Оно - Кинг Стивен - Страница 121

Он помолчал, попыхивая трубкой.

— Похоже, «Легион белой благопристойности» был всего лишь еще одним зернышком, Майки, и оно нашло здесь хорошо удобренную почву. По существу, это был клуб богатых людей. А после пожара они спрятали свои балахоны и лгали, выгораживая друг друга, так что дело спустили на тормозах. — Теперь в его голосе звучало такое горькое презрение, что моя мать, хмурясь, подняла голову. — Кто, в конце концов, погиб? Восемнадцать солдат-ниггеров, четырнадцать или пятнадцать городских ниггеров, четверо музыкантов-ниггеров из джаз-банда… да горстка друзей ниггеров. Велика беда?

— Уилл, — тихо проговорила мать. — Достаточно.

— Нет, — возразил я. — Я хочу послушать.

— Тебе пора спать, Майки. — Он взъерошил мне волосы большой, тяжелой рукой. — Я просто хочу рассказать тебе еще кое о чем, и не уверен, что ты поймешь… сомневаюсь, понимаю ли все сам. Случившее в тот вечер в «Черном пятне», пусть это и ужасно… я не думаю, что произошло все только из-за цвета нашей кожи. И даже не потому, что находилось «Пятно» рядом с Западным Бродвеем, где белые богачи Дерри жили тогда и живут теперь. Я не думаю, что тут дела у «Легиона белой благопристойности» шли так хорошо, потому что в Дерри черных и бродяг ненавидели сильнее, чем в Портленде, или Льюистоне, или в Брансуике. Все дело в здешнем духе. Дух этого города наилучшим образом подходит для всего дурного, для того, что приносит боль. За прошедшие годы я снова и снова думал об этом. Я не знаю, как такое может быть… но так оно и есть.

Но хорошие люди живут в Дерри теперь и жили раньше. На похороны пришли тысячи горожан, и они хоронили как черных, так и белых. Большинство предприятий не работали почти неделю. В больницах пострадавших лечили бесплатно. Им приносили корзины с едой и письма с соболезнованиями, написанные от души. Протягивали руку помощи. Тогда я познакомился со своим другом, Дьюи Конроем, и ты знаешь, он белый, как ванильное мороженое, но я чувствую, что он мне брат. Я бы умер за Дьюи, если б он меня попросил, и хотя никому не дано знать душу другого человека, я думаю, он умер бы за меня, если б дошло до этого.

В любом случае, армия отправила тех, кто выжил после пожара, в другие места, словно они стыдились случившегося… и, наверное, они стыдились. Я оказался в Форт-Худе, где прослужил шесть лет. Там я встретил твою мать, и мы поженились в Галвестоне, в доме ее родителей. Но все эти годы Дерри не выходил у меня из головы. И после войны я привез твою мать сюда. Здесь у нас родился ты. И здесь мы живем, менее чем в трех милях от того места, где в 1930 году находился клуб «Черное пятно». И я думаю, тебе пора ложиться спать, молодой человек.

— Я хочу послушать про пожар! — закричал я. — Расскажи мне о нем, папочка!

Но он посмотрел на меня, хмурясь. Если такое случалось, я точно знал, что ничего не выгорит… возможно, потому, что хмурился он редко. Обычно улыбался.

— Эта история не для детских ушей, — ответил он. — В другой раз, Майки. Когда мы отшагаем с тобой еще несколько лет.

Как выяснилось, мы оба отшагали еще четыре года, прежде чем я услышал историю о том, что случилось в тот вечер в клубе «Черное пятно», и к тому моменту дни отца уже были сочтены. Он рассказывал мне о пожаре, лежа на больничной койке, накачанный обезболивающими, время от времени засыпая или впадая в забытье, а раковая опухоль неумолимо и безостановочно пожирала его внутренности.

26 февраля 1985 г.

Перечел эту последнюю запись и сам удивился, разрыдавшись от скорби по отцу, который уже двадцать три года как умер. Я помню, как горевал после его смерти — почти два года не мог прийти в себя. Когда в 1965 году я окончил среднюю школу, мать посмотрела на меня и сказала: «Как бы отец гордился тобой!» Мы расплакались в объятиях друг друга, и я подумал, что все, мы наконец-то похоронили его этими запоздалыми слезами. Но кто знает, как долго горе может оставаться с человеком? Разве не бывает, что через тридцать или даже сорок лет после смерти ребенка, или сестры, или брата человек, наполовину проснувшись, думает об утрате и чувствует, что пустоты, которые оставила эта смерть, не заполнятся никогда, до последнего дня жизни?

