Голубая звезда - Бенцони Жюльетта - Страница 73

Кладбище было безлюдно, лишь над одной из могил склонилась старая женщина. В глубоком трауре, перебирая в руках самшитовые четки, она погрузилась в молитву, отрешенная от всего мира. И наконец, оказавшись у фамильной часовни, Морозини увидел священника – по крайней мере, в первый момент решил, что перед ним священник. Широкое черное платье до земли и круглый головной убор, окладистая борода и длинные волосы – этот человек действительно мог быть священнослужителем одной из религий Востока, но Альдо почти сразу понял, что эти красивые руки и толстую палку из черного дерева, на которую они опирались, он уже видел. Гость стоял у бронзовой двери, низко склонив голову, и, казалось, вознесся мыслями в высшие сферы. Альдо терпеливо ждал. Он был уверен, что за темными очками, скрывавшими половину лица, прячутся единственные в мире глаза, своей глубокой синевой не уступающие сапфиру, а значит, перед ним стоит Симон Аронов.

Не оборачиваясь, человек вдруг заговорил:

– Простите мне мое молчание. Боюсь, оно встревожило вас, но я был далеко. К тому же мне хотелось, чтобы на этот раз наша встреча состоялась здесь, в Венеции, и перед этой могилой: мы почтим память той, что стала последней жертвой сапфира. Я хотел преклонить колена перед прахом благородной женщины и помолиться. Всевышний, – добавил он, и Альдо услышал в его голосе тень улыбки, – слышит молитвы, на каком бы языке они ни были произнесены, если они идут от сердца...

Вместо ответа Морозини достал из кармана ключ и отпер дверь часовни.

– Входите, – пригласил он.

Хотя семейный склеп всегда содержался в порядке, внутри пахло увядшими цветами, остывшим воском и особенно – сыростью; правда, в Венеции, городе воды, на такие вещи не обращали внимания. Морозини указал гостю на мраморную скамью напротив алтаря – место, наиболее располагающее к размышлениям о вечном. Хромой сел, а Альдо принялся расставлять свои розы.

– Вы часто приносите сюда цветы? – спросил Аронов.

– Да, довольно часто, но сегодня они не для моей матери. Волею случая вы назначили мне встречу в годовщину смерти нашей амазонки – Фелиции Орсини, княгини Морозини, которая всю жизнь боролась за свои убеждения и мстила за своего супруга, расстрелянного австрийцами у Арсенала. Будь у нас время, я рассказал бы вам ее историю: вам бы понравилось... Но вы пришли не за тем, чтобы слушать семейные саги. Вот то, о чем я вам писал!

Альдо протянул Аронову футляр из синей кожи; тот некоторое время держал его в руке, не открывая. По щеке Хромого скатилась слеза.

– После стольких веков... – прошептал он. – Благодарю вас... Окажите мне милость, присядьте рядом со мной!

Несколько минут, показавшихся ему бесконечно долгими, Альдо смотрел, как длинные пальцы поглаживают шелковистый сафьян. Наконец футляр исчез в складках черного платья, а вместо него появился маленький сверток из пурпурного шелка, расшитого золотыми нитями. Неспешный и теплый голос Хромого зазвучал вновь:

– Говорить о деньгах здесь было бы святотатством. В этот час мои банкиры уже улаживают все вопросы с вашим казначейством. Этот дар – и я надеюсь, что вы его примете! – мой дар усопшей княгине-христианке.

Он развернул переливающийся шелк, и под ним оказался ковчежец из слоновой кости великолепной работы – наметанный глаз князя-антиквара с уверенностью определил Византию, VI век. Через резные стенки было видно, что он выстлан золотом, а внутри, заключенный в хрусталь, лежал какой-то тонкий и длинный коричневый предмет.

– Этот ковчежец, – объяснил Аронов, – из личной часовни последней императрицы Византии. Это шип из тернового венца Христа... по крайней мере, в это всегда верили, и я тоже хочу верить, – добавил он с извиняющейся улыбкой, смысл которой был ясен Альдо: в Византии было слишком много реликвий, чтобы с уверенностью подтвердить подлинность каждой. Тем не менее подарок был поистине королевский.

– И вы дарите это мне? – У Морозини пересохло в горле.

