Изумруды пророка - Бенцони Жюльетта - Страница 27

– Надо думать, удивительная, если заставила вас забраться так далеко! Столько стран проехать!

– На самом деле все это пустяки, и потом, я обожаю Восточный экспресс...

– Вы, по крайней мере, приехали сюда не одна?

– С горничной... Мне бы не хотелось, чтобы слухи о моей поездке поползли по всему городу. Разумеется, я здесь не инкогнито, но почти... Потому на мне этот наряд, – конечно, довольно простенько, но что поделать – приходится терпеть!

Если бы Морозини был не так хорошо знаком с этим удивительным созданием, с одной из самых необычных женщин своего времени, он, наверное, расхохотался бы во все горло: ничего себе «простенько»! Но, помимо чернобурок, на Луизе действительно был довольно скромный костюм с черной бархатной треуголкой, украшенной лишь вуалеткой. Абсолютно никаких султанов из перьев, никаких разноцветных эгреток, никакой парчи, никакого ни усеянного блестками, ни даже самого простого муслина, – словом, ничего из того, из чего обычно состояла ее повседневная одежда. И всего лишь два ряда жемчугов, хотя, как правило, она обвешивала себя драгоценностями, как елку игрушками. Морозини невольно улыбнулся той одновременно насмешливой и небрежной улыбкой, лишь приподнимавшей уголки губ, которая придавала ему столько обаяния.

– Да, я заметил это, маркиза, – он тоже стал говорить тише. – Но не решился спросить вас, не в трауре ли вы... Как поживает наш дорогой маэстро?

Огромные черные глаза, казавшиеся еще больше от щедро наложенной на ресницы туши, округлились от ужаса. Маркиза бросила на Морозини испуганный взгляд и быстро перекрестилась.

– Бог с вами, Альдо! Что за чудовищная мысль! Слава тебе господи, все хорошо! Но я здесь в какой-то степени из-за него...

В течение долгих лет Луиза Казати была любовницей и одновременно музой художника Ван Донгена. Вначале – единственной, но время шло, порой он находил себе другие источники вдохновения, и жизнь в принадлежавшем маркизе дворце розового мрамора, построенном в Везине, отнюдь не всегда протекала безмятежно. Прежде всего потому, что сама маркиза и безмятежность существования были две вещи несовместные. Она устраивала из собственной жизни непрекращающийся театр, сказку из «Тысячи и одной ночи». Она организовывала совершенно невероятные празднества, она могла жить лишь среди небывалой роскоши, разного рода драгоценных предметов, редчайших мехов, золотой посуды, отливающих разнообразными оттенками шелков, страусовых перьев, чернокожих слуг, леопардов и змей, которых она дрессировала и которые были для нее чем-то вроде культовых животных...

– Он дает вам повод для беспокойства?

В черных, как ночное небо, глазах блеснула молния.

– Да, – просто ответила она. – Случаются моменты, когда Кес избегает меня, и я хочу знать, почему. Как мне говорили, эта еврейка способна объяснить причину. Давайте поужинаем вместе, дорогой Альдо, и я вам обо всем расскажу.

Морозини совсем не был уверен в том, что ему хочется знать что-то сверх того, что ему рассказала Луиза, но, поскольку его начинало тяготить одиночество, он решил, что, раз уж он пойман в сети, глупо вырываться из них. В конце концов, ужин с Луизой – это не так уж плохо: хоть она иногда и действует на нервы, с ней, по крайней мере, не соскучишься. Они договорились встретиться ровно в восемь внизу в салоне.

Проходя вслед за маркизой в зал ресторана, очень напоминавший оранжерею из-за огромного количества цветов и растений в горшках, Альдо немного опасался, что к их столику будут без конца подходить всяческие старые и новые знакомые Луизы, несмотря на то что она изо всех сил старалась держаться незаметно: всего лишь черные кружева и одно-единственное бриллиантовое ожерелье! Но опасения его не оправдались: туристический сезон закончился, народу было совсем немного, да и то в основном завсегдатаи и люди слишком молодые для того, чтобы уже встречать на своем жизненном пути маркизу Казати в ее лучшие времена. Поэтому они спокойно попробовали из громадного блюда отличавшееся божественным вкусом имам-байялды,[5] отведали великолепной бастурмы[6] и – дабы не потерять окончательно связи с Западом – запили все это отменным шампанским. Луиза Казати, казалось, была в восторге оттого, что встретилась с князем, и в конце концов объяснила своему сотрапезнику истинную причину этой радости. Саломея, гадалка, сказала она, живет в старом еврейском квартале Хаскиой на северном берегу Золотого Рога, иначе говоря, поблизости от порта. Кроме того, она согласилась принять иностранную клиентку только глубокой ночью. И это очень волновало маркизу.

– Если бы я знала об этом заранее, – повторяла она, – я бы захватила сюда с собой хотя бы секретаря и лакея...

– Но вы же можете попросить в отеле дать вам охрану. По меньшей мере – переводчика, он может оказаться полезен...

