Гордая американка - Бенцони Жюльетта - Страница 9

Утвердившись в этом решении, она сменила утренний туалет на элегантный халатик, после чего вызвала звонком горничную и попросила подать кофе и фрукты.

– Мадам нездоровится? – всполошилась девушка.

– Ничуть, просто в такое ненастье я предпочитаю никуда не выходить.

Когда мисс Форбс, упакованная в шелка и увенчанная к тому же страусиным пером, явилась за племянницей, та возлежала на кровати, завернутая в белый батист с лазурными ленточками, грызла яблоко и с увлечением вчитывалась в вирши лорда Байрона.

– Интересно, чем это ты тут занимаешься? Уж не сердимся ли мы?

Александра отложила книгу.

– Ничуть не бывало, – ответила она с милой улыбкой. – Просто я не голодна, к тому же мне захотелось отдохнуть.

– А как же твой приятель Тони? Никак, ты решила предать его забвению?

– Нет, но у нас остается еще масса времени до прибытия в Гавр. Помимо этого, я предоставляю вам возможность составить о нем собственное мнение.

– Зато вечером ты поразишь всех своим великолепием! Бедняга! Не уверена, что он заслуживает такого обращения!.. Ты не боишься, что тебе станет скучно?

– С книгой – никогда! Сами знаете, как я люблю английских поэтов-романтиков. – С этими словами она снова взялась за книгу, на которую тетушка Эмити уставилась с нескрываемым скептицизмом.

– Да уж!.. На меня, к примеру, этот ветреный лорд всегда нагонял страшную тоску. Возможно, держа его сочинения вверх ногами, как это делаешь ты, и можно поднабраться кое-какого опыта. Надо будет попробовать!

Молодая женщина закатилась настолько мелодичным смехом, что мисс Форбс устыдилась. Она мгновенно прониклась добрым чувством к Антуану, который старался не выказывать разочарования и веселил соседей по столу забавными репликами. Тетушку он счел немного выжившей из ума, но полной обаяния. Что касается дядюшки Стенли, то познания француза по части английских лошадей и французских вин растопили лед его предубеждения: выйдя на пару выкурить по сигаре, они уже были закадычными друзьями.

Тем временем Александра, отвлекшаяся от странствий Чайлд Гарольда, которые на самом деле были ей как-то ни к чему, впервые за долгое время открыла ненаписанную книгу своих воспоминаний на той преднамеренно преданной забвению странице, где начиналось повествование о героических и в то же время устрашающих событиях далекого пекинского лета, когда ее ждала бы ужасная смерть, если бы не счастливое вмешательство Антуана Лорана.

Она не любила возвращаться в воспоминаниях к аду тех нескольких недель, когда она жила в постоянном страхе и когда ей в голову закрадывалась мысль, что наибольшим благодеянием свыше было бы, если бы кто-то просто пустил ей пулю в висок. Но оказалось достаточно появления Антуана, чтобы все это вновь встало у нее перед мысленным взором; встреча с Антуаном доставила ей большую радость, поэтому она не исключала, что сумеет спокойно припомнить в этой роскошной каюте те события, которых не сумела припорошить четырехлетняя пыль, настолько глубоко они врезались в ее память.

Сперва все было замечательно, и девушка пребывала в восторге. Когда в 1899 году полковник Форбс, отец Александры, согласился занять должность военного атташе при своем друге Конджере, после Соединенных Штатов в Китае, воображение девушки заполнилось предвкушением невероятных красот. В этом она составляла противоположность своей матери, для которой отъезд был равен ссылке в страну дикарей. По ее мнению, любое место, находящееся на расстоянии более трехсот миль от Филадельфии, граничило с владениями варваров. Отъезд вызвал у Вирджинии потоки слез; Александра же пела от счастья: ведь она отправляется в сказочную страну, где правит удивительная женщина – вдовствующая императрица Цы Си, о которой поговаривали, что она знает секрет вечной молодости и что в своем «Запретном городе» – колоссальном дворце с красными стенами и золотой крышей, она живет, как во сне, будучи объектом поклонения, окруженная несметными сокровищами. Молодой американке все китайцы, их правители, их жилища и пейзажи страны казались точно такими, какими их можно было себе представить, рассматривая статуэтки и чудесный фарфор, привезенные когда-то из-за моря предком-авантюристом и теперь служащие украшением гостиной ее матери в Филадельфии.

