Дочь фараона - Эберс Георг Мориц - Страница 38

XIII

Камбис провел бессонную ночь. Новое для него чувство ревности усилило его желание обладать египтянкой, которую он не мог еще назвать своей женой, так как, по предписанию персидского закона, царь не мог жениться на иноземке, пока она не освоится со всеми иранскими обычаями и не примет религии Зороастра [60].

По закону для Нитетис требовался целый год приготовлений, чтобы сделаться женой персидского царя; но что значил закон для Камбиса? Он видел воплощение его в своей собственной особе и находил, что для Нитетис достаточно четырех месяцев, чтобы понять все учения магов, и затем можно будет отпраздновать свадьбу.

Другие его жены казались ему в этот день ненавистными и даже возбуждали в нем отвращение. Уже с самой ранней юности его дворец был наполнен женщинами. Прекрасные девушки из всех частей Азии, черноглазые уроженки Армении, ослепительной белизны девушки с Кавказа, нежные девы с берегов Ганга, роскошные вавилонянки, златокудрые персиянки и изнеженные жительницы мидийской равнины – все принадлежали ему. Кроме того, несколько дочерей благороднейших Ахеменидов соединились с наследником престола в качестве его законных жен.

Федима, дочь благородного Отанеса, племянница Кассанданы, матери Камбиса, была до сих пор его любимой женой, или, по крайней мере, единственной женщиной, про которую можно было думать, что она дороже его сердцу, нежели покупная рабыня. Но вследствие дурного расположения духа царя и его пресыщения и она представлялась пошлой и презренной в глазах царя, в особенности же когда он думал о Нитетис.

Ему казалось, что египтянка создана из элементов более благородных, более достойных его, чем другие. Те были льстивые, продажные существа, а Нитетис – царевна. Другие пресмыкались во прахе у его ног; когда же он переносился мыслью к Нитетис, то видел, что она стоит так же прямо, величественно и гордо, как он сам. Отныне не только она должна была занять место Федимы, но он намеревался возвеличить ее так же, как когда-то его отец, Кир, возвысил свою жену Кассандану.

Одна только Нитетис могла помогать ему своими познаниями и советами, между тем как другие жены, невежественные, точно дети, жили только для того, чтобы заниматься нарядами и уборами, были мелочными интриганками и сплетницами. Египтянка должна была любить его, так как он был ее опорой, властелином, отцом и братом в чужой стране.

«Она должна любить меня», – говорил он себе, и желание тирана казалось ему столь же веским, как и свершившийся факт. «Пусть Бартия остерегается, – проворчал он про себя, – иначе он узнает, что ждет того, кто вздумает стать мне поперек дороги!»

Нитетис также провела беспокойную ночь.

В сборной женской зале, прилегавшей к ее комнатам, пели, возились и шумели до полуночи. Не раз узнавала она визгливый голос Богеса, шутившего и смеявшегося с подвластными ему женщинами. Когда, наконец, воцарилось спокойствие в обширных комнатах дворца, она перенеслась мыслью на далекую родину, к бедной Тахот, грустившей о ней и о красавце Бартии, который, по рассказам Креза, шел, может быть, на смерть. Потом, измученная продолжительным путешествием, она заснула в мечтах о Камбисе. Он приснился ей скачущим на своем вороном коне. Взбесившееся животное испугалось трупа Бартии, лежавшего поперек дороги, и сбросило с себя царя в волны Нила, которые внезапно сделались кровавыми. В ужасе она звала на помощь, но ее крик находил отголосок только у пирамид и делался все громче и ужаснее, пока она не проснулась от этого страшного эха.

Но что это такое? Плачевный и дребезжащий звук, слышанный ею во сне, еще и теперь наяву раздавался в ее ушах.

Она распахнула ставни и выглянула в окно. Перед ее глазами раскинулся большой, великолепный сад, с бьющими фонтанами и длинными аллеями, орошенный утренней росой. Ничего не было слышно, кроме прежнего странного звука; но и этот звук постепенно замер в утреннем ветре. Вскоре она услышала шум и гам вдали, затем пробудилась жизнь в гигантском городе, после чего до нее стал доноситься глухой гул, подобный ропоту моря.

Утренняя прохлада окончательно пробудила Нитетис, и потому она, не думая ложиться снова, подошла вторично к окну. Она увидела двух людей, выходивших из снимаемого ею дома. В одном из них она узнала евнуха Богеса, разговаривавшего с прекрасной, небрежно одетой персиянкой. Фигуры приближались к ее окну. Нитетис спряталась за полуотворенный ставень и стала прислушиваться, так как ей показалось, что было произнесено ее имя.