– Нет. Я говорю на многих языках, вам это известно, мне не нужны никакие переводчики! Впрочем, прорицательница дала мне понять, что она не хотела бы видеть у себя в доме местной гостиничной прислуги. Вероятно, я могла бы обратиться в посольство Франции или Англии, но мне совсем не хочется, чтобы там узнали о том, что я нахожусь здесь, а главное, с какой целью. Понимаете, вот уже пятые сутки я верчусь в этом порочном круге в поисках решения. И вдруг вижу вас... Вы приехали – это какое-то волшебство!

Морозини рассмеялся и накрыл ладонью лежавшую на столе узкую длинную руку, украшенную прекрасным бриллиантом желтоватого оттенка. Что ж, в конце концов, они же – старые друзья...

– Вы хотите, дорогая, чтобы я проводил вас к этой женщине? Не вижу причин отказать вам в помощи, наоборот, это доставит мне удовольствие. Хотите – отправимся прямо сегодня же вечером?

– О! Вы просто прелесть! Саломея ответила на мое письмо – никаким иным образом нельзя договориться о том, чтобы она приняла клиента! – и написала, что ждет меня в течение семи дней. Четыре уже прошло. И еще при этом поставила свои условия...

– Боже мой, если бы все гадалки, которые морочат людям головы в Париже, Риме, Лондоне, Венеции и не знаю где еще на свете, были бы такими же привередливыми, у них бы не было ни гроша...

– Вы думаете? Мне кажется, что наоборот: то, что она настолько труднодоступна, и делает ей самую лучшую рекламу... Добавлю еще, что она принимает очень мало клиентов и берет за свои услуги очень дорого, но это не имеет значения.

– А что, может быть, вы и правы... Может быть, эта женщина просто очень ловкая коммерсантка...

– Нет-нет, ни в коем случае, она не такая! – горячо возразила маркиза Казати, и в голосе ее прозвучала смутная тревога. – Ей случалось говорить совершенно ужасные вещи, так я слышала. Она предсказала одному... Нет, я не хочу об этом говорить!

Альдо нахмурился, предложил своей собеседнице сигарету, дал ей прикурить и закурил сам.

– Мне кажется, вы настолько же боитесь идти туда, Луиза, насколько хотите этого. Вы думаете, ваши проблемы стоят такого риска?

Она отвела глаза, так чудовищно увеличенные макияжем, что казалось, на ней надета трагическая маска, и молча выпустила изо рта колечко дыма. Потом заговорила:

– Да. Я должна знать, даже если это принесет мне страдания... Нет ничего ужаснее сомнений и подозрений, друг мой.

С этими словами она встала из-за стола. Альдо только и оставалось, что последовать за ней в одну из тех гостиных, где подавали кофе. Оттуда открывался прекрасный вид на окрестности гостиницы, и клиенты получали несказанное наслаждение, глядя на раскинувшийся до самого горизонта волшебный город, само название которого уже будило фантазию. С высоты холма, на котором был расположен отель, за Золотым Рогом, где теснились корабли с разноцветными флагами, открывалась турецкая часть города, собственно Стамбул: узкие улочки царского квартала со старинными, еще времен императора Константина, крепостными стенами, тянущимися вплоть до садов Сераля со множеством деревьев; удивительное скопление крыш, куполов, садов, памятников древности, среди которых возвышались освещенные луной и словно пришедшие из восточной сказки шесть минаретов мечети султана Ахмеда, Голубиная мечеть и мощные контрфорсы знаменитой Айя-Софии – Софийского собора... Трепещущий лунный свет заливал поистине сказочную картину, Луиза и Альдо смотрели и не могли наглядеться, поглощенные каждый своими мыслями, каждый своими тревогами, теми, которыми им обоим не хотелось делиться даже с друзьями. Лакей в тюрбане, специально приставленный к этому важному делу, приготовил изумительный кофе, они выпили по нескольку чашечек, а затем, все так же молча, поднялись каждый к себе – переодеться для выхода на улицу, а маркиза еще и передала свои бриллианты горничной. Чуть позже они оба уже ехали в коляске, запряженной крепкой и весьма энергичной лошадью, по улицам Перы по направлению к порту, к Сладким Водам Европы, к лестницам Касима-паши, где находился старый морской арсенал, и вот уже перед ними расположенный по соседству квартал Хаскиой. Несмотря на то, что уже наступила ночь, было ясно видно: они попали, может быть, в самую бедную часть города. Деревянные домишки со стенами, разъеденными ветрами и солью, теснились вокруг древних синагог с торчащими под плоскими крышами выступами. Жалкие лавчонки с закрытыми ставнями часто занимали нижние этажи, время от времени виднелись открытые двери амбаров или складов или забранные крепкими решетками окна меняльных контор с перемычками, где была изображена звезда Давида, но, странное дело, если домишки казались ветхими, то их окна и двери были вполне новыми, а замки на них прочными и крепкими. На улицах вовсе не было людей...