Уарда - Эберс Георг Мориц - Страница 79

– Неужели ты дал ему уйти? – с изумлением вскричал Гагабу. – Ведь ты так мстителен….

Тут Амени с такой укоризной взглянул на старика, что тот осекся, а Амени спросил махора:

– Из-за чего произошла ссора? И кто был этот парень?

– Какие-то дерзкие людишки! – негодующе воскликнул Паакер. – Они хотели поставить свой челнок впереди барки, которую ждала моя мать. Ну, и я стал защищать свое право.

Тогда этот парень набросился на меня, убил собаку, и, клянусь моим отцом-Осирисом, который так любил этого пса, крокодилы давно уже сожрали бы парня, если бы между мной и им не бросилась какая-то женщина. Эта женщина объявила, что она – Бент-Анат, дочь Рамсеса! И это действительно была она, а перень – тот самый юный Рамери, которого вы только вчера выгнали из этого дома.

– Ого! – вырвалось у изумленного начальника охоты. – Разве можно говорить так непочтительно о детях фараона, почтенный махор?

Еще несколько верных фараону чиновников громко осудили слова Паакера, а Амени шепнул махору:

– Помолчи-ка покуда! – и затем громко добавил: – Друг мой, ты никогда не отличался умением взвешивать свои слова, а сегодня ты говоришь совсем как в бреду. Подойди сюда, Гагабу, и осмотри рану Паакера. Эта рана не позорит его – ведь нанес ее не кто иной, как сын фараона.

Старик снял повязку с отекшей руки махора и воскликнул:

– Это был сильный удар: три пальца у тебя раздроблены, а вместе с ними, взгляни-ка, и изумруд на твоем кольце-печатке.

Паакер взглянул на свои пальцы и облегченно вздохнул: разбито было не кольцо-оракул с именем Тутмоса III, a драгоценный перстень, который царствующий фараон подарил некогда его отцу. В золотой оправе перстня уцелело всего лишь несколько кусочков гладко отшлифованного камня. Имя фараона исчезло вместе с осколками. Побелевшие от волнения губы Паакера зашевелились, а внутренний голос твердил ему: «Сами боги указывают тебе путь! Имя уже уничтожено, за ним должен последовать и тот, кто его носит!»

– Жаль кольцо, – сказал Гагабу. – Но если ты не хочешь, чтобы за ним последовала твоя рука, к счастью, левая, то перестань пить, ступай к врачу Небсехту и попроси его вправить тебе кости.

Паакер встал и распрощался. При этом Амени пригласил его на другой день в Дом Сети, а везир просил явиться во дворец.

Когда махор вышел из зала, казначей Дома Сети сказал:

– Это был скверный день для махора, который, пожалуй, послужит ему уроком. Здесь, в Фивах, нельзя так свирепствовать, как в походе. С ним случилась сегодня еще и другая история. Хотите послушать?

– Расскажи! – попросили его все в один голос.

– Вы ведь знаете старого Сени, – начал казначей. – Когда-то он был богатым человеком, но роздал все свое имущество беднякам, после того как семь его сыновей погибли один за другим, кто на войне, а кто от болезни. Оставил он себе лишь небольшой домик с садиком и сказал: подобно тому как боги должны принимать его детей в загробном мире, так и он будет милосерден к несчастным здесь, на земле. «Накормите голодных, напоите жаждущих, оденьте нагих» – гласит заповедь. Ну, а поскольку Сени уже нечего больше отдавать, то он, как вы знаете, скитается по городу, ходит на все праздники, сам голодный, жаждущий, едва одетый, и просит милостыню для усыновленных детей своих, то есть для бедных. Все мы подавали ему, ибо каждый знает, ради кого он унижается и протягивает руку. Вот и сегодня ходил он повсюду со своей торбой, и его добрые глаза молили о подаянии. Паакер подарил нам по случаю праздника прекрасный кусок пашни, считая, быть может и справедливо, что долг свой он выполнил. Когда Сени обратился к Паакеру с просьбой о помощи, тот прогнал его прочь; но старик не отставал и следовал за ним до самой гробницы его отца, а за ними тянулась целая толпа любопытных. Тогда махор еще раз грубо прикрикнул на Сени, а когда старик ухватился за край его одежды, – поднял плеть и несколько раз наотмашь хлестнул старика, приговаривая: «Вот тебе твоя доля! Вот тебе! Вот тебе!» Добрый старик терпеливо снес эти удары и, открыв свою торбу, со слезами на глазах проговорил: «Свою долю я получил, ну, а теперь подай моим беднякам!» Все это произошло у меня на глазах, и я видел, как Паакер поспешно скрылся в гробнице, а мать его Сетхем бросила Сени свой туго набитый кошелек. Все последовали ее примеру, и никогда еще старик не собирал так много, как сегодня. Пусть бедняки поблагодарят за это махора! Перед гробницей собралось много народа, и ему пришлось бы плохо, если бы стража не разогнала толпу.

