Алая нить - Энтони Эвелин - Страница 25

– Завтра я иду к отцу, – сказал Стивен. – Мой брат тоже там будет.

– Они начнут отговаривать тебя, – сказала Анжела, – и постараются переубедить.

– Конечно, – ответил Стивен. Он наклонился через стол и взял ее руку. – Но я решил твердо. Когда я все объясню, они со мной согласятся. Я их знаю. Они любят меня. Да и мать поможет: она терпеть не может Клару. Не волнуйся, дорогая, все будет в порядке.

– А я волнуюсь, – сказала она. – Волнуюсь за тебя, волнуюсь за Чарли. Все произошло так быстро... Иногда мне очень страшно.

– Я знаю, – ответил он. – Я это чувствую. Но бояться нечего. Я знаю, что делаю. И знаю, чего хочу: только тебя и моего сына, и ничто меня не остановит. Не пора ли нам возвращаться?

Анжела не сдержала улыбку.

– Милый мой, он же не младенец. Он вполне может посидеть вечер дома. Он прекрасно провел время. Только о тебе и говорит.

– Мы с ним ладим, – сказал он. – Я и не знал, как это здорово, когда у тебя нормальная семья.

Они ходили в театр на последний бродвейский мюзикл; катались на пароходиках, которые сновали по Гудзону; делали покупки у Мэйси, где Анжела еле удержала Стивена, чтобы тот не подарил восторженному Чарли все, чем тот восхищался в отделе спортивных товаров. Ездили обедать за город; только в итальянский квартал Стивен их не возил, хотя Чарли очень туда хотелось. Его друг Джордан открыл, что на свете существует пицца, и был в восторге от нее.

Стивен и Анжела находили время, чтобы побыть вдвоем. Сегодня он выбрал прелестный ресторан на Восточной Пятьдесят шестой улице. Маленький, уютный и дорогой. Он никогда не предлагал воспользоваться двухкомнатной квартирой. Любовью они занимались в маленькой квартирке, снятой Анжелой специально для этих свиданий, пока сын ходил в кино или бродил по музею Фрик. Стивен строил планы их новой совместной жизни, а Анжела слушала и заставляла себя верить что так оно и будет.

Она не сомневалась в нем: да, он сделает именно то, о чем говорит. Порвет со своей семьей, окружением и прежней жизнью и начнет все сначала вдали от них. Она любила его за эту целеустремленность, за полное единство сексуальных желаний. И за ту нежность, которая была следствием этого, нежность к ней и такое заботливое отношение к сыну. Когда они лежали рядом в те короткие часы, что им удавалось побыть вместе, он обещал ей, как и после свадьбы в Альтофонте, что все ей возместит. Все долгие годы, что она справлялась в одиночку, когда вечно не хватало денег и она работала в выходные, чтобы юный Чарли мог куда-нибудь съездить.

Анжела позволяла ему рисовать радужные картины, потому что знала, какое удовольствие это ему доставляет. Прекрасный дом, множество слуг, его влекла Франция – не хочет ли она жить во Франции, на юге, там так солнечно и столько интересных занятий для мальчика, когда он будет приезжать на каникулы, – и медовый месяц, которого у них так и не было...

– Я столько всего хочу подарить тебе, милая, – шептал он ей. – Баловать тебя и наградить за то счастье, что ты принесла мне. Ты будешь моей любимицей. У тебя будет все, что ты пожелаешь. – И не слушал, когда она говорила, что хочет только одного: счастливо жить с ним вместе.

– Когда я поговорю с отцом, – сказал он, – мы сможем проводить выходные вместе. Может быть, поедем втроем в Вашингтон. Я бы показал Чарли Капитолий, Белый дом... это чудесный город. Мы бы отлично провели время. Поедем, Анжелина? Хочешь?

– С удовольствием, – сказала она.

– Значит, решено, – объявил он. Он перевернул ее руку и прижал ладонь к губам. – Я когда-нибудь говорил тебе, как я тебя люблю?

– Разик или два, – поддразнила она.

– Ты никогда не оставишь меня, правда?

– Конечно. Ты же знаешь.

– Знаю, – подтвердил он. – А теперь давай расплатимся и поедем домой. Я хочу увидеть Чарли, пока он не лег спать. Скажем ему, что едем в Вашингтон.

