Чем вы недовольны? - Эдель Михаил - Страница 18

Да, но чем заняться? Адвокатурой? Ну что ж… Можно увезти «Неизвестную» из Ломоносовска, поселиться на юге…

А как избавиться от Джейрана? Ох этот наглый баптист! Курбский давно окрестил Джейрана «баптистом» и относился к нему по-барски, высокомерно и презрительно. Себя он считал высоко интеллектуальным аристократом.

И вдруг в номер вошёл «баптист» с побелевшими глазками. Курбский только что принял освежающий душ и покоился в кресле в роскошном халате.

Джейран тоже уселся в кресло и смотрел на Курбского, как купец на нерадивого приказчика.

– Слушайте, профессор. Каждую минуту сюда могут войти не постучавшись молодцы из охраны общественного порядка.

– Уж слышал. Вернее, слышу двадцать лет.

– Отлично, тогда внимайте. Нам угрожает Бур.

– Откуда он взялся?

– Из дальних мест.

– А почему он должен угрожать?

– Потому что сейчас он чистенький.

– Я его никогда не видел и никаких дел с ним не имел.

– Весьма благородное заявление.

– Слушайте, попик, вы мне надоели. И я этого не скрываю. Всё!

– Нет, не всё.

– Понимаю, в случае чего… вы назовете меня.

– Вас назовет Илона.

– Ей-то уж и в несчастном случае ничего не угрожает. Ну, знакомила. Без нанесения ущерба. Соучастие втёмную. Наказание незначительное. А вы при случае, конечно, скажете обо мне. Не сомневаюсь.

– Хотите, я вас вывезу за границу? С деньгами, – сказал Джейран.

– Илона не поедет.

– Не о ней речь. Вы знаете, что я не бросаю слов…

– Неужели вы считаете, что Бур готов предать нас? Восемь лет молчал. Что-то же удерживало его? Ему стоит заплатить.

– Не то время, профессор. Возьмет и донесет. Для него это имеет смысл.

Для Джейрана имело смысл взбудоражить, привести в смятение и держать Курбского в страхе.

– Где сейчас этот Бур?

– В Ялте, организованно отдыхает.

– Переговорите с ним. Через посредника.

– Как раз посредник и предупреждает.

– Не убеждён. Буру имеет смысл получить у нас энную сумму и вспоминать о нас.

– Допустим. Но нам не имеет смысла быть неуверенными. Они сейчас не стесняются и не церемонятся. Чем выше чин, тем выше наказание. Причем, как вам известно, в ход пошло и самое высшее…

– И вы полагаете, что это устрашит всех? До единого? Сто веков вешают, рубят головы и сажают на электрический стул всяческих разбойников. И что ж, разбойники, однако, не переводятся. Вы считаете, что берущие мзду устрашатся? Целиком и полностью? Сейчас, сию минуту кто-то дает и кто-то берет.

– Вот именно кто-то. Но не в прошлом масштабе. Не раздумывайте, Леон Константинович, я лучше вашего чую обстановку. Надо удирать, – значительно мягче, сделав любвеобильные глазки, сказал Джейран и показал в сторону Турции.

– Только не туда. Только не к туркам.

– Есть страна с устойчивой властью. Когда решите, я вам объясню, что и как. А сейчас надо немедленно покинуть эти солнечные берега. Может быть, Бур не в Ялте, а вовсе здесь в ста метрах от нас греется на пляже. Советую – соберите в одно место ваши ценности и ждите моих указаний.

И Я ПРИТВОРЯЮСЬ?

Андрей Полонский мог бы многое сделать для человечества. Одаренный аналитическим мышлением, редкой памятью, наблюдательностью, умением делать выводы… и главным – ненавистью ко всякой фальши. Благородные дела были ему под стать.

