Флорентийка - Бенцони Жюльетта - Страница 29

– Что такое? – проворчал он.

– Тише!.. Я говорю, что уже рассветает и ваши люди давно встали. Мессир де Прам завтракает.

– Уже?.. Зачем уезжать так рано?

– Вы сами знаете, зачем. Чтобы не привлечь внимания посторонних. Вы же договорились об этом с мессиром Франческо?..

– Да, действительно… но это было до…

И Филипп склонился к Фьоре, чтобы поцеловать ее, но Леонарда удержала его.

– Не будите ее! Так будет проще…

– Вы хотите, чтобы я уехал… не простившись с нею?

– Да. Так будет легче для нее, да и для вас тоже! Вы же не хотите, чтобы вам все время вспоминалось ее заплаканное лицо.

– Нет!.. Нет, вы правы…

Гибким движением, почти не опираясь на кровать, Филипп встал, широко зевнул и потянулся, ничуть не стесняясь своего обнаженного тела, на котором виднелись следы старых ран и свежие царапины, оставленные ногтями Фьоры. Прежде чем забрать одежду, в которой он вошел накануне в спальню, Филипп повернулся к кровати, чтобы в последний раз полюбоваться своей женой, которая лежала почти полностью прикрытая массой темных, спутанных кудрей… Усталая, с синевою под глазами, она показалась ему еще прекраснее, еще желаннее…

При мысли, что он видит Фьору последний раз, у Филиппа сжалось горло… Как было бы хорошо остаться с нею навсегда, но контракт, на подписании которого он настоял сам, давал ему право лишь на одну ночь. Быстро наклонившись, Филипп взял длинную прядь темных волос и поднес ее к губам.

– Прощай!.. – прошептал он. – Прощай, любимая!

Выпрямившись, Филипп заметил, что Леонарда, со странным выражением лица, протягивает ему ножницы… Он взял их с улыбкой, совершенно потрясшей пожилую даму. Невероятно, но этот человек, о котором она не могла сказать ни одного доброго слова, улыбался, как восторженный ребенок.

– Спасибо! – сказал Филипп.

Он отрезал прядку волос, подержал ее на ладони, затем, вернув ножницы Леонарде, взял свою одежду и, ни разу не обернувшись, вышел из комнаты. Оставшись наедине с Фьорой, воспитательница осторожно задернула полог кровати, чтобы утренние лучи солнца не разбудили спящую, и на цыпочках вышла вслед за Филиппом.

А в это время Бельтрами поджидал Селонже в просторном холле с вымощенным белой и черной мраморной плиткой полом. Он неподвижно стоял внизу у лестницы. Его волосы были еще влажны от холодной воды, которую пришлось вылить на голову, чтобы прогнать хмель. Налитыми кровью глазами Франческо наблюдал за тем, как уже полностью готовый к отъезду бургундец, в сапогах и теплом плаще, медленно спускается по ступенькам. Бельтрами с горечью заметил, что тот шел тяжелым шагом человека, которому вовсе не пришлось спать… Вероятно, он с толком провел единственную имевшуюся в его распоряжении ночь!

Внезапно Франческо почувствовал, как его охватывает безумная ярость. Ему захотелось все бросить и побежать в спальню. Его дорогая дочь, вероятно, лежит там измученная, униженная, рыдающая, больная от мысли, что долгие часы ей пришлось служить удовлетворению ненасытной похоти бургундца. Но тут он заметил спускающуюся вниз Леонарду и ценой невероятного усилия взял себя в руки. Самое главное, чтобы это грубое животное навсегда скрылось с их глаз! Окружив свою любимую заботой и лаской, он быстро заставит ее забыть пережитое.

Бельтрами постарался, чтобы голос его прозвучал твердо:

– Вы простились с ней?

– Нет… Она спит, и я не стал ее будить. Вы с ней попрощаетесь за меня… Вы скажете ей…

– Что еще? – грубо прервал его купец.

– Ничего! Все равно вы не знаете…

– Я ничего не собираюсь ей передавать! Напротив, я приложу все усилия, чтобы она поскорее вас забыла! Вы хотели одну ночь, и вы ее получили. А теперь вам остается лишь сдержать обещание и погибнуть на поле боя!

– Разве я это обещал? – высокомерно спросил Селонже.

