Дочь фараона - Эберс Георг Мориц - Страница 36

Теперь шествие приблизилось к царскому дворцу, размеры которого соответствовали гигантским размерам всего города. Стены, окружавшие дворец, украшали пестрые картины, покрытые глазурью и представлявшие странную смесь изображений птиц, людей, млекопитающих и рыб, сцен из военной и охотничьей жизни и торжественных процессий. К северу, вдоль реки, высились висячие сады; к востоку, на противоположном берегу Евфрата, был расположен другой царский дворец, меньших размеров, соединенный с первым великолепным каменным мостом капитальной постройки.

Шествие прошло в медные ворота трех стен, окружавших дворец. Лошади, запряженные в колесницу Нитетис, остановились, рабы – носители скамеек, помогли ей выйти из экипажа. Она находилась в новом отечестве и вскоре была введена в назначенные ей, для временного помещения, комнаты женского дома.

Камбис, Бартия и известные уже нам друзья, окруженные сотней блистательных вельмож, стояли еще на устланном пестрыми коврами дворцовом дворе, когда послышались громкие женские голоса, и дивной красоты персиянка, в драгоценных одеждах, с роскошными белокурыми волосами, перевитыми нитями дорогого жемчуга, бросилась во двор навстречу мужчинам; за нею следовало несколько пожилых женщин.

Последние пали ниц на благородном расстоянии; но когда девушка стала осыпать возвратившихся все новыми ласками, то Камбис воскликнул:

– Стыдись, Атосса! Подумай, что с тех пор, как тебе надели серьги, ты уже перестала быть ребенком. Я не имею ничего против того, что ты радуешься возвращению брата, но даже и в радости девушка царской семьи не должна забывать приличия. Отправляйся назад к матери. Вон там стоят твои няньки. Поди и скажи им, что ради этого торжественного дня я прощаю тебя. Но если ты вторично появишься в этом месте, закрытом для непрошеных гостей, то я прикажу Богесу запереть тебя на двенадцать дней. Помни же это, попрыгунья, и скажи матери, что я сейчас приду к ней с братом. Поцелуй же меня! Ты не хочешь? Подожди же, упрямица!

С этими словами царь бросился к девочке, левой рукой так крепко сжал ей руки, что она громко вскрикнула, правой отогнул назад очаровательную головку и расцеловал сопротивлявшуюся сестру, которая со слезами бросилась к своим нянькам и исчезла в комнатах дворца.

Когда Атосса убежала, Бартия сказал:

– Ты сильно сжал бедного ребенка, Камбис, она даже вскрикнула от боли!

Лицо царя омрачилось, но он воздержался от резкого ответа, готового сорваться с его губ, и сказал, делая движение по направлению к дому:

– Пойдем теперь к матери; она просила меня привести тебя к ней тотчас по приезде. Женщины, по обыкновению, не могут дождаться тебя. Нитетис говорила мне, что ты так же очаровал и египтянок своими белокурыми локонами и розовыми щеками. Молись заранее Митре, чтобы он даровал тебе вечную юность и избавил тебя от старческих морщин!

– Уж не хочешь ли ты этим сказать, – спросил Бартия, – что я не обладаю никакими добродетелями, которые служат украшением и для старости?

– Я никому не объясняю своих слов. Пойдем!

– Я же попрошу тебя доставить мне случай доказать, что я не уступлю ни одному персу в добродетелях, составляющих принадлежность мужчин.

– Восторженные крики вавилонян доказывают тебе, что тебе не нужны никакие подвиги, чтобы пользоваться всеобщим расположением.

– Камбис!

– Теперь пойдем! Война с массагетами [58] неизбежна. Ты будешь иметь случай доказать – каков ты и что в состоянии сделать.

Несколько минут спустя Бартия лежал в объятиях своей слепой матери, которая с сильно бьющимся сердцем ожидала своего любимца. Теперь, когда она, наконец, услыхала его голос и своими дрожащими руками осязала дорогое лицо, она забыла все другое и, обрадовавшись возвращению младшего сына, даже не обратила внимания на своего первенца, могущественного царя, который с горькой улыбкой глядел, как весь безграничный источник материнской любви целиком изливался на его младшего брата.

