Остров накануне - Эко Умберто - Страница 32

Французы были уже близко, было известно, что Мазарини всеми силами старается предотвратить лобовую сшибку, таково данное ему поручение папы. Мазарини носился от одного воинства к другому, возвращался с донесениями в аббатство к отцу Иммануилу, снова скакал на коне, чтобы передать контрпредложения и тем и этим. Роберт его видел всегда и исключительно с расстояния, в облаке пыли, пылко раскланивающегося со всеми. Обе стороны пока что не страгивались с мест, поскольку первому шагнувшему причитался шах и мат. Роберт в конце концов усомнился, не является ли помощная армия чистым изобретением этого молодого капитана, баюкавшего одной и той же песенкой осадчиков и осажденных.

И действительно, начиная с июня, проводился съезд имперских выборщиков в Регенсбурге, и от Франции там присутствовали уполномоченные, среди которых отец Жозеф. На съезде шел передел городов и весей и, в частности, еще 13 октября были достигнуты соглашения по вопросу о Казале. Мазарини был извещен об этом сразу же, как сообщил отец Иммануил Роберту, и теперь занимался уговариванием и тех, кто приближался, и тех, кто ожидал. Испанцы тоже получали одно за другим известия со съезда, но каждое сообщение расходилось с предыдущим; дошли эти же сведения и до французов, но они опасались, что Ришелье не согласится – и он действительно не соглашался, но будущий кардинал Мазарини уже в те времена начинал действовать по собственному почину, за спиною у того, кто состоял в роли его покровителя.

Так обстояли дела 26 октября, две армии выстроились в два фрунта. На востоке, по линии холмов, в направлении Фрассинето вытянулись французы. Напротив, имея реку по левой руке, в ложбине между крепостью и взгорьем – испанская армия, и Туара лупил по ней снарядами со спины.

Гуськом вражеские колымаги выползали из городских стен. Туара собрал эскадрон из немногочисленной оставшейся у него конницы и напустил на обоз испанцев. Роберт умолял, чтоб его включили в экспедицию, но тщетно. Роберт стоял на стене как на палубе корабля, с которого некуда было высаживаться и можно было только глядеть на обширное водное пространство и на горы недоступного Острова.

Защелкали выстрелы, авангарды пошли на сближение. Туара скомандовал вылазку, открывая второй фронт против людей Его Католического Величества. Кавалерийский эскадрон выскакал из – за стен цитадели в долину, и тут Роберт с бастионов увидел черного всадника, который, не шарахаясь от первых уже летавших пуль, носился от одного строя к другому, по самой середине, по линии огня, размахивая какою – то бумагой и выкрикивая, как потом доложили близкорасполагавшиеся: «Мир, мир!»

Это был капитан Мазарини. В последних своих перемещениях от одного стана к другому он уговорил испанцев принять регенсбургские пакты. Война окончилась. Казале оставался у Невера, французы и испанцы покидали город. Видя, как строи рассеивались, Роберт быстро оседлал старого и преданного Пануфли и выехал на место несостоявшегося боя. Он видел, как дворяне в раззолоченных доспехах церемонно раскланивались друг с другом, рассыпались в комплиментах, выплясывали реверансы, на импровизированных столах подписывали и запечатывали соглашения о мире.

На следующий день начались отъезды. Прежде всех ретировались испанцы, за ними французы, царила суматоха, заключались неожиданные знакомства, обмены подарками, предложения дружбы, тем временем в городе пухли под солнцем трупы зачумленных, рыдали вдовы, кто – то из обывателей пересчитывал нажитую казну и залечивал французскую болезнь, причем нажитую не от кого иного, как от собственной супруги.

Роберт попытался собрать своих батраков. Но об ополчении ла Грив не имелось известий. Кто – то, видимо, помер в чуму, другие поразбредались. Роберт предположил, что они возвратились в деревню. Наверное, от них и его мать приняла известие о гибели мужа. Роберт подумал, что должен бы быть рядом с нею в тяжкий час. Но он не умел знать четко и ясно, в чем состоит его долг.

