Флорентийка - Бенцони Жюльетта - Страница 48

Дружеский тон испанского монаха сначала сбил Фьору с толку. Она не сразу поняла, почему он так старается, чтобы она отказалась от своего обвинения. Но вдруг ей все стало ясно! Брат Игнасио прибыл во Флоренцию, чтобы следить за Лоренцо и Джулиано де Медичи. Ему нужно было выдвинуть против них обвинения, и в этой игре он решил использовать ее как пешку.

Фьора была далека от политики. Однако она знала, что Сикст IV был заклятым врагом Медичи. Он хотел отдать Флоренцию своему племяннику Джироламо Риарио, мужу Катарины Сфорца. Поэтому папа собирал вокруг себя всех врагов господина вожделенного города. Фьора, безусловно, встретит в Риме Франческо Пацци. Говорили, что папа интересуется его денежными делами. Франческо переправил в Рим, с благословения старого Джакопо, большую часть семейного состояния. Иеронима будет публично объявлена чистой и невиновной и явится живым укором для Лоренцо, пытавшегося защищать Фьору. Так ему будет нанесено еще одно оскорбление. Безусловно, эта коварная женщина добьется от Сеньории присуждения ей значительной части богатства Бельтрами.

Фра Игнасио беспокоило молчание Фьоры.

– Ну как? Что скажешь? – не выдержал он. – Разве мое предложение не великодушно?

– Думаю, что это весьма великодушно, – вмешалась настоятельница. – Со своей стороны, я согласна оставить тебя здесь. Ты будешь под защитой церкви…

Фьора разглядывала их обоих; у настоятельницы глаза были влажными от умиления, а у монаха отвратительно дергался рот, он то прикусывал губу, то облизывал ее языком. Оба были одинаково неприятны Фьоре.

– Я искренне благодарю вас обоих за участие в моей судьбе, но я хочу предстать перед судом божьим. Я надеюсь, он поможет мне доказать, что я права!

Фра Игнасио резко вскочил с места, будто его подбросила отпущенная пружина.

– Ты безумна, несчастная! Ты подписываешь этим свой смертный приговор! – прорычал монах, а настоятельница подняла глаза и руки к небу.

– Вы не можете знать, чем закончится испытание, преподобный отец! Я могу не утонуть и остаться жить!

– Но от костра ты не спасешься! Я был прав: ты – колдунья! Если, к несчастью, река не поглотит тебя и ты останешься в живых, тогда я пошлю тебя на костер! Придет день, и я отправлю на костер и Медичи с его компанией. Мне известно, что он держит при себе врача-грека. Он провидец и маг, а значит – слуга сатаны! Когда папа доберется наконец до этого проклятого города, они все будут сожжены на костре, все! Но, к великой радости господа, тебя сожгут раньше всех!

Монах больше не владел собой. Искривленный злобой рот пенился слюной, глаза горели, как раскаленные угли. В дрожащем свете свечей Фьора видела перед собой маску дьявола.

– Будет так, как захочет господь! – твердо заявила она. – Он сам должен все решить. Думаю, он рассудит лучше, чем вы.

– Это твое последнее слово? Ты отказываешься?

– Да, отказываюсь. Но теперь, с вашего разрешения, я желала бы вернуться в келью. Уже поздно… Я хотела бы спокойно помолиться.

– Какое святотатство! После костра, на который тебя отправит церковь, тебя ждет костер ада!

Монах кричал так громко, что мать Маддалена забеспокоилась, не услышит ли его весь монастырь. Она хлопнула в ладоши, и тут же появилась сестра Приска: очевидно, она ждала где-то поблизости. Она отвела Фьору обратно в келью, не обмолвившись по дороге ни словом.

В это время из часовни начали выходить монахини. Фьора различила за окном их неслышные шаги, до нее донесся шепот: всех интересовало, почему мать-настоятельница не присутствовала на вечерней молитве. Потом все стихло. Только время от времени где-то по соседству зло лаяла собака да слышалась перекличка солдат на сторожевом валу.

Фьора заметила, что в ее отсутствие ей принесли ужин: лепешки с сыром, политые соусом. Все уже остыло, но Фьора решила подкрепиться. Лепешки были плохо пропечены, и она съела только хлеб, запив его водой. Несмотря на то, что она целый день ничего не делала, она чувствовала себя совершенно разбитой.

