История политических учений. Первая часть. Древний мир и Средние века - Чичерин Борис Николаевич - Страница 84

Еще значительнее представляется нам роль протестантизма, если мы взглянем на него как на историческое явление. Средневековое здание Католической церкви не могло уже удовлетворять новым стремлениям человечества. Светский элемент, окрепший и возмужавший, требовал полной свободы. В нем лежала будущность, от его развития зависел дальнейший ход истории. Между тем средневековая церковь со своими сложившимися веками формами и преданиями не могла отрешиться от прежнего своего положения, от своего нравственного могущества, от высоких своих притязаний. Не отрекаясь от самой себя, она не могла отказаться от роли воспитателя и пустить на свободу юные народы западного мира. Протестантизм пришел к ним на помощь и удовлетворил новым требованиям. Владычество догмата было ограничено одною высшею религиозною сферою, все остальное предоставлялось свободе. От человека требовалось только личное чувство, вера в Христа Спасителя; в деятельности своей он оставался вполне самостоятельным. Соглашение двух начал, светского и духовного, предоставлялось его совести. Этим область религии, несомненно, суживалась. Религия переставала быть общим, владычествующим над всею жизнью элементом; она превращалась в круг личных воззрений каждого. Поэтому протестантизм не в состоянии был воздвигнуть такого великого религиозного здания, как католицизм. Это, бесспорно, была сделка, но сделка, от которой зависело все дальнейшее развитие человечества. Этим путем можно было идти вперед, сохраняя старое. Не всякая историческая эпоха дает человеку возможность привести к общему, цельному синтезу все руководящие начала его жизни: и верования, и убеждения, и деятельность. За синтетическими эпохами следуют аналитические, и тогда, волею или неволею, является необходимость сделок, пока из развития самой жизни не выработается новый синтез.

Начала, провозглашенные Реформациею, не могли не отразиться и на отношениях церкви к государству. В этой области самое существенное значение имело то коренное преобразование, которое было произведено в церковном устройстве. Протестантизм уничтожил иерархию и духовенство, призвав всех верующих без различия к участию в церковном управлении. В своем послании к немецкому рыцарству Лютер писал: «Различие духовного и светского чина не существует, ибо все христиане поистине духовного чина, и между ними нет иной разницы, кроме той, которая вытекает из исправления известной должности, по словам апостола Павла, который говорит, что все мы образуем одно тело, но каждый имеет в нем свое призвание, чтобы тем служить другим. Мы все в совокупности через крещение посвящаемся в иереи, как говорит апостол Петр. Поэтому посвящение, совершаемое епископом, не иное что, как если бы он, вместо целого собрания, взял одного из толпы людей, облеченных равною властью, и велел бы ему эту власть исправлять за всех других?»[192] В другом основном своем сочинении, «О вавилонском рабстве церкви», Лютер подтверждает то же самое: «Всякий, кто сознает себя христианином, — пишет он, — да будет уверен, что все мы одинаково иереи, т. е. что все мы имеем одинаковую власть в слове Божьем и в совершении таинств; но никому не позволено пользоваться этою властью иначе, как с согласия общества или по призванию высшего. Ибо что принадлежит всем в совокупности, того никто не может присваивать себе отдельно, пока он не будет к тому призван»[193]. Таким образом, церковь превращалась в чисто демократическую общину, где уже не было различия чина и власти, где все имели одинаковые права. Вместе с тем ведомство церкви ограничивалось одним поучением и нравственною дисциплиною. Всякое ее вмешательство в светские дела признавалось незаконным. «Власть ключей, — сказано в Аугсбургском вероисповедании, — есть власть, данная апостолам от Христа, или, скорее, поручение (mandatum) проповедовать Евангелие, отпускать грехи и совершать таинства. Эта власть относится к вечным благам, она действует словом и не вступается в политическое управление. Со своей стороны, государственная власть заботится о совершенно ином, нежели о Евангелии… Поэтому не следует смешивать церковной власти с гражданскою… Многие неправильно их смешали, отчего произошли великие войны и возмущения… Итак, церковь не должна вступаться в мирские дела, располагать царствами, повелевать начальникам, отменять гражданские законы… Епископы как таковые не имеют никакого суда, никакой власти, кроме отпущения грехов. Если в действительности им присвоена какая-либо власть, то это происходит не от божественного установления, а по поручению светских правителей».

