Самая лучшая бутылка - Эллин Стенли - Страница 1

Стенли ЭЛЛИН

САМАЯ ЛУЧШАЯ БУТЫЛКА

Я давно не испытывал такого потрясения. Это кафе на рю де Риволи чем-то приглянулось мне, я занял один из столиков на улице и, машинально оглядев сидевших напротив, поймал взгляд молодой дамы, которая ошеломленно смотрела на меня, как будто внезапно увидела старого знакомого. Мадам София Кассулас.

Прошлое сразу возникло перед глазами, словно гигантский джинн, вырвавшийся из бутылки. Шок был так силен, что в тот момент я ощутил, как кровь отхлынула от лица.

Мадам Кассулас немедленно проявила участие.

— Мсье Драммонд, что случилось? Вы так плохо выглядите. Я могу помочь?

— Нет, нет. Просто выпить что-нибудь. Коньяк, если можно.

Она заказала коньяк и, присев рядом, с озабоченным видом расстегнула мне пиджак.

— Ах, мужчины, мужчины. Как можно так одеваться летом, в самую жару.

При других обстоятельствах ее внимание было бы приятно, но теперь я ощутил лишь неловкость, отчетливо сознавая, какую картину мы представляем сейчас в глазах остальных посетителей: седоволосый беспомощный старичок и сердобольная внучка, заботливо ухаживающая за ним.

— Мадам, уверяю вас...

Она прижала палец к моим губам.

— Нет, нет. Пожалуйста, ни слова больше, пока не выпьете свой коньяк и не придете в себя. Ни словечка!

Я молча повиновался. Кроме всего прочего, такую перемену ролей можно было считать справедливой. Когда мы виделись в последний раз, во время той кошмарной сцены полгода назад, именно она проявила слабость, а я играл роль утешителя. Увидев меня сейчас, эта женщина наверняка не меньше, чем я, была потрясена внезапно нахлынувшими мучительными воспоминаниями. Я невольно восхитился ее способностью переносить такие удары, сохраняя выдержку.

Наконец подали коньяк; даже в подобной ситуации, как говорится in extremis, я машинально поднес рюмку к глазам, чтобы проверить цвет напитка. Губы мадам Кассулас дрогнули в слабой улыбке.

— Милый мсье Драммонд, — шепнула она. — Наш несравненный знаток.

Что ж, это правда: я действительно знал толк в винах. И с этого, мрачно подумал я, мысленно окидывая взглядом прошлое, год назад в Париже, в один прекрасный солнечный день вроде сегодняшнего, все и началось...

В тот день некий Макс де Марешаль обратился ко мне с просьбой принять его в одном из офисов моей компании «Бруле и Драммонд, виноторговцы», на рю де Берри. Имя было мне знакомо. Он издавал небольшой, изысканно оформленный журнал «Ла кав», предназначенный исключительно для просвещения ценителей вин. Некоммерческое издание, что-то вроде печатного органа «Сосьете де ла кав» — избранного круга знатоков-непрофессионалов. Поскольку в большинстве случаев я разделял мнение журнала, мне было приятно встретиться с его главным редактором.

Однако, увидев его во плоти, я обнаружил, что он вызывает во мне резкую неприязнь. Де Марешалю было за сорок — это был один из тех вертлявых вульгарных типов, что напоминают отставных конферансье. Я считаю себя человеком сдержанным и даже флегматичным. С людьми, которыми постоянно играют эмоции, словно струя бьющей воды шариком от пинг-понга, я чувствую себя весьма неуютно.

Цель его визита, заявил он, заключается в том, чтобы взять у меня интервью. Он готовит серию статей для своего журнала и с этой целью проводит опрос знатоков относительно лучших марочных вин, которые им приходилось пробовать. Таким образом, возможно, удастся прийти к общему согласию и соответственно отметить это в статье. Если только...

— Если только, — прервал я его, — вы когда-нибудь услышите два одинаковых отзыва о том, какой сорт лучше. Дюжина экспертов выдаст вам дюжину разных мнений.

— Вначале и мне так казалось. К настоящему времени, однако, многие отдали предпочтение двум сортам вин.

— Каким же?

— И то и другое — бургундское. «Ришбур» урожая 1923 года и «Романи-Конти», 1934-го. Оба, несомненно, стоят в ряду наиболее благородных сортов.