Трудно сказать, из – за чего расшаталась его вера – из – за рассуждений ли Сен – Савена о бесконечно малых и бесконечно больших мирах, о пустоте без Бога и без правил? Из – за уроков осмотрительности Салетты и Саласара? Или же по вине упражнений в Героическом Остроумии, которое отец Иммануил преподносил ему как единственную науку?

Читая, как он обо всем этом вспоминает во время сидения на «Дафне», я прихожу к выводу, что в Казале, потеряв и отца и себя самого на войне, имевшей много смыслов и никакого смысла, Роберт научился видеть всеобъемлющий мир как хитросплетение ошибок, за которым уже не стоит Автор; а если Автор и есть, он как будто теряется, переиначивая самого себя со слишком многих точек зрения.

Если там Роберт соприкасался с миром, у которого больше не имелось центра, а имелись одни периметры, на «Дафне» он ощущал себя действительно на самой дальней и самой затерянной периферии, ибо центр, если и существовал, центр был напротив, а Роберт являлся неподвижным сателлитом центра.

15. ЧАСЫ (СРЕДИ ПРОЧИХ И МАЯТНИКОВЫЕ)[18]

Думаю, из – за этой неподвижности вот уже добрых сто страниц я рассказываю о событиях, предварявших высадку Роберта на «Дафну», а на самой «Дафне» не даю случиться ничему. Если дни на опустошенном корабле пустопорожни, нельзя упрекать за это меня, который и так не вполне уверен, что повесть заслуживает пересказа; не виноват и Роберт. Его, в исключительном порядке, можно укорить, что он потратил день (слово за слово, а протекло часов тридцать с тех пор, как у него украли яйца), пытаясь вытеснить мысль о единственном варианте, при котором его сидение на корабле приобретало интерес. Он понимал с самого начала, что «Дафна» не так уж непорочна. На этой деревяшке витал, или в ней таился, некто или нечто, какой – то не – он. Даже на этой развалюхе не было возможности прочувствовать осаду в чистом виде; снова враг был прямо у него в доме.

Ему бы заподозрить нехорошее еще с ночи метафизического объятия с Островом. Тогда, очувствовавшись после бреда, он ощутил жажду, кувшин был пуст, он пошел искать бочонок. Те, что он установил на верхней палубе для сбора дождя, были непомерно тяжелы; в провиант – камере, он помнил, хранились бочонки поменьше. Он спустился туда и подхватил первый подвернувшийся – позднее, размышляя, он сказал себе, что как – то уж слишком подозрительно подвернувшийся, – и, занеся в каюту, поставил на стол и прильнул к вертку.

Текла не вода, и закашлявшийся Роберт понял, что в бочонке содержался горячительный настой. Причем не вино, определил он как исконный крестьянин, и не перегнанное вино. Тем не менее, питье было ему не противно, и в припадке неожиданной веселости он хватил изрядную порцию арака. Он не обеспокоился мыслью, что, если все бочонки в продовольственном отсеке таковы же, может создаться неприятное положение с пресным питьем. Он не стал себя спрашивать, почему во второй вечер, когда он приникал к первому попавшемуся носику в провиантском трюме, вытекала питьевая вода. Только гораздо позднее он уверился, что Некто выставил после первого его посещения свой коварный подарок, причем так, чтобы он попадался первым. Кому – то требовалось довести его до пьяной одури, получить над ним власть. Если таков был замысел, Роберт подыграл противнику – ретивее невозможно. Не думаю, чтобы он выпил много водки, но для новобранца его разряда даже и нескольких стаканов было в избыток.

Из рассказа явствует, что Роберт пережил наступившие события в состоянии охмеления и что он охотно возвращался в это состояние и в последующие дни.

Как положено запьяневшему, Роберт уснул, но был во власти еще более жестокой жажды. Тягучий сон возвратил его воспоминанием в последние минуты в Казале. Перед отбытием он ходил прощаться с отцом Иммануилом, тот как раз разбирал и упаковывал свою поэтическую машину, отъезжая в Турин. Потом, простившись с иезуитом, Роберт оказался на улице в потоке испанских и имперских экипажей, вывозивших детали осадной техники и бомбардирных орудий.