекрасной, что от этой красоты у меня иногда болит сердце…

Катрин слегка сопротивлялась ласкам Филиппа, почти задыхаясь в страстном объятии. Он казался необычайно веселым и еще более влюбленным, чем когда-либо. Он начал расстегивать ее платье, но Катрин легонько оттолкнула его.

— Нет, Филипп… не сейчас.

— О! Почему? Я так жаждал увидеть тебя, моя милая, что ты должна простить мне, если я кажусь слишком нетерпеливым. Но ты хорошо знаешь, какое действие оказывает на меня твоя красота! Катрин… моя прелесть Катрин, ты никогда прежде мне не отказывала. Ты плохо себя чувствуешь? Ты очень бледна…

Он отстранил ее, чтобы лучше разглядеть, и затем обеспокоенно притянул к себе, держа обеими руками ее хорошенькое личико, чтобы заставить поглядеть на него.

Неожиданно по щекам Катрин скатились две слезинки, и она закрыла глаза.

— Ты плачешь! — воскликнул испуганно Филипп. — Но в чем дело? Моя возлюбленная… сердце мое… я никогда не видел, чтобы ты плакала.

Казалось, он готов был последовать ее примеру. Его тонкие губы дрожали у ее виска.

— Я должна уехать, — прошептала она. — Эрменгарда послала за мной… Ребенок болен.

— Серьезно?

— Я не знаю… но боюсь, что так. Иначе Эрменгарда не посылала бы за мной. Филипп, я неожиданно испугалась… пришел конец нашей счастливой совместной жизни.

Он нежно обнял ее, утешая, затем отвел к кровати и заставил сесть, а сам опустился на персидский ковер у ее ног.

— Не говори глупостей, — нежно сказал он, сжимая ее руки. — Ребенок может быть болен, но это не значит, что его жизнь в опасности. Ты же знаешь, что Эрменгарда ухаживает за ним так, как будто это ее собственный ребенок. Я могу понять твое беспокойство, но я несчастен от того, что ты должна меня покинуть. Когда ты едешь?

— На заре…

— Очень хорошо. Я прикажу, чтобы к этому времени тебя ждал вооруженный эскорт… Да, да, я настаиваю. Путь долгий, а с наступлением зимы дороги становятся все более и более опасными. Иначе я не буду спокоен. Но… не оставайся там слишком долго, я умоляю тебя. Я буду считать дни…

Катрин глядела в сторону и пыталась освободить свои руки, но Филипп крепко держал их.

— Может быть, я останусь в Бургундии дольше, чем ты думаешь. На самом деле, может быть, я никогда не вернусь во Фландрию, — медленно сказала она.

— Что? Но… почему?

Она наклонилась к нему и погладила его худое лицо, гордые и тонкие черты которого она по-своему любила.

— Филипп, — нежно прошептала она, — пора нам с тобой быть откровенными друг с другом. Ты должен снова жениться… время пришло. Теперь… теперь, не волнуйся.

Я знаю, что ты послал ван Эйка в Португалию, хотя не он мне об этом рассказал. Я тебя не виню — ты должен дать своим подданным наследника. Но… теперь я сама предпочла бы уйти. После той жизни, которую мы вели, я не хочу… тайного существования и тайной связи. Мы любили друг друга открыто, при свете дня, и не думаю, что я смогу смириться с сумерками, с тайной любовью.

Филипп грубо схватил ее за плечи и, став коленями на кровать, глядел на нее сверху вниз.

— Успокойся! Не говори ничего. Я никогда не стану принуждать тебя к тайной жизни. Сейчас я люблю тебя так, как никогда не любил, и то, что я вынужден жениться, не будет для тебя унижением. Я герцог Бургундский, и я уверен, что ты сохранишь то положение, которое я дал тебе.

— Это невозможно… здесь, по крайней мере. Я могу жить в Бургундии… Вы не часто туда ездите, но вы можете приезжать туда один…

Прибытие Сары, объявившей, что ужин готов, положило конец их разговору. Филипп подал Катрин руку, чтобы отвести к столу. Ужин был накрыт на столе перед камином в большой приемной, и три лакея прислуживали им. Из-за присутствия слуг Катрин говорила мало.