— Несомненно.

— А вы сами на каком из них остановили бы свой выбор?

— Я отказываюсь делать какой-либо выбор, мсье де Марешаль. Когда речь заходит о подобных сортах, сравнение будет не просто одиозным, оно невозможно.

— Следовательно, вы считаете, что не существует сорта, который можно выделить как не имеющий себе равных?

— Нет, такой сорт, возможно, существует. Я сам никогда не пробовал, но есть описания, где его вкус превозносят сверх всякой меры. Разумеется, бургундское, из имения, которое никогда больше не производило ничего подобного. Небольшое имение. Догадываетесь, о каком сорте я говорю?

— Думаю, да. — Глаза де Марешаля лихорадочно блеснули. — Несравненное «Нюи Сент-Оэн», 1929. Я не ошибся?

— Не ошиблись.

Он беспомощно пожал плечами.

— Но к чему это знать, если я ни разу не встретил человека, который бы не только знал, но и пробовал его? Я хочу, чтобы мои статьи основывались на мнении современных знатоков. Все, кого я ни спрашивал, знают о легендарном «Сент-Оэне», но никто даже не видел бутылку с этим вином. Просто катастрофа, что от этого сорта — возможно, самого замечательного из всех, какие только появлялись на свет, — осталась только легенда. Если бы на Земле сейчас существовала хотя бы одна несчастная бутылка...

— А почему вы так уверены, что ни одной не осталось?

— Почему? — Де Марешаль одарил меня соболезнующей улыбкой. — Да потому, мой дорогой Драммонд, что это невозможно. Я сам недавно побывал в Сент-Оэне.

В записях винодела говорится, что в 1929 году было изготовлено всего сорок дюжин ящиков этого вина. Считайте сами. Жалкие сорок дюжин ящиков, которые разошлись по свету за все это время с 1929-го по наши дни! Тысячи знатоков жаждали получить хотя бы одну бутылку. Уверяю вас, последнюю из них отведали давным-давно!

У меня не было намерения откровенничать, но эта снисходительная улыбка вывела меня из себя.

— Боюсь, вы немного ошиблись в своих расчетах, мой дорогой де Марешаль.

— С каким удовольствием я сейчас поставлю его на место! — Дело в том, что в настоящий момент бутылка «Нюи Сент-Оэна» находится в подвалах моей компании.

Как я и ожидал, это заявление потрясло его. Челюсть у него отвисла. Он в немом изумлении уставился на меня. Потом подозрительно нахмурился.

— Вы шутите, — произнес он. — Конечно же, шутите. Вы только что сказали, что никогда не пробовали это вино. А теперь говорите...

— Чистую правду. После смерти моего компаньона в прошлом году я нашел эту бутылку среди его личных вещей.

— И у вас не возникало искушения открыть ее?

— Возникало, но я ему не поддался, искушению. Вино слишком старое.

Каким невыносимым разочарованием будет открыть его и увидеть, что вино уже погибло.

— О нет! — Де Марешаль хлопнул по лбу ладонью. — Вы американец, мсье, в этом вся ваша беда. Так может говорить только американец, унаследовавший извращенное удовольствие от пуританского самоограничения. Должно же было случиться, чтобы единственная в мире бутылка «Нюи Сент-Оэна» 1929 года попала в руки такому человеку! Это недопустимо. Совершенно недопустимо. Мсье Драммонд, мы должны договориться. Сколько вы хотите за ваш «Сент-Оэн»?

— Нисколько. Эта бутылка не продается.

— Но вы просто должны ее продать! — почти выкрикнул де Марешаль. Сделав усилие, он взял себя в руки. — Послушайте, я буду с вами откровенен. Я небогат. Вы можете получить тысячу франков — может быть, даже две тысячи за эту бутылку; я не в состоянии выложить столько. Но я близко знаком с человеком, который может принять любые ваши условия. Мсье Кирос Кассулас.

Может быть, слышали о нем?

Поскольку Кирос Кассулас был одним из самых богатых людей в Европе, перед которым снимали шляпу прочие магнаты, трудно было не знать этого человека, несмотря на широко освещенные в прессе его усилия вести замкнутый образ жизни.