Момент решения - Эллин Стенли - Страница 1

Стенли ЭЛЛИН

МОМЕНТ РЕШЕНИЯ

Мужа моей сестры звали Хью Лозьер. Никогда прежде я не встречал человека, столь уверенного в себе. Вы, наверное, знаете этот тип, довольно часто попадающийся в компаниях. Такие, как он, заглушают голоса остальных, обожают тыкать указательным пальцем в грудь собеседника, что-то объясняя, а суждения их обязательно звучат как истина в последней инстанции. Конечно, их никто не любит, но восхищаться ими могут. Естественно, в том, что тебе суют кулак под ребро в разгар спора, приятного мало, но как не позавидовать уверенности, с которой можно перекричать любого или небрежно ткнуть в стоящего напротив пальцем. Так вот, Хью Лозьер был исключением. Его любили Мне самому все труднее было изрекать абсолютные истины. Виной тому была моя работа. Я довольно часто оказывался в разных точках нашего сложного мира, где привычным было состояние беспорядка и хаоса, а единственным стабильным занятием — улаживание политических конфликтов.

Хью как-то заметил, что просто счастьем для страны было то, что мои начальники не ведали моих сомнений: Бог знает куда бы это завело несчастную Англию. Не могу сказать, что его фраза пришлась мне по вкусу. Возражать я, однако, не стал. Такова, видно, моя участь. Я сразу подумал, что у него есть основания так говорить.

Несмотря на это, он был мне довольно симпатичен. И не только мне; как я уже сказал: его любили все, с кем он общался. Симпатичный румяный здоровяк с открытым характером, казалось, он готов принять все что вы скажете. Щедрость его была чрезмерной и того редкого качества, когда принимающий подарок, несмотря на всю его ценность, начинал думать, что он оказывает тем самым огромную услугу дарителю.

В юморе Хью не было ничего особенного, но ему вполне хватало и этого. Внешне спокойный и сдержанный, всю свою энергию он приберегал для тех случаев, когда кому-то действительно могла понадобиться его помощь, особенно если не удавалось прямо попросить его об этом. Он совершенно искренне считал, что через десять минут с начала знакомства его собеседник имел право потребовать от него чего угодно, и он был всегда готов выполнить просьбу. Помню, прошел всего месяц после их свадьбы с Элизабет. Она как-то заметила в разговоре с ним, что мне очень понравился великолепный портрет кисти Джона Копли, висевший в их замке.

Я до сих пор вздрагиваю, когда вспоминаю охвативший меня ужас при обнаружении подарка — тяжеленный ящик с дарственной карточкой в моей крохотной квартирке. Потребовалось немало усилий, чтобы в конце концов он принял картину обратно. Не столько потому, что она стоила больше, чем весь дом, в котором я обитал, сколько из-за того, что весьма проигрывала в цвете на моей стене. Думаю, что он заподозрил меня во лжи, но его характер не позволял обидеть человека неприкрытым сомнением.

Характер Хью определила и сформировала двухсотлетняя история рода Лозьеров, наложившая отпечаток на атмосферу его замка. Первые представители семейства сровняли часть высоких холмов у реки, вложили в поместье немало сил и средств, что и обеспечило его процветание. Их потомкам везло не меньше: свой доход они мудро вкладывали в различные предприятия. Лозьеры преуспевали, и вскоре высокая стена отгородила райский уголок, получивший имя Хиллтоп, от окружающего мира. Мне кажется, что и сам Хью был человеком из восемнадцатого столетия, который каким-то образом оказался в нашем веке и постарался приспособиться к новой жизни.

Хиллтоп был практически неотличимой копией знаменитого Дейнхауза, о котором вы, конечно же, слышали. Правда, Дейнхауз уже долгое время оставался без хозяев, а в Хиллтопе жизнь била ключом. Человек, впервые видевший этот выдающийся памятник архитектуры, был не в силах сдержать восхищение. Мощные древние камни не могли скрыть все изящество его конструкции. К реке вели широкие лужайки. В течение многих десятилетий они подстригались столь тщательно, что напоминали теперь ярко-зеленый ковер, оттенки которого менялись с малейшим дуновением ветерка. За домом начинался парк, постепенно переходящий в небольшой лес. Деревья скрывали очертания конюшен и других хозяйственных построек. За лесом начиналась дорога. Содержание ее в порядке входило в обязанности хозяев земельных участков, через которые она пролегала. Думаю, и так ясно, что Хью реже остальных пользовался ею, хотя большая ее часть, была вымощена именно по его приказу.

