Уарда - Эберс Георг Мориц - Страница 111

Сотни рабов с великолепной, дорогой посудой вбежали в зал. Огромные золотые и серебряные сосуды для смешивания вина, удивительно тонкой и изящной чеканки, были ввезены в зал на тележках и поставлены на столы виночерпиев. В свешивавшихся с потолка деревянных раковинах и цветках лотоса, слегка покачиваясь, словно на облаках, под прозрачной материей, перекинутой между колоннами, сидели дети и бросали на столы пирующих розы и фиалки. Из невидимых глазу ниш доносились нежные звуки арфы и пение. Раззолоченный алтарь, возвышавшийся посреди зала, струил дурманящий аромат благовонного курения.

Фараон, который среди прочих его титулов именовался также «Сыном солнца», сиял, как сам бог солнца. Он был окружен своими детьми, Мена, как прежде, подавал ему чашу, и вся знать, собравшись вокруг Рамсеса, шумно радовалась его победе и благополучному возвращению. Напротив него сидели женщины, а прямо перед ним, радуя его взор, – Бент-Анат и Неферт.

Совет, который он дал Мена, – покрепче держать в руках чашу – оказался нелишним, так как тот слишком часто переводил свой взор с кубка фараона на свою прелестную супругу. Ведь он еще не услышал из ее уст ни единого слова приветствия, он еще даже не коснулся ее руки.

Все гости были в праздничном настроении. Рамсес рассказал о битве при Кадеше, а верховный жрец Гелиополя заметил:

– Много веков поэты будут воспевать твой подвиг.

– Не мой подвиг должны они воспевать, – возразил фараон, – а милость божества, чудесным образом спасшего вашего повелителя и даровавшего египетскому оружию победу над несметными полчищами врагов.

– Видел ли ты бога своими глазами? В каком облике явился он тебе? – спросила Бент-Анат.

– Как это ни странно, но он удивительно похож был на покойного отца изменника Паакера, – серьезно отвечал ей Рамсес. – Мой спаситель был высок ростом, и лицо его было поистине прекрасно. Глубоко, до самого сердца, проникал его голос, а секирой своей он размахивал так, словно это была игрушка.

Амени внимательно прислушивался к словам фараона, затем встал, низко поклонился ему и почтительно произнес:

– Будь я помоложе, пожалуй, мне и самому захотелось бы, как это было принято у наших отцов, воспеть чудесное явление божества и его великого сына здесь же, на пиру. Но с годами вянет голос, и ухо ищет более молодого певца. Все есть на твоем празднике, щедрый Ани, нет только поэта, который бы вдохновенными словами под звуки струн воспел великий подвиг нашего повелителя. Но совсем недалеко от нас находится сейчас одаренный богами Пентаур, благороднейший из питомцев Дома Сети.

Бент-Анат побледнела. Все жрецы, оплакивавшие любимого во всем Египте поэта, шумно выразили свою радость и удивление.

Фараон слышал от своих сыновей, и чаще всего – от Рамери, немало хвалебных слов Пентауру и поэтому охотно дал согласие, когда Амени спросил его, дозволено ли будет позвать поэта, тоже сражавшегося под Кадешем, и попросить его спеть торжественную песнь.

Бледный и испуганный везир опустил глаза в свою чашу, а верховный жрец встал, чтобы лично привести поэта к фараону.

Пока Амени отсутствовал, внесли новые блюда. За каждым из пирующих стоял теперь серебряный таз с розовой водой, куда гости время от времени окунали свои пальцы, чтобы смыть с них жир. Прислуживавшие им рабы стояли тут же с богато вышитыми полотенцами. Другие слуги снимали с голов и плеч пирующих увядшие венки и гирлянды и заменяли их свежими.

– Ты что-то бледна, дитя мое, – сказал Рамсес, обращаясь к дочери. – Если ты устала, то, я думаю, твой дядюшка разрешит тебе уйти. Правда, я хотел бы, чтобы ты осталась, пока этот поэт, которого так расхваливают, не пропоет нам свою песнь. Тому, кого осыпают похвалами, нелегко удовлетворить слушателей. Но что с тобой, дочь моя, ты меня не на шутку тревожишь. Ты хочешь уйти?