Несмотря однако на это старание разделить оба союза, церковный и гражданский, протестантизм в сущности вел к их смешению. Отвергая иерархию, он уничтожал тот элемент, который давал самостоятельность церковному устройству. У протестантов одна и та же община верующих являлась в одном отношении церковью, в другом государством. При этом легко было власть, установленную в одном союзе, распространить и на другой; всего легче было сделать это со светским правительством. Если у церкви отрицалось право вступаться в мирские дела, то ведомство светской власти, напротив, распространялось на все без изъятия. «Светская власть, — писал Лютер, — имеет в руках меч и лозу, чтобы наказывать злых и защищать добрых. Она должна свою обязанность исполнять свободно по всему телу христианства, не смотря ни на кого, будь он папа, епископ, священник, инок, монахиня или кто бы то ни был»[194]. На нее как на представительницу и блюстительницу всех интересов общества возлагалось и попечение о делах веры. Поэтому протестанты совершали все свои преобразования через правительства. Они допускали даже, что в одном и том же лице, хотя в разных отношениях, могут соединяться князь и епископ[195]. Но через это церковь становилась подчиненным государству союзом, не только во внешней области, но и в собственном круге ведомства. Она превращалась в орган государственной власти по отношению к делам веры. Сами протестанты это чувствовали и сокрушались о таком обороте дел. «Сатана продолжает быть Сатаною, — писал Лютер. — При папах он вмешал церковь в государство, в наше время он вмешивает государство в церковь»[196]. Но и здесь, как бывает везде при смешении двух элементов, перевес мог склониться на ту или другую сторону. У лютеран преобладание получила светская власть, у кальвинистов — духовная.

Уничтожив таким образом иерархию, охранявшую внешнее единство церкви, протестантизм должен был отказаться и от единства внутреннего. В существе своем протестантизм столь же противоположен Восточной церкви, как и Западной, ибо он отвергает общую основу обеих, историческую преемственность начал. Расходясь между собою в вопросе о церковном устройстве, обе половины Вселенской церкви стояли на одинаковой почве: они признавали в церкви присутствие Святого Духа, руководящего историческим ее развитием. Поэтому установленный церковью закон, охраняемый непрерывным преданием и авторитетом, принимался за непреложную истину. Церковь считалась непогрешимою в силу живущего в ней Святого Духа. Протестантизм все это отрицал. Церковный закон и предание он признал делом человеческим, подлежащим критике и перемене и необязательным для совести верующих. В развитии церкви он видел не усовершенствование, а упадок и искажение истины. Он хотел возвратиться к первоначальной точке исхода, отвергнув весь исторический элемент. Через это он становился на совершенно новую почву, не имевшую ничего общего с тою, на которой стояли обе другие церкви, на почву революционную. Что бы ни говорили новейшие консервативные защитники протестантских начал, Реформация по существу своему была революцией в деле веры. Ибо революция состоит именно в отрицании исторического порядка, в низвержении существующих властей и в начатии дела сызнова, на основании свободы. Все это сделал протестантизм. Реформация не была преобразованием, совершенным установленными властями. Частные люди, без всякого призвания, кроме свободного голоса собственной совести, объявили существующие церковные власти исчадием Сатаны, вековые учреждения церкви произведением человеческого насилия и произвола и начали строить новое здание, взявши за основание одно первоначальное Откровение, Евангелие, которое каждый толковал по-своему. Но здание, которое строится свободою, не может иметь внутреннего единства. Разномыслие, не сдержанное высшим авторитетом, неизбежно ведет к разделению. Как ни старались протестанты сойтись в общем толковании евангельских истин, различие мнений неудержимо влекло их врозь. Поэтому протестантизм немедленно распался на множество сект. Единой церкви он никогда не мог образовать. Это распадение не было однако случайным и произвольным. В различных направлениях протестантизма выразились опять существенные элементы всякой человеческой мысли и всякого общественного устройства. И здесь мы можем различить четыре главные отрасли: Лютеранскую церковь, Реформатскую, или Кальвинистскую, Англиканскую и, наконец, мечтательные секты, к которым относятся анабаптисты и другие им сродные направления. Лютеранам принадлежит преимущественно развитие догмы и начал закона; они старались спасти все, что можно было, из прежнего учения. У кальвинистов, напротив, преобладает свобода, новое, протестантское начало они развили во всех его последствиях. В Англиканской церкви, в которой преобразование было совершено монархами и король заступил место папы, на первых порах утвердилось преимущественно начало власти. До второй английской революции, главным ее догматом было безусловное повиновение установленным властям. Впоследствии, когда гражданские перевороты уменьшили значение монархии, Англиканская церковь превратилась в учреждение аристократическое, сообразно с духом английского народа. Этому способствовало сохранение в ней епископского чина, отмененного в других протестантских церквах. Лютеране, напротив, последовательно уничтожив церковную иерархию, не в состоянии были воссоздать у себя аристократическую организацию, как они того желали. Держась более закона, нежели свободы, они также проповедовали повиновение властям, но так как особой церковной власти у них не оказалось, то церковь естественно подчинилась власти светской и получила вследствие этого монархическое устройство. Наконец, в мечтательных сектах проявляется протестантский идеализм, основанный на свободе. Анабаптисты и другие им подобные сектанты признавали внутреннее слово, заменяющее слово внешнее, и личное вдохновение, которого высшим выражением считался дар пророчества; они проповедовали социальные теории, как-то: общение имуществ и братство, не нуждающееся во властях; наконец, они провозглашали пришествие идеального тысячелетнего царства Христа на земле. Некоторые доходили до духовного пантеизма.