– Мне кажется, да! Припомните-ка свои собственные слова: женитьба на моей дочери запятнает вашу честь и вам ничего не остается, как кровью смыть это бесчестье. Ведь ничего не изменилось?

– Нет, ничего не изменилось! Разве я смогу привезти к герцогскому двору жену, как две капли воды похожую на свою мать, казненную за кровосмешение и прелюбодеяние? Нет! Ничего не изменилось. Но вы не можете даже вообразить, как я об этом сожалею!

– Как видно, ночь не показалась вам слишком длинной? – насмешливо спросил Бельтрами. – Быть может, вы надеетесь на новое приглашение?

С минуту Филипп молча разглядывал флорейтийца. Внезапно он понял, как этот человек должен страдать от того, что вынужден был отдать ему Фьору. Он догадался, какие темные чувства всколыхнула в душе Бельтрами их странная свадьба. Франческо наверняка обнаружил, что его отцовские чувства оказались совсем не такими, какими он их себе представлял. И раздражение Филиппа внезапно сменилось жалостью:

– Не бойтесь! Я не собираюсь возвращаться. Знайте, что всего за несколько часов я испытал такое счастье, что воспоминания о нем хватит мне до конца жизни. Я никогда не забуду эту ночь… надеюсь, что и Фьора ее не скоро забудет! А теперь прощайте, мессир Бельтрами! Берегите ее!

С этими словами Филипп направился к двери, на ходу натягивая толстые кожаные перчатки, которые он обычно носил за поясом. Но Бельтрами остановил его, протягивая запечатанный пергаментный свиток.

– Минутку, граф! Вы забыли главное. Вот плата за пресловутое пятно, так замаравшее вашу честь.

Филипп побледнел и хотел было отказаться. Он заметно колебался:

– Я бы охотно швырнул вам в лицо это заемное письмо, – прорычал он. – Но монсеньор Карл слишком нуждается в деньгах. Однако не беспокойтесь. Вы будете вознаграждены сторицею. Ведь когда я умру, жена унаследует все мое состояние.

Филипп раздраженно вырвал свиток из рук Бельтрами, сунул его под камзол и чуть ли не бегом выскочил из комнаты, сопровождаемый смехом купца. Пройдя садом, чуть серевшим в предрассветной дымке, Селонже присоединился к поджидавшим его спутникам.

Стоя на лестничной площадке, где ее застала недавняя ссора между мужчинами, Леонарда быстро перекрестилась, прислушиваясь к удаляющимся шагам странного человека, которого получила в мужья Фьора. Услышанное многое ей объяснило. Теперь-то ей стало понятно, почему брачный контракт бросил ее воспитанницу в объятия совершенно незнакомого человека.

Леонарда медленно преодолела последние ступени и подошла к Бельтрами, который, стоя на пороге дома, грозил кулаком в сторону опустевшего сада.

– Так он знал? – спросила она тихо.

Франческо, забывший о присутствии Леонарды, вздрогнул и молча взглянул на нее. Его рука бессильно опустилась. Пожав плечами, он вздохнул и произнес:

– Вы полагаете, что я отдал бы ему Фьору, если бы не это? Лоренцо де Медичи отказал герцогу Бургундскому в займе. Рука моей дочери… и ее приданое – вот цена его молчания. Как видите, он не продешевил!

– Чтобы человек его звания унизился до такого гнусного торга? В это верится с трудом. Селонже всегда слыли за людей суровых, неуступчивых, но их верность слову, честность никогда не вызывали сомнений. Да и ради чего им ронять свое достоинство? Ради денег? Но они всегда находились в милости у герцога и не имели недостатка ни в чем…

– Это единственное, что его оправдывает: он добивался денег не для себя. Вы же слышали его слова? Слава богу, он уехал, и на сей раз навсегда! Мы никогда его больше не увидим!

– Никогда? Разве он намерен бросить молодую жену, в которую, по всей видимости, сильно влюблен?..

– Нет, но он решил искать смерти на войне. Филипп любит Фьору, по крайней мере на словах. Может быть, это и правда. Но он считает, что женитьба на дочери опозоренных родителей запятнает его родовую честь.

– Он женился на дочери одного из самых уважаемых граждан Флоренции. Хоть он и Селонже, но ему не приходится краснеть за такое родство. Никто в нашем городе и слыхом не слыхивал ни о каких де Бревай…

– Разумеется, но Селонже заладил свое: такой позор невозможно пережить.

– А откуда он все узнал?..