Тварь - Бенчли Питер Бредфорд - Страница 52

– Он играет с вами, – сказал Дарлинг по микрофону. – Как кошка с фантиком. Если повезет, ему надоест и он оставит вас в покое.

Сент-Джон поднял голову, как будто прислушиваясь еще к какому-то звуку.

– Наш двигатель заглох, – проговорил он.

– Как только тварь вас отпустит, мы поднимем вас лебедкой. Теперь уже скоро.

Шарп подождал, пока Дарлинг не отключил микрофон, и спросил:

– Ты веришь в это?

Дарлинг помолчал, прежде чем ответить:

– Нет. Эта сволочь найдет, как проникнуть внутрь.

Язык скользил по шкуре, исследуя структуру, отыскивая отличие. Но шкура везде была одинакова: твердая, безвкусная, мертвая. Язык стал двигаться быстрее, тварь теряла терпение. Какой-то сигнал промелькнул в ее мозгу и исчез.

Язык остановился, вернулся назад и начал облизывать снова, более медленно.

Вот. Сигнал повторился и был устойчив. Структура шкуры стала иной: более гладкой, более тонкой.

Более слабой.

Вероятно, Стефани услышала шум позади себя – находящимся в каюте «Эллис эксплорер» было видно, что она повернулась, чтобы посмотреть на свой иллюминатор. То, что она увидела, заставило ее завизжать и попятиться.

Сент-Джон взглянул в том же направлении и задохнулся.

– Что там? – спросил Дарлинг.

– По-моему... – проговорил Сент-Джон, – по-моему, это язык.

Энди изменил угол видеокамеры внутри подводного аппарата и сфокусировал на иллюминаторе, и тогда они тоже смогли увидеть это. Язык. Он лизал иллюминатор, покрывая стекло розовой плотью. Затем он отодвинулся, стал конусообразным и постучал по стеклу. Звук напоминал постукивание молотка, вбивающего мебельные гвозди.

Затем язык убрался, и какое-то время иллюминатор оставался черным. Раздался звук, подобный оглушительному визгу.

Сент-Джон схватил с крюка переборки фонарь и осветил иллюминатор. Они смогли увидеть только часть его, потому что он был больше, чем иллюминатор, намного больше: загнутый, подобный косе клюв цвета янтаря, и его острие давило на стекло.

Стефани прижалась к противоположной переборке, а Сент-Джон безмолвно стоял на коленях и направлял свет фонаря на иллюминатор. Эдди повернулся к видеокамере и проговорил:

– Проклятье!

Потом раздался треск, и в какую-то долю секунды вода, как взрыв, ворвалась внутрь капсулы, раздался громкий визг, крики... а затем наступила тишина, монитор погас.

Все трое наверху продолжали молча смотреть на пустой экран.

41

Как только Дарлинг сел в такси, он снял галстук и засунул его в карман пиджака. Он чувствовал, что задыхается, и опустил стекло, чтобы ветер обдувал лицо.

Он ненавидел похороны. Похороны и больницы. И не только потому, что они были связаны с болезнью и смертью: они означали полную потерю контроля. Они были свидетельством ошибки, заложенной в те представления, которыми он руководствовался в жизни: что ловкий и осторожный человек способен выжить, рассчитывая, насколько он может рисковать, и никогда не переступая этой черты. Больницы и похороны были доказательством того, что эта черта иногда сдвигалась.

Кроме того, Дарлинг считал, что похороны ровным счетом ничего не делали для покойника, они устраивались для живых.

Майк всегда соглашался с ним в этом. Давным-давно они заключили договор, что, если один из них умрет, другой похоронит его в море, не устраивая никаких церемоний. Ну что ж, Майк действительно был похоронен в море, но не так, как они себе это представляли.

Это были небольшие похороны: только семья и Дарлинг, и несколько слов, произнесенных португальским проповедником, и пара спетых гимнов. Никаких вопросов, никаких упреков, никакого обсуждения того, что случилось. Наоборот, вдова Майка, ее два брата и две сестры делали все возможное, чтобы успокоить Дарлинга.

И это, разумеется, привело к тому, что он чувствовал себя еще хуже.

Он не сказал им правды о том, как погиб Майк. Он и Шарп были единственными, кто знал правду, и никто больше ни при каких обстоятельствах не мог предположить что-либо в этом духе. Они не видели смысла в том, чтобы расписывать перед семьей картины, которые преследовали бы вдову и родственников в страшных снах всю оставшуюся жизнь. Поэтому Дарлинг сказал, что Майк упал за борт и утонул: он, наверно, при падении ударился головой о трап и потерял сознание.