– Не вам. Ей! Вон там я вижу мраморную дарохранительницу, где мое скромное подношение займет подобающее место. Может быть, это успокоит измученную душу вашей матери. У нас говорят, что душа не находит покоя, если человек был убит...

Альдо молча кивнул, с благоговением взял ковчежец, положил его в дарохранительницу и преклонил перед ней колена, прежде чем запереть ее вновь и забрать ключ. Затем вернулся к своему гостю.

– Я надеялся, что смогу успокоить ее сам, – горько вздохнул он, – но убийца еще ходит по земле. Однако с тех пор как я познакомился с последним владельцем сапфира, у меня появились кое-какие подозрения.

– Граф Солманский... или тот, кто называет себя этим именем?

– Вы его знаете?

– О да! И я узнал много любопытного, читая парижские газеты за май. Там была великолепная фотография невесты, похищенной в ночь свадьбы... и фотография ее отца!

– Он ей не отец?

– Этого я не знаю, но могу с уверенностью сказать, что имя, которое он носит, ему не принадлежит. Настоящий Солманский сгинул много лет назад в Сибири, куда был сослан за участие в заговоре против царя. Должно быть, он там умер. Мне так и не удалось выяснить, что с ним сталось, но этот человек – его настоящее имя Орчаков, – видно, знает больше меня, раз решился явиться в Варшаву и жить во дворце, принадлежавшем тому, кто, скорее всего, пал его жертвой. Как и многие другие, в число которых он хотел бы включить и меня!

– Он ваш враг?

– Он враг всего еврейского народа. Почему – не знаю, но он поклялся истребить евреев, и могу вам точно сказать, что он участвовал в нескольких кровавых погромах. Этот человек знает историю пекторали и связанную с ним легенду, и он уже искал ее. И меня. Поэтому я живу, скрываясь... и под вымышленным именем.

– Так вы тоже...

– Да. Меня зовут не Симоном Ароновым, но мое настоящее имя ничего вам не скажет. И видите, как бывает: много лет мы ничего не знали друг о друге. Надо было мне совершить неосторожность, обратившись к вам, чтобы приподнялся покров тайны и отыскался след. Мы оба хотели завладеть сапфиром; он украл его – или украл кто-то по его приказу. Это означает, что у него были сообщники здесь, в Венеции, и в частности на почте: я совершил ошибку, послав вам телеграмму. С этого голубого листка все и началось... а кончилось гибелью моего бедного Амсхеля. И все же я ни о чем не жалею: плохо, когда приходится действовать в тумане.

– Что вы собираетесь делать теперь?

– Продолжать поиски, что же еще! Теперь моя задача стала еще более насущной. Вот только... не уверен, вправе ли я увлечь за собой вас.

– Почему же? Вы ведь предупреждали меня об опасности, не так ли?

– Разумеется. Я говорил вам о нарождающемся «черном порядке»; очень может быть, что Орчаков примкнул к нему. Правда, при нынешнем положении вещей вам почти ничего не грозит, даже если Солманский – будем для простоты называть его так! – знает вас лично. Вы хотели вернуть то, что принадлежало вам, – это вполне естественно, и пока он будет думать, что сапфир находится в руках его дочери, вам нечего опасаться. Признаю, это был жест истинного вельможи, но главное – с вашей стороны было очень умно отступить и оставить кулон у Фэррэлса.

– Вы знаете об этом?

– Да. Я недавно виделся с Адальбером, и он мне все рассказал.

Аронов помолчал. Альдо гадал, известно ли Хромому также о его чувствах к Анельке; но собеседник, продолжив разговор, ни словом об этом не обмолвился, из чего князь заключил, что Адальбер обошел молчанием деликатную тему. Или же Хромой проявил тактичность?

– Угроза нависла теперь над этим беднягой-англичанином. Рано или поздно Солманский захочет вновь завладеть камнем, и это будет стоить его зятю жизни. Но поговорим лучше о вас! Для этого негодяя вы больше не представляете интереса: вы вернулись домой, о наших с вами соглашениях ему неизвестно, таким образом вы для него вышли из этого адского круга. Но если он снова встретит вас на своем пути, если узнает, что вы ищете и другие камни, – он поймет, что вы работаете на меня, и тогда от него всего можно ожидать. Вот почему совесть подсказывает мне, что я должен расторгнуть наш договор.