В политехническом институте не терпел фразеров, штатных ораторов, активистов-притворщиков и политических декламаторов. Иронизировал по их адресу, острил и… оставлял их в покое, дальше не шёл. Учился без всяких потуг – отлично, работал в мастерской крупного конструктора чертежником, охотно рисовал поздравительные открытки и портреты для клубов. Ежемесячно получал от матери пятьсот рублей (в старых деньгах), вносил их в сберкассу, по приезде в Москву возвращал всю сумму. Не хотел пользоваться отцовскими деньгами, дабы иметь право не слушать наставлений и указаний, как жить. Ни с кем не дружил. Председателю профкома говаривал:

– Ты же не веришь в необходимость проводимых тобой мероприятий, а делаешь вид, что упиваешься ими. В сущности, все ваши культмассовые деяния сводятся к радиоле и танцам.

– А художественная самодеятельность?

– Из трех тысяч студентов ею заняты сто восемьдесят шесть человек. А остальные? Где жаркие диспуты, массовый спорт, научные кружки? Фикция. Налицо одни призывы да подробные отчеты о несодеянном.

Полонским дорожили – отличник. Правда, как-то в стороне от общественной деятельности, но её ему приписывали – нарисовал к Первому мая заголовок для стенгазеты, и вот уже – Полонский общественник! И в целом – повышенная стипендия.

– Чем ты недоволен? – интересовался председатель профкома Лесновский, сосед по комнате.

– Перепроизводством притворщиков.

– И я притворяюсь?

– Больше других. Неужели я не услышу правды?

– Услышишь. Ответь, как бы ты поступил на моем месте, если бы тебя избрали? Не приглашал бы лекторов, не устраивал бы так называемых вечеров отдыха с танцами, не призывал бы записываться в шахматный кружок, в лыжную секцию, в волейбольную команду? Чем бы ты занимал досуг студентов? Не хлопотал бы о путевках на туристскую базу?

– Делал бы то же. Только я бы не вопил, не «охватывал». Когда влечет к лыжам, сам пришёл бы. Вам же нужны не горящие сердца, а цифры охвата. В студенческом хоре достаточно профессиональных певцов, но все делают вид, что не замечают этого. Вы делаете всё возможное, чтобы отвлечь студента от учебы, от самостоятельности, не оставляете ему времени даже подумать. И многие притворяются, что признают, одобряют ваши мероприятия и голосуют «за».

– И ты голосуешь?

– Я, как тебе известно, отсутствую.

– Непротивление злу, не так ли?

– Если хочешь – да. Как я могу голосовать за факультетского комсомольского вожака Дурылина? Дубина же.

– Любопытно, чего ты ждёшь от него? Чтобы он тебя, Андрея Полонского, идейно воспитывал? Ты нуждаешься в этом? Дурылин выполняет положенное. Тебе не правится его облик, его манеры… Но это не дает тебе права играть роль Печорина, чуждаться товарищей, умничать. Ты нужен не Дурылину, а товарищам. Вся твоя философия – высокомерное фырканье, если хочешь – старомодный эгоцентризм.

– У меня?

– У тебя. А другие подобным критиканством прикрывают свое лентяйство и врождённое пренебрежение к людям вообще.

– А если декан позёр, декламатор на злободневные темы, двурушник?

– Верно. Но это не мешает тебе преуспевать в науках. Не дураки решают, всегда решают умные. Ты если не лентяй, то человек без страсти – наверняка. Тебе никогда ничего не будет нравиться. Это и хорошо и плохо. Лермонтову тоже кое-что не нравилось, но он об этом говорил очень громко. И Маяковский, кстати.

– Значит, я прав, ты притворяешься, будто тебя устраивает и Дурылин, и декан, и всё остальное.

Пять лет говорили и пять лет не могли договориться. Диплом с отличием давал право Полонскому выбрать любой южный город. Выбрал Ломоносовск. Надоело одиночество. Потянуло к родному. Решил работать рядом с Борисом.

Предложили бумкомбинат, инженером цеха. Отказался. Пошёл работать в управление лесотехнического снабжения.