Уарда - Эберс Георг Мориц - Страница 91

– Оставь это! – прервала его девушка, и лицо ее стало серьезным. – Он не такой человек, как другие. Если бы он захотел поцеловать меня, я рассыпалась бы в прах, как высушенный солнцем пепел, когда его касаются пальцами, а его губ я боялась бы, как пасти льва. Хоть ты и смеешься над этим, но я все еще твердо верю, что он – бог. Его родной отец говорил мне, что великое чудо свершилось уже на другой день после его рождения. Старая Хект часто посылала меня к садовнику расспросить о его сыне. Отец у него человек грубый, хотя и добрый. Сначала он был неприветлив, но, когда увидал, как нравятся мне его цветы, он полюбил меня и даже стал давать мне работу – плести венки, делать букеты и разносить их покупателям. А когда мы с ним разбирали нарезанные цветы, он рассказывал мне о своем сыне, о его красоте, мудрости и доброте. Еще совсем маленьким мальчиком он уже сочинял стихи, а читать он выучился сам, без чьей-либо помощи. Об этом узнал верховный жрец Амени и забрал его в Дом Сети. Там он и вырос на удивление садовнику. Не так давно ходила я как-то вместе со стариком между грядками с цветами. Как обычно, он говорил о Пентауре, потом вдруг остановился перед изумительно красивым кустом с широкими листьями и сказал: «Мой сын похож на это растение, которое появилось у меня здесь сам не знаю как. Вместе с другими семенами, купленными на той стороне, в Фивах, посадил я в землю и это. И вот теперь никто не может сказать, откуда родом это растение, но оно принадлежит мне. Что оно не из Египта – в этом не может быть сомнения! А Пентаур разве не перерос меня, свою мать, своих братьев и сестер, как этот куст – все другие кусты. Все мы костлявые и низкорослые, а он строен и высок; кожа у нас смуглая, а у него – бело-розовая; речь наша груба, а его – как музыка. Так что я остаюсь при своем, говорил он. Это дитя богов, они подкинули его в мой скромный дом. Кому дано знать их намерения? » Несколько раз во время празднеств мне и самой приходилось видеть Пентаура, и теперь я сама говорю: «Какой другой жрец Дома Сети может сравниться с ним хотя бы фигурой и манерой держать себя? » Я всегда считала его богом, а после того, как он спас мне жизнь, когда со сверхчеловеческой силой одолел целую толпу, могу ли я не считать его каким-то высшим существом? Поэтому я смотрю на него снизу вверх, но взглянуть ему прямо в глаза, как вот тебе, – этого я никогда не могла! Если бы я взглянула в его глаза, это не заставило бы мою кровь быстрее заструиться по жилам, наоборот, она застыла бы в них. Как еще объяснить тебе это? Тебя моя душа находит, когда я смотрю прямо вперед, но чтобы найти его, ей пришлось бы вознестись ввысь. Ты для меня – венок из свежих роз, которым я себя украшаю, он же – священный лавр, перед которым я склоняю голову!

Рамери молча выслушал ее и сказал:

– Я молод и не успел еще ничего сделать, но придет время, когда ты и на меня поднимешь свои глаза, но не как на священный лавр, а как на сикомор, под тенью которого можно найти сладостный покой. Радость моя улетучилась, и теперь я покину тебя, чтобы заняться одним важным делом. Пентаур – уже сложившийся человек, а я только стремлюсь стать таким, и ты будешь венком из роз и украсишь меня. Мужчины же, которых сравнивают с цветами, мне противны. Царевич встал и протянул Уарде правую руку.

– У тебя сильная рука, – сказала девушка. – Ты станешь замечательным человеком и совершишь этой рукой много добрых и великих дел. Взгляни: мои пальцы даже покраснели от твоего пожатия. Впрочем, эти пальцы тоже не совсем бесполезны. Они, правда, никогда не поднимали тяжести, но все, за чем они ухаживали, как частенько говорил мой дед, росло замечательно; он называл мои руки «счастливыми». Взгляни на эти прекрасные лилии, на гранатовый куст вон в том углу. Землю наносил мне дед с берега Нила, семена подарил отец Пентаура, но за каждым слабым ростком, выглянувшим здесь из земли, я ухаживала очень долго, с трудом поливая его, – мне ведь самой приходилось таскать воду в маленьком кувшине, – пока он не прижился и не отблагодарил меня цветами. Возьми этот цветок граната! Это первый цветок, который принес мне мой куст. Он не совсем обычный – когда появился крепкий бутон, который затем стал округляться и приобрел красноватую окраску, бабушка сказала мне: «Ну вот, пожалуй, и твое сердечко скоро пустит бутоны и расцветет любовью». Теперь я знаю, о чем она думала, и тебе принадлежат оба первых цветка – вот этот красный с гранатового куста и еще другой, – его, правда, не видно, но сияет он еще ярче.