Лука Фалькони по-прежнему жил в Вест-Сайде. У него был трехэтажный дом с садом, с трех сторон окруженный высокой стеной. Лука с женой вырастили там своих сыновей; они были привязаны и к дому и к району. Стена гарантировала им безопасность, а в домах по соседству и напротив жили люди Фалькони.

Во время борьбы с семейством Муссо Пьеро уговорил мать для безопасности перенести жилые комнаты в заднюю часть дома. Окна на первом этаже были из пуленепробиваемого стекла и защищены решетками. В тенистом саду стоял стол со стульями и зонтиками, здесь можно было есть, спрятавшись от жаркого летнего солнца. В хорошую погоду тут часто проходили воскресные завтраки, которые так ненавидела Клара.

Лука любил бывать на воздухе. Ему нравилась и безопасность высокой стены, и покой его сада. Он предпочитал работать там, а не в душных комнатах. Его жена Анна, как сорока, вечно тащила в семейное гнездо ненужные вещи: столики, пуфики, картины, напоминавшие ей родину. Он частенько шутил над ней: «Там целая индустрия занимается поделкой видов Палермо только для тебя». Она скучала по Сицилии, несмотря на то что прошло столько лет, и до сих пор плохо говорила по-английски. Отец отправил Стивена учиться в колледж, ибо не хотел, чтобы сын вырос таким же, как парни в других семьях – невежественные, только и умеющие, что работать кулаками. А у его сына была голова на плечах.

Пьеро в колледже не учился. Он и школу-то еле кончил. Не особенно башковит, зато у него доброе сердце. Преданный сын и так похож на деда. Лука Фалькони был доволен женой, сыновьями и внуками. Единственное, что отравляло его счастье, – эта бесплодная сучка, на которой женился Стивен. Лука винил себя. Неудачный брак: ни детей, ни утешения для сына. Для дела-то он хорош, это ясно. Он напоминал об этом жене, когда та начинала жаловаться на невестку, но только чтобы она замолчала: в душе он был согласен с ней.

Сыновья, Стивен и Пьеро, сидели рядом на теплом осеннем солнце. Анна принесла большую бутыль кьянти, оливок и колбасы. Они говорили на родном диалекте, как когда-то их деды.

– Сын мой, – говорил Лука Фалькони, – сын мой, того, что ты говоришь, не может быть. Я сплю. Мне снится дурной сон!

– Это не сон, папа, – был ответ.

– Чертов кошмар, – пробормотал Пьеро по-английски. Он в очередной раз покачал головой.

– Жена и сын, – повторил Лука. – И ты держал это в тайне от нас? Все эти годы скрывал от меня, от мамы, ни разу и словом не обмолвился?

– Прости меня, – смиренно сказал Стивен. – Это была не тайна. Это было горе. Я никому не рассказывал. Страшное горе. Я после этого хотел, чтобы меня убили. И не мог ни с кем разговаривать.

Отец кивнул. Он слишком хорошо помнил, как его чокнутый сын получил на войне награду, рискуя жизнью. Лука был зол на него за это, но и гордился им. Медаль и грамота висели в рамке на стене гостиной. Теперь он понял причину.

– Ты не имел права, – упрекал он Стивена. – Ты должен был сказать нам. Мы бы помогли.

– Я знаю, – согласился Стивен. Он никогда не спорил с отцом на семейные темы. Он слишком уважал его. – Я был не прав. Но сейчас я пришел к вам. Ты называешь это дурным сном, папа, но для меня это чудо. Через столько лет я вдруг обретаю жену и сына. Он типичный Фалькони: ты, дедушка, я – все в одном лице. И такой умница. Хорошо учится. Мать его воспитала настоящим мужчиной, с чувством собственного достоинства. – Он знал, как эта характеристика понравится отцу. Он продолжал: – Впервые за шестнадцать лет я счастливый человек. Я хочу, чтобы они остались со мной.

Лука тут же это отверг.

– Только не в Нью-Йорке. И не во Флориде. Мы все знаем, что такое Клара. Она пойдет к этому старому пердуну Альдо и начнет вопить. Твой мальчик не будет в безопасности. И его мать тоже. Нет, невозможно, – заключил он.

– Ты можешь поселить их в другом месте, – предложил Пьеро. Он полностью был на стороне брата. Всю жизнь он любил Стивена и восхищался им. Сам он был счастлив в браке и обожал своих сыновей и новорожденную дочку. – Страна-то большая, слава Богу. Можешь поселить их в хорошем доме и навещать. Раз, может быть, два в неделю. Как будто ездишь по делам. Клара и не узнает.