Герцог был задумчив. Глубокая морщинка пролегла меж его серых глаз; когда он смотрел на Катрин, она видела в этих глазах мольбу. Он не притронулся к блюдам, которые стояли перед ним… Когда слуга уже готов был разрезать пирог с дичью, герцог вскочил и так сильно оттолкнул стол, что стоял перевернулся и с грохотом упал на пол. Филипп жестом руки указал слугам на дверь.

— Вон, вы все! — крикнул он.

Они подчинились, не смея остаться и подобрать кубки и золотые блюда, содержимое которых разлетелось по полу. Серые глаза герцога стали почти черными, лицо исказила какая — то судорога.

— Филипп! — вскрикнула Катрин.

— Не бойся, я не обижу тебя…

Он подошел к ней, подхватил ее на руки так легко, как будто она ничего не весила, и быстро унес в спальню. По его лицу струились слезы… Он усадил ее, не переставая обнимать и все крепче прижимая к себе.

— Послушай, — прошептал он, почти дыша, — никогда не забывай того, что я хочу тебе сказать: я люблю тебя больше всего на свете, больше, чем мою жизнь или спасение моей души… и больше, чем мои владения. Если ты меня попросишь, я завтра же отрекусь от престола, чтобы сохранить тебя. В конце концов, зачем мне наследник? Я прикажу ван Эйку остаться… Я вообще не женюсь. Я не хочу тебя потерять, ты слышишь? Я никогда не соглашусь тебя потерять! Если ты настаиваешь, я позволю тебе уехать завтра, но ты должна поклясться, что вернешься…

— Филипп, — простонала Катрин. — Я должна увидеть моего ребенка, нашего ребенка!

— Неважно! Поклянись, что ты вернешься, как только убедишься, что все в порядке. Поклянись в этом, или я даю слово рыцаря и дворянина, что ты никогда не покинешь этот город. Я скорее засажу тебя в тюрьму.

Он больше не владел собой. Его тонкие твердые пальцы причинили ей боль, когда он подмял ее под себя. Дыхание обдавало жаром губы обеспокоенной пленницы, и крупные слезы катились из его глаз на лицо Катрин. Она никогда не видела его в таком состоянии. Он весь дрожал и неожиданно напомнил ей Гарэна, воскресив в ее памяти тот случай, когда желание возобладало в нем. У Гарэна был тот же взгляд, полный мучительного желания, и тот же вид умоляющей настойчивости.

— Поклянись, Катрин. Поклянись, что ты вернешься, — прошептал он полуповелительно, полуумоляюще. Или скажи мне, что ты меня никогда не любила.

Катрин чувствовала, как сильно бьется сердце Филиппа у ее груди. Неожиданно она почувствовала себя усталой и полной жалости и, вероятно, не сознавая, что ее все еще трогает страсть повелителя, который рядом с нею был только отчаянно влюбленным мужчиной, капитулировала.

— Я клянусь, — прошептала она. — Я вернусь, как только ребенок выздоровеет…

Ее слова произвели немедленно действие; Катрин почувствовала, что Филипп расслабился. Его благодарность мучила ее. Он опустился перед нею на колени и целовал ее руки и ноги.

— Нет, Филипп, — молила она, — пожалуйста, поднимись.

Он встал, еще раз обнял ее и поцеловал в губы. Страстность поцелуев Филиппа постепенно возбуждала Катрин, и она чувствовала, как слабеет ее воля и исчезают остатки желания сопротивляться. Казалось, Филипп неожиданно понял, какая волшебная власть так долго приковывала к нему Катрин.

Поздно ночью, когда Филипп наконец заснул у нее на груди, умиротворенный, она лежала, глядя широко открытыми глазами в темноту, освещаемой угасающим огнем камина. Она была в том полубессознательном состоянии, которое освобождает дух и позволяет проникать в будущее. Филипп никогда не любил ее так, как в эту ночь. Его желание казалось неутолимым. За все время любви эти часы были наиболее страстными и прекрасными. Почему так, откуда у нее это предчувствие, что они последний раз вместе, несмотря на то, что она поклялась вернуться?