Уарда - Эберс Георг Мориц - Страница 87

– Поистине так! – вскричала Неферт. – А отец твой – бог!..

– Однако мой отец, – перебила ее Бент-Анат, – тоже учил меня чтить святые догмы. Но мы с Бек-ен-Хонсу обсудили еще и нечто другое! Тебе известно, что я отвергла сватовство везира? В глубине души он, конечно, сердит на меня. Положим, меня это не пугает, но ведь он мой опекун, назначенный моим отцом, мой защитник; могу ли я теперь обратиться к нему за советом, просить у него помощи? Нет! Ведь я не только женщина, но к тому же еще царевна. Скорее я пройду через тысячи пустынь, чем позволю унизить своего отца в лице его дочери. До завтрашнего утра я должна принять решение и дать ответ, но я уже сейчас готова совершить паломничество, как ни тяжело мне уехать. Ты же, моя милая, оставайся здесь без страха, ты слишком хрупка для такого долгого пути; я хотела бы…

– Нет, нет! – запротестовала Неферт. – Я последую за тобой хоть до самых четырех столпов неба [191] на краю земли. Ты дала мне новую жизнь, и те чувства, что пустили сейчас ростки в моей душе, снова увянут, если я вернусь к матери. В нашем доме хозяйкой может быть или она, или я, и его порог я перешагну не иначе, как вместе с Мена!

– Итак, решено: я отправляюсь в путь! – сказала царевна. – О, если бы отец не был так далеко! Если бы я могла поговорить, посоветоваться с ним!

– Ах, эта война, эта бесконечная война! – горестно вздохнула Неферт. – Почему мужчины никогда не довольствуются тем, что имеют, и предпочитают суетную славу тихому миру, который так украшает жизнь?

– Да разве они были бы тогда мужчинами? И разве могли бы мы их тогда любить, если бы они были другими? – живо возразила Бент-Анат. – И разве помыслы богов также не устремлены на борьбу? Видала ли ты когда-нибудь более величественную картину, чем в тот вечер, когда Пентаур высоко взмахнул огромным колом, рискуя своей жизнью, чтобы защитить невинность от опасности?

– Я лишь один раз отважилась заглянуть во двор, – тихо сказала Неферт. – Меня всю трясло от страха. Но его громкий боевой клич и сейчас еще звучит в моих ушах.

– Да, это боевой клич героя, повергающий врагов в трепет! – воскликнула Бент-Анат.

– Да, да! Он именно таков! – внезапно раздался громкий голос Рамери, который в сумерках незаметно вышел на балкон покоев сестры.

– Как ты меня напугал! – вскрикнула Бент-Анат.

– Тебя? – удивился Рамери.

– Да, меня! Раньше я не знала, что такое страх, но с этого ужасного вечера я часто вздрагиваю, и на меня нападает мучительный страх, сама не знаю, перед чем. Мне кажется, что мной овладел злой дух.

– Ты сама всем владеешь там, где появляешься, а над тобой нет и не может быть власти, – сказал Рамери. – Просто ты еще в плену того волнения и негодования, которые охватили тебя там, в долине, а потом на пристани. Я тоже готов скрежетать зубами, едва только вспомню, как они изгнали меня из школы и как Паакер натравливал на нас своего пса. Должен вам сообщить, что сегодня я узнал много нового!

– Где ты был так долго? – спросила Бент-Анат. – Ведь дядя Ани запретил тебе покидать дворец.

– В будущем месяце мне исполнится восемнадцать! – задорно воскликнул царевич. – И я не нуждаюсь ни в чьей опеке!

– Но ведь отец…– предостерегающе начала было Бент-Анат.

– Отец, – перебил ее Рамери, – плохо знает везира. Но я напишу ему обо всем, что мне довелось сегодня услыхать от людей. Рассказывают, что во время Праздника Долины везиру воздавали поистине царские почести, и все открыто говорят, что он стремится завладеть короной и низвергнуть фараона. Да, конечно, все это звучит нелепо, но какая-то крупица истины, несомненно, тут есть.

Неферт побледнела, а Бент-Анат стала тревожно расспрашивать брата о подробностях. Рамери рассказал ей обо всем, что он слыхал, и в заключение со смехом проговорил:

– Ани намерен свергнуть отца! Это звучит так же дико, как если бы я вознамерился сорвать с неба вон ту звезду Исиды, чтобы зажечь ею лампы, которые почему-то до сих пор не зажжены.

– Я нахожу, что в сумерках слова звучат как-то задушевнее, – тихо произнесла Неферт.