– Египтянка спит еще, – сказал евнух, – она, вероятно, устала с дороги.

– Так отвечай же скорее, – проговорила персиянка, – неужели ты действительно думаешь, что мне может грозить опасность со стороны этой иноземки.

– Конечно, моя куколка.

– Что заставляет тебя предполагать это?

– Новая жена не будет слушаться моих приказаний, только повелений самого царя.

– И это все?

– Нет, мое сокровище; но я знаю царя и умею читать в его лице так же хорошо, как в священных книгах.

– Так мы должны погубить ее!

– Это легко сказать, но трудно исполнить, моя голубка.

– Пусти меня, бесстыдник!

– Да ведь нас никто не видит, а ты еще будешь иметь во мне нужду.

– Пусть будет так; но говори скорее, что надо делать?

– Благодарю, мое сердце, Федима! Итак, на первый раз мы должны сидеть смирно и выжидать удобного случая. Когда уберется Крез, этот отвратительный лицемер, по-видимому, принимающий участие в египтянке, надо будет устроить ловушку.

Разговаривавшие отошли так далеко, что Нитетис не могла понять ничего более. В немом негодовании она закрыла ставни и позвала служанок, чтобы они одевали ее. Теперь она знала своих врагов и понимала, что ее ожидают тысячи опасностей. Однако же она чувствовала себя гордой и свободной, так как должна была сделаться законной женой Камбиса. Никогда еще не было в ней так сильно чувство собственного достоинства, как теперь, при виде этих негодяев. Удивительная уверенность в победе наполняла ее сердце, в котором жила твердая вера в магическую силу правды и добродетели.

– Что такое означал ужасный звук, слышанный мною сегодня утром? – спросила она первую из своих персидских горничных, убиравшую ей голову.

– Ты, вероятно, говоришь о звучащей меди, госпожа?

– Часа два тому назад я проснулась в испуге от каких-то странных звуков.

– Это была звенящая медь, повелительница моя, она ежедневно служит знаком пробуждения для мальчиков из знатных семейств, которых воспитывают у царских ворот. Ты привыкнешь к этому звуку. Мы с давних пор даже и не слышим его; напротив, мы просыпаемся именно от необычайной тишины, когда порой, по праздникам, его не бывает слышно. Во всяком случае, тебе можно будет наблюдать, как каждое утро, несмотря на холод или жару, водят купаться толпу мальчиков. Бедных детей уже на седьмом году от рождения берут от матерей, чтобы вместе с другими сверстниками воспитывать на глазах царя.

– Неужели они уже так рано знакомятся с пышностью царского двора?

– О, нет, бедным детям приходится очень плохо! Они должны спать на твердой земле и вставать с восходом солнца; их кормят хлебом и водой, с прибавлением незначительного количества мяса. О чем-либо другом, так же как и о вине, они не имеют никакого понятия. Иногда они даже бывают принуждены голодать и томиться жаждой по нескольку дней кряду, без всякой необходимости; говорят, что это делается для того, чтобы приучить их к лишениям. Когда мы живем в Пасаргадэ, то в самый холод их непременно водят купаться; если же мы проживаем здесь или в Сузах, то чем жарче печет солнце, тем труднейшие заставляют их делать прогулки.

– И такие закаленные, так сурово воспитанные мальчики превращаются в подобных сластолюбивых мужчин?

– Да ведь оно всегда так бывает. Чем дольше приходится голодать, тем блюда кажутся вкуснее! Такой знатный юноша, ежедневно видя весь этот блеск и будучи принужден переносить всякого рода лишения, в то же время знает, что он богат. Что же тут удивительного, если он, когда с него снимут узду, станет наслаждаться всеми радостями жизни с удовольствием вдесятеро сильнейшим? А когда приходится выступать в поход или отправляться на охоту, тогда он не сетует, если случится поголодать или протомиться жаждою; тогда он со смехом полезет в грязь, несмотря на тонкие сапоги и пурпурные шаровары, и уснет на камне так же спокойно, как на ложе из нежной аравийской шерсти. Посмотрела бы ты, какие штуки выкидывают мальчики, в особенности когда знают, что царь смотрит на их упражнения! Камбис, вероятно, возьмет тебя когда-нибудь с собою, если ты попросишь его.