Секрет для соловья - Холт Виктория - Страница 3

Я любила сидеть на кухне и наблюдать, как работает наш кансама. Он был такой большой и важный, прекрасно понимал, что я им восхищаюсь, и находил себя в самом деле неотразимым. Часто он угощал меня какими-нибудь лакомствами и, скрестив руки на объемистом животе, смотрел, как я их поглощала. Мне хотелось сделать ему приятное, и поэтому мое лицо при этом неизменно выражало восторг.

– Никто не готовит цыплят так, как кансама полковника-сахиба. Лучший кансама в Индии! Ну-ка, мисси Су-Су, ловите!

С этими словами он бросал мне лепешку с мясом барашка.

– Ну как, нравится? А теперь запейте. Хорошо? То-то же…

Я пила холодный лимонный сок с розовым сиропом и слушала болтовню кансама о том, какие блюда он умеет готовить. Кансама вообще любил поговорить о себе.

В течение десяти лет все это составляло мою жизнь. Незабываемые годы! И неудивительно, что воспоминания о них постоянно оставались со мной. Один случай особенно врезался мне в память.

До сих пор вижу мельчайшие подробности происшедшего. На солнце уже было очень жарко, хотя стояло еще утро, и дневной зной ждал нас впереди. Я вместе с айей пробиралась по узким проходам рынка и иногда останавливалась полюбоваться содержимым ларька с безделушками, пока айя беседовала с его хозяином. Мы проходили мимо висевших на вешалках ярких сари, мимо похожих на пещеры небольших закусочных, где готовились национальные блюда, старались увернуться от коз, трусивших рядом с людьми, обходили попадавшуюся время от времени корову и не сводили глаз с прытких загорелых мальчишек, а больше всего – с их проворных пальцев. Наконец, мы вышли из рынка на широкую улицу, где все и произошло.

В это утро на улицах было удивительно много всякого рода транспорта – вот груженый верблюд важно прошествовал к базарной площади, вот проехала повозка, которую тащили волы. В тот момент, как айя сказала, что нам пора двигаться к дому, перед одной из повозок внезапно возник мальчик лет четырех или пяти. Я в ужасе наблюдала, как его отбросило от удара повозки под колеса телеги.

Мы бросились и подобрали его. Он весь побелел и очень испугался. Мы положили его у обочины. Вокруг тут же собралась толпа, все оживленно что-то говорили, но этого диалекта я не понимала. Кто-то побежал за помощью.

Мальчик все это время неподвижно лежал на земле. Я опустилась на колени рядом с ним и, повинуясь какому-то инстинкту, положила руку ему на лоб. Странное чувство при этом охватило меня – даже не могу объяснить, что это было. Что-то вроде экстаза… В тот же миг лицо мальчика изменилось. Казалось, на какое-то мгновение он перестал чувствовать боль. Айя не сводила с меня глаз.

Я сказала ребенку по-английски:

– Все будет хорошо. Скоро тебе помогут. Тебе станет лучше.

Но не слова успокоили его, а прикосновение моих рук.

Скоро подоспела помощь. Мальчика осторожно подняли и положили в повозку, которая тут же отъехала. Когда я снимала руку, то заметила по глазам ребенка, что боль опять возвращается к нему.

Мне самой была непонятна та сила, которая исходила от меня.

Мы продолжали прогулку в молчании, не говорили об этом инциденте, но я знала, что он присутствует в наших мыслях.

Вечером, уложив меня, как обычно, в постель, айя вдруг взяла мои руки и страстно их поцеловала.

При этом она сказала:

– В этих маленьких ручках огромная сила, Су-Су. Возможно, ты можешь лечить прикосновением.

Я была очень взволнована.

– Ты имеешь в виду этого мальчика сегодня утром? – спросила я няню.

– Да, я все видела, – ответила она.

– И что это значит?

– Это значит, что у тебя есть дар. Он здесь, в этих прелестных маленьких ручонках.

– Дар? Ты думаешь, я могу делать людей лучше?

– Я думаю, ты можешь облегчать боль, – ответила айя. – Делать людей лучше подвластно рукам более всемогущим, чем твои.