Время текло неумолимо, и сердце Фьоры сжималось при мысли о том, что до испытания осталось всего два дня. Ее жизнь началась в тюрьме. Неужели она должна закончиться тоже в заточении? Фьора подумала о своей матери, о всем том, что ей пришлось перенести. Как же она страдала и душой, и телом! Муки родов она пережила в тюрьме, под надзором безжалостных тюремщиков. Она сознавала, что ее дитя так же, как и она сама, обречено на смерть! Дни и ночи без всякой надежды, когда рука палача уже была поднята над ее головой… Но ее поддерживала любовь. В свой последний час Мария могла взять любимого за руку. А она, Фьора, была как в пустыне… Все было бы иначе, если бы Филипп по-настоящему любил ее, так, как Жан – Жан, в котором ей никак не удавалось представить отца, – любил Марию!

Фьоре так и не удалось помолиться в этот вечер. Господь был так далеко от нее и так к ней безразличен, если он допускал, чтобы над невинной душой нависла опасность незаслуженного проклятия. Он послал по следам своей жертвы двух своих слуг с ужасными дьявольскими лицами… Фьора заснула в слезах.

Наступил следующий день, такой же безрадостный, как и предыдущий. Рано утром пришла новая послушница, убрала миску с нетронутой едой и начала мыть пол в келье. Она не поднимала глаз на Фьору и не отвечала на ее вопросы.

Днем никто к ней не зашел. Ей не принесли еду, и Фьора подумала, что ее решили строго наказать за неповиновение «трибуналу», состоявшему из настоятельницы монастыря и испанского монаха. Она смирилась, только сожалела, что силы ее ослабнут к тому времени, когда пробьет час суда божьего!

Укутавшись в одеяло, Фьора лежала на кровати. С самого утра моросил дождь, сад был весь мокрый, и птицы в нем не пели. Время шло, и на сердце у нее становилось все тяжелее.

Совсем поздно вечером в келью вошла та же послушница, что заходила к Фьоре утром. Она принесла хлеб, воду и большую миску густого супа, вкусно пахнувшего свежими овощами. Фьора немало этому удивилась и еще больше была поражена тем, что послушница с ней заговорила.

– Суп горячий, кушай скорее!

Она сказала это почти дружеским тоном, и сердце Фьоры дрогнуло. Впервые в этих стенах к ней обратились по-человечески.

– Спасибо, – сказала Фьора, улыбнувшись.

В ответ улыбки не последовало, но Фьора не обратила на это внимания. Она набросилась на еду с большим аппетитом, свойственным ее возрасту. Суп был очень вкусный, но Фьора почувствовала в нем что-то странное.

Однако ей не пришлось над этим задуматься, так как, проглотив последнюю ложку, она выронила миску из рук, глаза закрылись, и она впала в глубокий сон…

Глава 8

Вираго

[8]

Фьора открыла глаза в совершенно иной, странной обстановке. Она тотчас снова их закрыла, решив, что все это – сон. Она испытывала боль и тяжесть в голове, сухость во рту, тошноту. Фьора вновь открыла глаза, попыталась сесть, но все вокруг закружилось, и она со стоном упала на подушку. Стараясь не двигаться, она разглядывала все по сторонам.

Комната напоминала ванную, так как Фьора увидела громадную деревянную лохань, стоявшую на выложенном плитами полу, в котором был сделан желоб для стока воды, уходящей в дыру, проделанную в стене. В комнате был очаг – сейчас он не горел. Помещение было похоже и на тюрьму, так как слабый свет проникал сюда только через маленькое окошко где-то наверху, и на обычную комнату, поскольку кровать, на которой лежала Фьора, была удобной и большой, на ней могли поместиться три-четыре человека. Простыни и покрывало были чистыми, но полог из материи в крупных желто-красных разводах висел как-то небрежно. На нем виднелись обрывки блестящих нитей, свидетельствовавших о его более богатом прошлом. Фьора увидела большой сундук: зеленая краска на нем облупилась. На сундуке стоял массивный железный подсвечник, весь в восковых подтеках. Шесть свечей ярко освещали стену напротив кровати.