Жизнь Хью принадлежала Хиллтопу. Только крайняя необходимость могла вынудить его оставить замок. Если вы все-таки встречали его где-то в городе, тут же становилось понятно, что он считает минуты, отделяющие его от возвращения домой. И не прояви вы достаточной осмотрительности, как он немедленно утаскивал вас с собой. А потом пролетали недели, прежде чем вы находили в себе силы оставить это чудное место. Вы уж мне поверьте! По-моему, после замужества Элизабет я провел куда больше времени в Хиллтопе, чем в собственной квартире.

Как-то я спросил у нее, почему она выбрала Хью. Ведь до свадьбы она была хорошенькой, но крайне неугомонной и непоседливой девицей. Я спросил без обиняков. Она улыбнулась:

— Я знала, что буду счастлива, с первой минуты нашей встречи.

Пути их пересеклись на какой-то художественной выставке, посвященной ультрамодернистам. Она старательно разглядывала очередную головоломку, вывешенную в зале, когда почувствовала на себе пристальный взгляд. Обернувшись, она увидела высокого, довольно симпатичного джентльмена. Сестра уже собиралась дать нахалу понять, где его место, как вдруг он спросил:

— Вам что, все это нравится?

От такой неожиданности Элизабет даже растерялась.

— Не знаю, — голос ее звучал робко. — Вы думаете, это должно нравиться?

— Нет, — ответил незнакомец. — Все это чепуха. Пойдемте, я покажу вам настоящее искусство.

— И вот, — продолжала сестра свой рассказ, — я пошла за ним, как потерявшийся щенок за новым хозяином, а он то поднимался по лестницам, то сбегал вниз и при этом объяснял мне хорошо поставленным голосом, что действительно представляет интерес, а что нет. Говорил он довольно громко, и вскоре за нами следовала толпа. Представляешь?

— Представляю.

К этому времени и мой опыт общения с Хью насчитывал немало подобных эпизодов. Я уже мог убедиться, что ничто не может поколебать его уверенности в себе.

— Так вот, — продолжала Элизабет, — вначале я была несколько растерянна, затем мне стало ясно, что он превосходно знает все, о чем рассказывает. И при этом он был совершенно искренен, никаких задних мыслей. Он просто хотел, чтобы я все увидела и поняла. Сегодня это касается всего на свете. Кто-нибудь другой, прежде чем принять решение, долго мямлил, не умея решить, что подать на обед, как управиться с делами, за кого голосовать — Хью же всегда все точно знает. Все эти припадки, комплексы, нервные расстройства нам не грозят. Я выбираю Хью, а все несчастненькие пусть катятся к психиатру.

Так оно и было. Рай с безукоризненно подстриженными лужайками, где нет не только нервных припадков и комплексов, но даже змея-искусителя.

Впрочем, змея-искусителя не было до тех пор, пока на сцене не появился мистер Реймонд.

В тот день мы сидели на террасе: Хью, Элизабет и я, блаженствуя под лучами августовского солнца и даже не пытаясь делать вид, что ведем беседу. Я лежал, прикрыв лицо полотняным кепи, прислушивался к шумам летнего дня и был неимоверно счастлив.

Ветер шевелил ветви осин, лес гудел низким и ровным басом, с реки доносился плеск весел и скрип уключин, то там, то тут раздавалось меланхолическое позвякивание колокольчиков. Это на лугу паслись любимицы Хью, его настоящая гордость — отара, которую выпускали каждое лето на волю. Он уверял нас, что для луга нет ничего лучше, чем несколько пасущихся на нем животных. К тому же пять-шесть толстых и неповоротливых овец, по его мнению, добавляли в пейзаж приятную пасторальную ноту.

И вдруг — частью удары колокольчиков, отчаянное блеяние. Казалось, на бедных овечек напала стая волков. Вот тогда-то у меня появилось тревожное предчувствие...