Он демобилизовался в 1937 году, получив пенсию по инвалидности. К тому времени армия моего отца значительно повысила свою боеготовность. Даже полуслепой, говорил он мне, уже понимал, что скоро придется расчехлять пушки. К тому времени его произвели в сержанты, и он потерял большую часть левой ступни, когда новобранец, перепугавшийся до такой степени, что чуть не наложил в штаны, вытащил чеку из ручной гранаты, а потом выронил ее, вместо того чтобы бросить. Она откатилась к моему отцу и взорвалась со звуком, по его словам, напоминавшим кашель в ночи.

Немалая часть вооружения, с которым приходилось иметь дело солдатам той давней поры, или изначально была неисправной, или вышла из строя после долгого хранения на складах. Им давали патроны, которые не стреляли, и винтовки, которые взрывались у них в руках, если выстрел все-таки происходил. У военных моряков торпеды плыли в сторону от цели, а если попадали в цель, то не взрывались. У самолетов армии и флота отваливались крылья при чуть более жесткой посадке, а в 1939 году на военной базе в Пенсаколе (я об этом читал) офицер службы снабжения обнаружил, что множество стоящих там армейских грузовиков не могут тронуться с места, потому что тараканы съели все резиновые шланги и ремни привода вентилятора.

Так что жизнь моему отцу и его тело (включая, разумеется, и ту часть, которая дала жизнь вашему покорному слуге Майклу Хэнлону) спасли головотяпство чиновников и никудышное вооружение. У гранаты взорвался не весь заряд, и отец потерял лишь часть левой ступни, а не все от ключиц и ниже.

Выплаченные при демобилизации деньги позволили ему на год раньше, чем он планировал, жениться на матери. Они не сразу поехали в Дерри, сначала перебрались в Хьюстон, где работали до 1945 года. Мой отец трудился бригадиром на заводе, который изготавливал корпуса для бомб. Моя мать стала Рози-клепальщицей.[177] Но, как он и рассказывал мне, одиннадцатилетнему, мысль о Дерри «никогда не выходила у него из головы». И теперь я спрашиваю себя, а может, что-то тянуло его в Дерри даже тогда, тянуло с тем, чтобы я смог занять свое место в том кругу в Пустоши, который сложился одним августовским вечером. Если во вселенной есть высшие силы, значит, добро всегда уравновешивает зло… но ведь и добро может быть не менее ужасным.

Мой отец выписывал «Дерри ньюс» и постоянно проглядывал объявления о продаже земли. Большую часть заработанных денег они откладывали. Наконец он увидел предложение о продаже фермы, которое выглядело привлекательным… во всяком случае, на бумаге. Из Техаса они приехали на автобусе «Трейлуэйс», осмотрели ферму и купили ее в тот же день. Отделение Первого торгового банка в округе Пенобскот выдало ему ипотечный кредит на десять лет, и они начали обустраиваться на новом месте.

— Поначалу у нас возникали проблемы, — рассказывал он мне в другой раз. — Нашлись люди, которые не хотели, чтобы по соседству с ними жили негры. Мы знали, что так и будет, я же не забыл «Черное пятно», но полагали, что со временем все успокоится. Подростки приходили и бросали в окна камни и банки из-под пива. В первый год я раз двадцать вставлял новые стекла. И досаждали нам не только подростки. Как-то раз, проснувшись поутру, мы увидели нарисованную на стене курятника свастику, а все куры передохли. Кто-то отравил им корм. Больше я кур не держал.

Но шериф округа — тогда в Дерри не было начальника полиции, до этого городу еще предстояло дорасти — начал с этим разбираться, и разбираться серьезно. Это я к тому, Майки, что здесь живут не только плохие люди, но и хорошие. Салливан не относился к человеку по-другому только потому, что кожа у него коричневая, а волосы — курчавые. Он приезжал с десяток раз, говорил с людьми и, наконец, выяснил, кто это сделал. И кто, по-твоему? Догадайся с трех раз, первые два — не в счет.