Она знать не знала, что императрица еще с 1860 года ненавидит иностранцев: тогда Англия и Франция, вознамерившись покарать убийц миссионеров, предприняли марш на Пекин, однако города не тронули, а ограничились знаменитым Летним дворцом, построенным когда-то по образцу Версаля. Европейцы рассчитывали захватить там императора, но тот успел бежать. Разграбил дворец, лорд Элджин приказал снести его, хотя для императрицы он являлся земным воплощением небесной красоты. Она так и не смогла простить пришельцам этого преступления.

К моменту прибытия Форбсов в Пекин императрице уже исполнилось шестьдесят три года. Народ, слагавший о ней мифы, прозвал ее «Старым Буддой» и относился к ней с огромной нежностью, однако в провинции год 1899-й сложился драматически. Северные районы, охваченные страшной засухой, за которой последовали наводнения, заболели непримиримой ксенофобией, положившей начало секте, которая распространилась по стране, как саранча, исполненная лютой ненависти. В секту входили молодые люди, отличительным признаком которых была красная повязка на голове, а иногда и одежда того же цвета. Непримиримые фанатики, они считали себя неуязвимыми даже для огнестрельного оружия и именовались «ихэцюань», то есть «Кулак во имя справедливости и согласия». Остальному миру они скоро стали известны под английским названием «боксеров».

Их предводитель принц, Цюань, безжалостный маньчжурский воин, относился к людям Запада с омерзением; поскольку он был выходцем из императорского семейства, императрица, которой он поклялся возродить величие империи, внимательно прислушивалась к нему и оказывала ему поддержку, ведя с «белыми дьяволами» двойную игру, в которой немало преуспела: если «боксеры» одержат победу – тем лучше; при ином развитии событий она с радостью вручила бы победителям голову Цюаня. Александра, открывавшая для себя Пекин, не имела обо всем этом ни малейшего представления. Увиденное здесь пленило ее, ибо совпадало с ее грезами, хотя пыли вокруг оказалось больше, чем она ожидала. Императорская столица предстала перед ней, чудом возникнув на краю плоской желтой равнины, как средневековый город из книжки: окруженный высокими зубчатыми стенами, у подножия которых теснятся огородики. Внутри стен кипел пестрый людской водоворот: здесь сосуществовали, не соприкасаясь, два города – китайский на юге и татарский (Центром последнего и был «Запретный город»; здесь громоздились свои крепостные стены, ворота в которых выглядели как огромные проломы.) Таким образом, всего насчитывалось целых три кольца крепостных укреплений.

Дипломатический квартал находился вблизи «Запретного города». Чтобы попасть в него, приходилось преодолевать крепостные ворота, сами по себе напоминавшие цитадель или древний корабль с квадратными бойницами для пушечных жерл. Квартал посольств оказался зажат между уступом дворца и восточной стеной Пекина.

Разрезанный под прямыми углами Нефритовым каналом и длинной улицей, на которую попадали, поднимаясь по изящным ступенькам, посольский квартал состоял из древних построек, на многоярусных крышах которых развевались государственные флаги, почти незаметные из-за деревьев, а также сооружений поновее. Все утопало в цветах, все пленяло взор, никак не напоминая о пыли и нечистотах, в которых тонули кварталы простолюдинов. Красные стены императорского дворца, на которых несли дозор воины в доспехах и появлялись глашатаи с длинными трубами, напоминающими музыкальные инструменты Тироля, добавляли картине живости, хотя люди, настроенные на плохое, видели во всем этом угрожающие признаки.

Посольство Соединенных Штатов размещалось между Русским банком и Нефритовым каналом, в самой середине этого элегантного квартала.

Здесь находились не только посольства, но и жилища богатых китайских коммерсантов, особенно принявших христианство. Все вместе представляло собой веселенький ансамбль, неотразимый для новичков; в первые месяцы все шло как нельзя лучше. В дипломатическом мирке Пекина пользовались любым предлогом, чтобы закатить прием; как ни странно, такое тесное соседство в центре необъятной, загадочной страны как-то сглаживало углы и смягчало противоречия, которые разделяли такие, казалось бы, обреченные на взаимное недоверие страны, как Франция и Германия или Россия и Япония.