Они рассказали это же и властям, не испытывая никаких угрызений совести по поводу сокрытия улик. На видеопленке было запечатлено и так достаточно кровавых событий, чтобы удовлетворить любых вампиров. Еще одна жертва не прибавила бы ничего.

Когда Дарлинг не получил ответа на свой вызов «Капера», он был готов сожрать Майка за то, что тот заснул на вахте. Они с Шарпом попросили у Гектора моторную лодку и поспешили пересечь полмили открытой воды, направляясь к дрейфующему судну. Шарп все еще находился в шоке: он сидел в лодке, как зомби. Но когда они обнаружили, что Майк исчез, Маркус быстро пришел в себя.

Первые пятнадцать – двадцать минут они были убеждены, что Майк свалился за борт. Отметив направление течения и дрейфа судна, они воспользовались быстрым маневренным маленьким катером и обыскали около мили. Но затем решили, что высота крыла ходового мостика «Капера» позволит осмотреть большее пространство, и вернулись на судно. Подойдя к судну с правого борта, они увидели царапины на краске корпуса.

А затем, поднявшись на палубу и проведя руками по фальшборту, они обнаружили слизь и почувствовали запах, и это объяснило им, что произошло на самом деле.

Дарлинга не было на судне, когда случилось несчастье, и даже будь он там, вероятнее всего, он не смог бы ничего сделать. Тем не менее, Вип взвалил всю вину на себя. Понимая, что это в общем-то нелогично, он все же знал, что зерно справедливости в этом есть: Майк не был человеком, способным принимать решения самостоятельно, он полагался на то, что Вип укажет ему, как нужно действовать; он никогда не любил один оставаться на судне, и Вип знал все это.

«Прекрати, – приказал себе Дарлинг. – В этом нет никакого смысла».

Таксист включил радио, начали передавать полуденные новости, все больше наполненные мрачными картинами экономического положения Бермуд. За неделю, последовавшую за катастрофой подводного аппарата, число туристов снизилось на пятьдесят процентов.

Население требовало от правительства предпринять что-то, чтобы избавиться от животного, но ни у кого не было никаких конкретных предложений, и правительство продолжало свои консультации с учеными из Калифорнии и Ньюфаундленда, а те не могли достичь консенсуса. Со временем, как с надеждой предсказывали все они, гигантский кальмар просто покинет воды Бермуд.

Уже больше никто не желал связываться со зверем – то есть никто, кроме доктора Тэлли и Осборна Мэннинга. Они писали Дарлингу, пытались дозвониться, посылали телеграммы, испробовали все средства. Они даже пытались убедить его, что помощь в уничтожении твари до некоторой степени является его обязанностью, что тварь является одновременно и символом, и симптомом нарушения равновесия в природе и ее уничтожение приведет к началу восстановления нормального порядка вещей. Они подняли свою ставку, заявив, что если Дарлинг согласится вывозить их в море в течение самое большее десяти дней, то он сможет заработать чистых 100 тысяч долларов. Ответ Дарлинга был весьма прост: зачем покойнику 100 тысяч долларов?

Отказаться от такой приманки было не просто, потому что, как понимал Вип, каждый из этой парочки – притом каждый по-своему – почти свихнулся. Мэннинг помешался на своей личной вендетте, Тэлли – на потребности доказать, что его жизнь прошла не напрасно. Их головы, взятые вместе, не могли бы составить и одной полноценной.

Как понял Дарлинг, они даже обратились к военно-морскому флоту США. По словам Маркуса, Мэннинг связался с одним из сенаторов, который в свою очередь связался с министерством обороны, а те запросили мнение капитана Уиллингфорда о том, как можно изловить и уничтожить зверя. Этот запрос чрезвычайно обеспокоил Уиллингфорда, отчасти потому, что любой запрос Пентагона он воспринимал как критику, а отчасти потому, что он был трус. Он не хотел вызвать недовольство сенатора, который в один прекрасный день мог оказать влияние на то, сменит ли капитан своего серебряного орла на серебряную звезду. И поэтому Уиллингфорд сорвал свое беспокойство на Маркусе, на которого он каким-то образом пытался возложить вину за провал всего дела.