– Нет! Прикажи внести лампы, – возразила Бент-Анат. – Разговор лучше вести, когда видишь собеседника, когда можешь заглянуть ему в глаза. Я не верю ни единому слову из всей этой глупой болтовни; но ты прав – надо обо всем сообщить отцу.

– А в Городе Мертвых я слыхал совсем уж дикие разговоры, – сказал Рамери.

– Как? Ты отважился даже переправиться на ту сторону? Это очень нехорошо!

– Я опять переоделся… К тому же я принес и приятные вести. Начну с того, что хорошенькой Уарде гораздо лучше. Она получила все твои подарки и снова имеет дом. Рядом со сгоревшей лачугой стояла полуразвалившаяся хижина, и эту хижину ее отец, бородатый воин, похожий на нее так же, как еж на белую голубку, вместе со своими друзьями быстро привел в порядок. Я предлагал ей прийти во дворец, чтобы она за хорошую плату вместе с другими девушками поработала для тебя, но она отказалась, потому что должна ухаживать за больной бабкой. Кроме того, она, оказывается, горда и не желает никому служить!

– Сдается мне, что ты у этой нечистой и пропадал все время, – с упреком сказала Бент-Анат. – А я-то надеялась, что все, случившееся со мной, послужит тебе предостережением!

– А почему я должен быть лучше тебя! – задорно воскликнул юноша. – К тому же парасхит ведь умер, а отец Уарды – честный воин, он никого не может осквернить. Ну, а от старухи я держался подальше. Завтра я опять отправлюсь туда. Я обещал ей.

– Кому? – спросила Бент-Анат.

– Кому же, как не Уарде! Она очень любит цветы, и после той розы, что ты ей подарила, у нее больше не было ни одной. Я уже приказал садовнику нарезать к завтрашнему утру целую корзину роз и сам отнесу их ей.

– Нет, ты этого не сделаешь! – возмутилась Бент-Анат. – Ты и сам еще почти ребенок; и потом, хотя бы ради самой девушки, ты должен отказаться от этой затеи.

– Мы ведь только разговариваем с ней, – возразил Рамери и вдруг густо покраснел. – И меня… меня никто там не узнает. Однако если ты против, то я, пожалуй, действительно оставлю эту затею с корзиной роз и отправлюсь туда просто так. Нет, нет, сестра, уж этого ты не можешь мне запретить! Она так прелестна, так нежна, а голос у нее такой красивый и мелодичный! А ножки у нее… ну, как бы вам сказать… они так же малы и изящны, как ручки Неферт! Больше всего мы говорили с ней о Пентауре. Она знает его отца, садовника, и вообще многое знает о нем. Представь себе, она говорит, что он вовсе не сын своих родителей, а добрый дух, сошедший на землю, или, может быть, даже какой-нибудь бог. Сначала она была очень застенчива, но стоило мне только заговорить о Пентауре, как она оживилась и куда только девалась ее робость! Она чуть ли не боготворит его, а это, признаться, даже рассердило меня!

– Тебе бы хотелось, чтобы она и тебя боготворила? – с улыбкой заметила Неферт.

– Вовсе нет! – горячо возразил Рамери. – Но ведь я тоже участвовал в ее спасении! В общем, мне так хорошо, когда я сижу подле нее, а завтра – это я уже решил – я сам, своими руками, вплету ей в волосы цветок. Волосы у нее, правда, рыжие, но такие же пушистые, как и у тебя, Бент-Анат, и, должно быть, очень приятно коснуться их, погладить…

Женщины обменялись многозначительными взглядами, и царевна решительно сказала:

– Ты не пойдешь завтра в Город Мертвых, мой приемный сынок!

– Это мы еще посмотрим, моя опекунша! – отвечал он шутливо. Но вслед за тем лицо его стало серьезным, и он продолжал: – Я говорил еще с моим школьным товарищем Анана. В Доме Сети по-прежнему царит несправедливость! Пентаур сидит в темнице, вчера вечером его судили. Дядюшка тоже был при этом и яростно нападал на него, но, говорят, будто Амени взял поэта под свою защиту. Что они решили в конце концов, ученикам так и не удалось узнать, но хорошего ждать не приходится, потому что сын казначея слышал, как Амени говорил старому Гагабу после суда: «Наказания он заслуживает, но погибнуть ему я не дам!» Ясно, что это могло относиться только к Пентауру. Завтра я опять побываю там и постараюсь узнать побольше; думаю, ему предстоит что-то ужасное. Во всяком случае, его осудят на несколько лет тюрьмы!