Все жадно слушали этот рассказ, ибо, как известно, истории о неудачах гордеца, которого не любит никто, всегда пользуются успехом. Тем временем везир и верховный жрец оживленно перешептывались.

– Итак, не подлежит сомнению, что Бент-Анат все же была на празднике, – говорил Амени.

– И снова виделась с этим жрецом, которого ты так горячо защищаешь, – шепотом добавил везир.

– Пентаура следует допросить нынче же ночью, – промолвил верховный жрец. – Блюда уже выносят, сейчас начнется возлияние. Пойдем, начнем допрос сейчас же!

– Но у нас нет свидетелей, – возразил Ани.

– А нам они и не нужны, – сказал Амени. – Пентаур не умеет лгать.

– Ну, тогда пойдем, – усмехнулся везир. – Теперь этот чудак возбудил и мое любопытство; интересно, удастся ли ему не отступить от правды. Не забывай, что здесь замешана женщина!

– Как всегда и везде, – заметил Амени, подозвал Гагабу и, усадив его на свое место, попросил поддерживать оживленную беседу, хорошенько потчевать гостей и немедленно пресекать всякие разговоры о фараоне, государстве и войне.

– Ты ведь знаешь, – сказал Амени, – мы не одни сегодня. А вино здорово развязывает языки! Помни об этом! Оглядка – мать осторожности!

Везир дружелюбно потрепал старика по плечу и заметил:

– Сегодня в ваших винных кладовых очистится немало места. Говорят, ты не можешь равнодушно видеть пустой чаши и… полной тоже! Ну, так сегодня тебе незачем сдерживать себя! А когда ты решишь, что настало подходящее время, кивни моему домоправителю, что пристроился вот там, в углу. Он привез несколько кувшинов с благороднейшим соком лозы из Библа [182] и поднесет его вам всем. А я еще приду пожелать вам доброй ночи.

Амени обычно удалялся с пира, как только начиналась попойка.

Когда он в сопровождении везира удалился, гостям надели на шеи свежие венки, головы их убрали цветами лотоса, а чаши вновь наполнили вином. Появились музыканты и заиграли на арфах, лютнях и бубнах всякие веселые песни. Дирижер отбивал такт, хлопая в ладоши, а когда пирующие развеселились, то и они стали поддерживать его ритмичными хлопками.

Подвижный и жизнерадостный Гагабу не ударил лицом в грязь и поддержал славу не только хорошего распорядителя, но и человека, умеющего выпить.

Вскоре строгие лица жрецов загорелись весельем, а военные и придворные из кожи лезли, стараясь перещеголять друг друга в разнузданных шутках.

Но вот старик сделал знак, и появился юный служитель храма, весь в венках, с небольшой позолоченной мумией в руках и, пустив ее по кругу пирующих, воскликнул:

– Взгляните на нее! Веселитесь и пейте, пока вы на земле и не стали такими, как она. [183]

Гагабу снова подал знак, и домоправитель везира поднес гостям благородного вина из Библа. Все принялись восхвалять Ани, подателя всех благ, и чудесные качества напитка.

– Какое вино! – вскричал обычно сдержанный глава пастофоров. – Оно словно мыло!

– Что за сравнение! – расхохотался Гагабу. – Объясни-ка нам его смысл!

– Оно, словно мыло, смывает с души все заботы! – отвечал пастофор.

– Прекрасно, друг! – воскликнул Гагабу. – Раз так, пусть каждый воздаст хвалу этому благородному соку. Начинай ты, первый пророк храма Аменхотепа!

– Забота – яд, – сказал тот, – а это вино – противоядие от яда заботы!