Тут везир встал со своего места и обратился к Бент-Анат:

– Твое присутствие оказало честь нашему празднику. Но если он тебя утомил, то, прошу, разреши мне проводить тебя вместе с твоими женщинами в отведенные тебе покои.

– Я остаюсь, – чуть слышно, но решительно отвечала Бент-Анат и опустила глаза. Сердце ее громко забилось, когда одобрительный гул, пробежавший по залу, дал ей понять, что явился Пентаур.

Скромный, как всегда, и слегка смущенный окружавшим его блеском, поэт в сопровождении Амени предстал перед фараоном.

На нем было длинное белое облачение жреца Дома Сети, лоб его украшали страусовые перья – знак отличия посвященного.

Лишь в двух шагах от фараона он поднял взор, упал на колени и стал ожидать знака, разрешающего ему встать.

Но Рамсес медлил. Он глядел на молодого поэта, и душу его волновали сомнения. Не это ли мнимый бог? Не это ли его спаситель? Или здесь поразительное сходство? Или он видит все это во сне?

Молча смотрели пирующие на неподвижного Рамсеса и на поэта, замершего перед ним на коленях. Наконец, фараон кивнул, Пентаур встал, и густая краска залила его лицо, когда он совсем близко от себя увидал Бент-Анат.

– Ты сражался при Кадеше? – дрогнувшим от волнения голосом спросил фараон.

– Да, – ответил Пентаур.

– Говорят, ты знаменитый поэт, – продолжал фараон. – Мы хотели бы послушать, как прославишь ты мое чудесное спасение. Если ты согласен, пусть тебе принесут арфу.

Поэт низко склонился и сказал:

– Мои дарования скромны, но я хочу попытаться прославить славный подвиг перед самим героем, свершившим его с помощью богов.

Рамсес кивнул головой, а Амени велел принести большую золоченую арфу. Пентаур слегка коснулся пальцами струн, склонил голову к арфе. Некоторое время он задумчиво смотрел вдаль, затем выпрямился, сильно рванул струны, и под высокими сводами зала зазвучала громкая, воинственная мелодия. Но вот она оборвалась, смолкли ее последние аккорды, и поэт, тихо перебирая струны, поведал слушателям о том, как Рамсес разбил под Кадешем свой лагерь, как он построил войска и повел их против азиатов, союзников хеттов. Все громче и сильнее звучал его голос, все торжественнее становились аккорды, когда он начал воспевать решающий миг битвы – спасение Рамсеса, окруженного плотным кольцом врагов. Выпрямившись и слегка подавшись вперед, слушал фараон слова поэта. [219]

Кольчугу надев и оружьем бряцая,

Рамсес торжествующий грозно поднялся,

Подобный Ваалу в годину сраженья.

Могучие кони его боевые —

Один из них звался «Фиванской Победой»,

Другой же был прозван им «Нуру довольный»

Храпя, появились из царских конюшен.

Любимец Амона, властителя мира,

Избранник великого Ра, бога солнца,

Рамсес-фараон колесницу направил

В самую гущу хеттов поганых

И вот оказался во вражеском стане

Один, без возничего и без защиты.

У всех на глазах вперед он помчался,

Но вдруг за царем колесницы сомкнулись– Войско из двух с половиною тысяч

Хеттов и разных прочих народов,

Хеттам союзных, отряды мизинцев,

Войско писидов, дружина Арада…

По трое воинов на колеснице,

Все они связаны братскою клятвой.

«Нет со мной рядом моих приближенных,

Телохранителей и полководцев,

Я брошен пехотой, бежавшей в испуге,

Покинут возничими в лагере хеттов!»

Так молвил могучий, и к богу воззвал он.

«Отец мой, Амон, услышь же, откликнись!

Ужели отец позабудет о сыне,

Который отцу всей душой своей предан?

О, я ли тебе не покорствовал, боже?

Ты рек – и я тотчас же вспять возвращался.

Велик среди смертных властитель Египта,

Но пред твоим всемогущим величьем

Ничтожен, как те, что кочуют в пустыне.

Ничтожны пред ликом твоим азиаты,

Ведь ты нечестивцев караешь бессильем.

А я? Сколько жертв я принес тебе, боже!

И пленников сколько тебе подарил я!

И храм я возвел для тебя, небожитель.

На многие тысячи лет нерушимый.