Иногда по вечерам я ездила верхом вместе с отцом. У меня был свой собственный пони – одна из самых больших радостей моей жизни, и я очень гордилась нашими выездами. Бок о бок с отцовской лошадью, в белой блузке и юбке для верховой езды мы с отцом составляли существо понятия – семья. И чем старше я становилась, тем теснее становились узы, связывающие нас. С маленькими детьми он держался несколько застенчиво, что вызывало во мне нежность. В том возрасте мне казалось, что фамильярность граничит с презрением. Мне хотелось смотреть на отца снизу вверх, и он делал все для того, чтобы мне это удавалось.

Он часто рассказывал мне о своей службе, об Индии, о роли британцев здесь. Меня переполняла гордость за его часть, за Империю, но больше всего – за него самого. Отец говорил со мной и о моей матери. Оказывается, ей никогда не нравилась Индия. Мама постоянно скучала по родине, но храбро пыталась не показывать этого. Он беспокоился обо мне – ребенке без матери и с отцом, который не может уделять этому ребенку столько внимания, сколько требуется.

Я говорила ему, что мне хорошо, миссис Фернли – прекрасный товарищ, я очень люблю свою айю и совершенно счастлива.

– Ты хорошая девочка, Сусанна, – сказал мне на это отец.

Я рассказала ему о случае с мальчиком на дороге.

– Ты знаешь, папа, это было так странно… Когда я прикоснулась к нему, то почувствовала, как от моих рук исходит какая-то сила. И он тоже почувствовал, потому что перестал ощущать боль. Я точно знаю, что перестал.

Отец улыбнулся.

– Вот ты и совершила доброе дело, – пошутил он.

– Ты что, не веришь, что это было так? – настаивала я.

– Ты поступила как добрый самаритянин. Надеюсь, что ему окажут настоящую помощь. Больницы здесь очень плохи. Если у него сломаны кости, только Бог ему поможет. Ему повезет, если они срастутся как надо.

– Значит, ты не думаешь, что у меня… особое прикосновение… или что-то вроде этого? А вот айя верит.

– Айя!

Он улыбнулся доброй, но немного презрительной улыбкой.

– Что могут туземцы знать о таких вещах?

– Она как будто говорила об исцеляющем прикосновении. Но, папа, это и вправду было чудом!

– Возможно, мальчику было просто приятно, что английская леди опустилась рядом с ним на колени.

Я умолкла. Было ясно, что ни с ним, ни с миссис Фернли нет смысла говорить о мистических предметах. Они оба были слишком практичны, «слишком цивилизованы». Но я не могла выбросить этот случай из головы, со мной до сих пор никогда не происходило ничего столь же важного.

Однажды, после того, как мне исполнилось десять лет, во время нашей совместной прогулки отец как-то сказал мне:

– Видишь ли, Сусанна, тебе пора получить образование.

– Но миссис Фернли говорит, что я хорошо учусь.

– Понимаешь, дорогая, придет время, когда ты перерастешь миссис Фернли. Она считает, что это время почти настало. Кроме того, твоя гувернантка решила вернуться на родину.

– Правда? Значит, тебе придется найти еще кого-нибудь на ее место?

– Не совсем так. На земле есть только одна страна, где молодая английская леди должна получить образование, и эта страна – Англия.

Я замолчала, пытаясь осмыслить услышанное.

– А как же ты? – наконец спросила я.

– Я, конечно, останусь здесь.

– Ты хочешь сказать, что я поеду в Англию… одна?

– Моя дорогая Сусанна, это происходит со всеми молодыми людьми, выросшими в Индии. Ты ведь сама видела. Придет время, и настанет твоя очередь. Наверное, тебе следовало бы уехать даже раньше.

Затем отец начал излагать свой план. Миссис Фернли, наш неизменный друг, любезно предложила взять меня с собой. Она собиралась вернуться в Англию. Там она отвезет меня к дяде Джеймсу, брату моей матери, и его жене Грейс. Хамберстонский приход, где они живут, станет моим домом. Когда мне исполнится семнадцать или восемнадцать лет, я приеду назад к отцу.

– Но это значит – через семь лет! Целая жизнь…

– Не совсем так, дорогая. Мысль о расставании ненавистна мне так же, как и тебе… может быть, даже больше… но это необходимо. Нельзя позволить тебе вырасти необразованной.