Рамери прижал цветок к губам и протянул к Уарде руки, но она отскочила, потому что через изгородь проскользнула какая-то фигурка.

Это был маленький Шерау, из которого Хект хотела вырастить карлика.

Его хорошенькое личико разгорелось от быстрого бега, и он с трудом переводил дыхание. Несколько секунд он безуспешно подыскивал слова, испуганно поглядывая при этом на Рамери.

Уарда посмотрела на мальчика и сразу же поняла, что его привело сюда что-то необычное. Она ласково ему кивнула, а когда он сказал, что хочет поговорить с ней наедине, объяснила ему, что Рамери – ее лучший друг и его нечего опасаться.

– Но ведь это касается не тебя и не меня, а доброго святого отца Пентаура, который так ласково обошелся со мной, а тебе спас жизнь.

– Я очень люблю Пентаура, – сказал царевич. – Ведь верно, Уарда, Шерау может смело говорить при мне?

– Правда? – спросил мальчик. – Это хорошо. Я прибежал сюда тайком. Каждую минуту может вернуться Хект, и если она увидит, что я сбежал, то побьет меня и оставит без еды.

– Кто эта мерзкая Хект? – возмутился Рамери.

– Об этом Уарда тебе после расскажет, – торопливо проговорил мальчик. – А теперь слушайте. Она привязала меня к доске в пещере, накрыла мешком, и тогда пришел сначала Нему, а за ним еще какой-то человек. Она называла его «домоправитель». С ним она о чем-то говорила. Сперва я не прислушивался, потом вдруг до меня донеслось имя Пентаура. Тогда я высунул голову из-под мешка и все подслушал. Домоправитель говорил, что Пентаур злой человек и стоит ему поперек дороги; затем он рассказал Хект, что верховный жрец Амени намерен отправить Пентаура в каменоломни Хенну, но это, говорил он, слишком мягкое наказание. Тогда Хект посоветовала ему тайно приказать капитану проплыть мимо Хенну и увезти его в Эфиопию, в те жуткие рудники, о которых она часто мне рассказывала, потому что ее отца и братьев замучили там до смерти.

– Оттуда еще никто не возвращался! – вскричал Рамери. – Но дальше, дальше!

– Дальше я не все понял, но она говорила о каком-то напитке, который лишает человека разума. О, чего только мне не приходится видеть и слышать! Я охотно пролежал бы всю свою жизнь на доске, но все это так ужасно… Ах, лучше бы мне умереть!

И малыш горько заплакал.

Щеки Уарды покрыла мертвенная бледность. Она ласково погладила мальчика по голове, а Рамери воскликнул:

– Это ужасно! Это просто неслыханно! Кто же был этот домоправитель? Ты так и не слышал его имени? Возьми себя в руки, мальчик, и перестань плакать! Тут речь идет о жизни человека. Кто был этот негодяй? Неужели она ни разу не назвала его по имени? А ну-ка, припомни!

Шерау прикусил губу и пытался успокоиться. Наконец, слезы перестали течь по его щекам, и, запустив руку себе за пазуху, под дырявую рубашонку, он вдруг воскликнул:

– Погодите! Может быть, вы узнаете его; я его сделал…

– Что ты сделал? – не понял Рамери.

– Я его сделал, – повторил маленький скульптор и бережно извлек из-за пазухи что-то завернутое в тряпицу. – Мне хорошо была видна его голова, пока он говорил, а рядом лежал кусочек глины. Когда у меня тревожно на сердце, я всегда начинаю что-нибудь лепить. Вот и на этот раз я быстренько вылепил его голову, а так как мне показалось, что она удалась, я спрятал ее за пазуху, чтобы показать мастеру, когда Хект уйдет.

Говоря это, малыш дрожащими пальцами развернул тряпицу и протянул Уарде кусочек глины.

– Ани! – ахнул Рамери. – Это он, ну конечно, он! Кто бы мог это подумать? Что ему нужно от Пентаура? Что сделал ему жрец?