С самого раннего детства все постоянно исполняли малейшие желания Камбиса, каждое движение его бровей считалось приказанием; поэтому он не переносил противоречия и без удержу предавался припадкам своей бешеной вспыльчивости, если кто-нибудь из его подданных – а он не знал других людей – осмеливался ему противоречить. Кир, его отец, могущественный завоеватель полумира, гениальностью которого небольшая нация персов была возведена на вершину земного величия, умевший приобрести уважение многочисленных покоренных им племен, – этот Кир был неспособен в кругу своего семейства применить на деле ту систему воспитания, которой он так удачно придерживался относительно обширных государств. Уже в мальчике Камбисе он видел будущего царя, приказывал своим подданным слепо повиноваться ребенку и забывал, что тот, кто хочет повелевать, прежде всего должен научиться служить другим.

Жена его юности, сильно им любимая Кассандана, родила ему сперва Камбиса, затем трех дочерей и, наконец, уже через пятнадцать лет, Бартию. Первенец уже давно вышел из детских лет, когда родился младший сын; поэтому его младенческие годы и необходимый в этом возрасте уход поглотили всю заботливость родителей. Очаровательный, мягкосердечный и ласковый ребенок сделался идолом как отца, так и матери; вся теплота их любви обратилась на него, между тем как Камбис видел только заботливое внимание с их стороны. Наследнику престола удалось отличиться во многих войнах храбростью и мужеством; своим повелительным, гордым характером он приобрел себе трепещущих рабов, между тем как веселый, добродушный Бартия мог называть своих товарищей своими преданными друзьями. Народ боялся Камбиса, трепетал при его приближении, несмотря на богатые подарки, которые он имел обыкновение расточать с непомерной щедростью, и любил приветливого Бартию, в котором видел портрет покойного Кира, «отца своего народа».

Камбис очень хорошо чувствовал, что он не в состоянии ни за какую цену купить себе ту любовь, которая добровольно изливалась со всех сторон на Бартию. Он не питал к брату ненависти, но ему было досадно, что мальчик, который не заявил о себе еще никакими подвигами, был чтим и любим персами точно какой-нибудь герой и благодетель. Все, что ему не нравилось, он считал несправедливым; то, что он считал несправедливым, он должен был порицать, а его порицание с детства устрашало даже самых знатных из окружавших его вельмож.

Восторженные крики народа, неиссякаемые ласки матери и сестры, а в особенности дружеская похвала со стороны Нитетис, доставшаяся на долю Бартии, – все это возбудило в нем ревность, до тех пор неведомую его сердцу. Нитетис сильно понравилась ему. Эта дочь могущественного царя, подобно ему презирающая все мелкое и вполне подчиняющаяся его величию, эта женщина, которая для приобретения его расположения не отступила перед серьезными трудностями при изучении персидского языка; эта величественная девушка, чья оригинальная полу-египетская, полу-греческая красота (ее мать была эллинского происхождения) возбудила его удивление, как нечто новое, никогда невиданное, – произвела на него глубокое впечатление. Поэтому ее похвалы, относившиеся к Бартии, раздосадовали его и сделали его сердце восприимчивым к ревности.

Выйдя с братом из женских комнат, он принял мгновенное решение и, прежде чем разойтись с ним, сказал:

– Ты просил у меня случая показать свое мужество. Я не откажу тебе в этом. Тапуры восстали, и я отправил войско к их границам. Отправляйся в Рагэ, прими главное начальство над войском и покажи – каков ты есть и что в состоянии сделать!

– Благодарю тебя, брат мой, – воскликнул Бартия. – Позволишь ли ты мне взять с собой моих друзей – Дария, Гигеса и Зопира?

– Я не откажу тебе в этой милости; будьте храбры и не теряйте времени, чтобы через три месяца возвратиться к главной армии, которая отправится весной для наказания массагетов.

– Я отправляюсь завтра же.

– Будь здоров!

– Исполнишь ли ты мою просьбу, если Аурамазда сохранит мою жизнь и я возвращусь победителем?