Самая лучшая бутылка - Эллин Стенли - Страница 6

София Кассулас подбежала к Марешалю, но он слабо отстранил ее и попытался встать. Его руки умоляющим жестом протянулись к быстро пустеющей бутылке «Нюи Сент-Оэна» 1929 года.

— Жозеф, — бесстрастно сказал Кассулас, — помогите мсье де Марешалю.

Доктор сказал, что он не должен двигаться во время этих приступов.

Железная хватка Жозефа, схватившего де Марешаля за плечи, лишала его возможности подняться, но я увидел, как его рука шарила в поисках кармана, и наконец пришел в себя.

— У него в кармане, — прошептал я умоляюще, — там лекарство!

Но было уже поздно. Де Марешаль вдруг схватился за грудь знакомым жестом нестерпимой боли, потом все его тело обмякло, голова откинулась на спинку стула, и глаза, закатившись, невидяще уставились в потолок. Должно быть, последним, что они увидели, была струя «Нюи Сент-Оэна» 1929 года, которая постепенно становилась все тоньше, превратившись в сочащиеся капли осадка, сгустившиеся на полу посреди большой красной лужи.

Де Марешалю уже ничем нельзя было помочь, однако София Кассулас продолжала стоять, покачиваясь, словно сейчас упадет в обморок. Чувствуя слабость в коленях, я помог ей пройти к ее стулу и заставил выпить остаток шабли из ее стакана.

Вино вывело ее из транса. Она сидела, тяжело дыша, глядя на своего мужа, пока наконец нашла силы говорить.

— Ты знал, что это убьет его, — прошептала она. — Поэтому ты и купил вино. Поэтому ты вылил его.

— Достаточно, мадам, — холодно сказал Кассулас. — Сами не ведаете, что говорите. И ставите в неловкое положение нашего гостя своей несдержанностью.

— Он повернулся ко мне. — Очень грустно, мсье, что наш маленький праздник кончился подобным образом, но такие вещи случаются. Бедный Макс. Он своим темпераментом словно напрашивался на несчастье. А сейчас, я думаю, вам лучше уйти. Нужно будет позвать врача, чтобы освидетельствовать его и заполнить необходимые бумаги, присутствовать при медицинских формальностях не очень приятно. Вам не стоит лишний раз расстраиваться из-за этого. Я провожу вас до дверей.

Не помню, как я ушел оттуда. Я знал только, что был свидетелем убийства, но ничего не мог сделать. Абсолютно ничего. Даже объявить во всеуслышание, что случившееся у меня на глазах было убийством, было бы достаточным, чтобы любой суд приговорил меня за злостную клевету. Кирос Кассулас задумал и исполнил свою месть безупречно, и я с горечью подумал, что все это будет ему стоить всего сто тысяч франков и утраты неверной жены.

Вряд ли София Кассулас согласится провести еще одну ночь в этом доме, даже если бы ей пришлось покинуть его, имея только то, что на ней надето.

После этого вечера я больше никогда не слышал о Кассуласе. По крайней мере за это я был благодарен судьбе...

И сейчас, через шесть месяцев после этого, я сидел за столом в кафе на рю де Риволи с Софией Кассулас, вторым свидетелем убийства, так же, как я, вынужденной хранить молчание. Вспомнив, как я был потрясен нашей встречей, я восхитился ее хладнокровием: она заботливо хлопотала вокруг меня, заставила выпить рюмку коньяку, потом еще одну, весело щебетала о всяких пустяках, словно желая изгнать у нас из памяти все воспоминания о прошлом.

Она изменилась с тех пор, как я видел ее в последний раз. Изменилась к лучшему. Робкая девочка превратилась в красивую, уверенную в себе женщину.

Эти изменения объяснялись очень просто. Я был уверен, что она нашла где-то своего мужчину, на этот раз не такого зверя, как Кассулас, и не псевдо-Казанову типа Макса де Марешаля.

После второй рюмки коньяку я почти пришел в себя и, увидев, что моя добрая самаритянка бросает взгляд на свои усыпанные бриллиантами маленькие ручные часы, извинился, что задерживаю ее, и поблагодарил за любезность.

— Не очень уж большая любезность по отношению к такому другу, как вы, с упреком сказала она. Она поднялась и взяла сумочку и перчатки. — Но я сказала Киросу, что встречусь с ним в...

— Киросу?

— Конечно, Киросу. Моему мужу. — Мадам Кассулас удивленно посмотрела на меня.

— Значит, вы все еще живете с ним?

— И очень счастливо. — С ее лица исчезло удивленное выражение. Простите, что я так медленно соображаю. Я не сразу поняла, почему вы задали этот вопрос.

— Мадам, это мне надо просить у вас прощения. В конце концов...

— Нет, нет, у вас есть полное право спрашивать. — Мадам Кассулас с улыбкой посмотрела на меня. — Но мне даже трудно вспомнить, что я когда-то была несчастлива с Киросом, ведь после того вечера для меня все так изменилось. Но вы были там, мсье Драммовд. Вы видели своими глазами, как Кирос вылил на пол всю бутылку «Сент-Оэна», и все из-за меня. Это было настоящим откровением! Я словно проснулась! И когда я поняла, что он ценит меня даже больше, чем последнюю в мире бутылку «Нюи Сент-Оэна» 1929 года, то, набравшись смелости, вошла в ту же ночь к нему в комнату и сказала, что я чувствую, теперь... о, мой дорогой мсье Драммонд, с тех пор мы с ним живем как в раю!