Бездна - Авраменко Александр Михайлович - Страница 30

Глава 20

Харьков. Варшава

— Петров! Тебя командир батальона вызывает!

Запыхавшийся посыльный тряс Владимира за плечо. Тот с трудом открыл глаза. Ночью стоял в кухонном наряде и устал, как собака. Доплёлся до койки и рухнув, уснул мгновенно, даже не в силах накрыться байковым одеялом.

— Ч-чего?

— Тебя комбат требует, срочно!

Покряхтывая от боли в затекших от неудобной позы суставах Петров поднялся, с трудом намотал обмотки, и затянув ремень, бросил:

— Пошли.

На ходу приглаживая взъерошенную шевелюру ладонью и отчаянно растирая кранные глаза кулаком другой руки…

— А, явился?

Командир штрафного батальона майор Жваков в принципе, был неплохим человеком и жить давал, но… положение обязывает. Впрочем. Дурными наклонностями не страдал, и попусту над подчинёнными ему арестантами не издевался.

— Бумага на тебя пришла, Петров. Требуют в особый отдел. Так что — собирай свои вещички, и… удачи тебе!

Он неожиданно для бывшего капитана протянул ему руку, попрощавшись крепким мужским рукопожатием…

…Подвывая стареньким двигателем древний «АМО-Ф-15» дотащил сидящего вместе с двумя конвоирами в кузове Владимира до небольшой украинской деревни, где размещался Особый Отдел дивизии, и внутренне холодея Петров дожидался своей участи, сидя вместе со многими другими, так же доставленными сюда отовсюду, во дворе. Немного подождав, он вытащил из кармана кисет и свернув «козью ножку», закурил, ожидая строго окрика конвоира. Но тот, покосившись, внезапно усмехнулся и ничего не сказал. Сосед, красноармеец в потрёпанной форме, толкнул его в бок:

— Слышь, земляк, оставь пару тяг?

— Угу!

Кивнул ему штрафник, но тот не успокоился.

— Откуда ты, земляк?

— Из второго штрафбата.

— А… А я — из Фридрихсгафена…

— Откуда?!

— Да из Германии. Меня в плен в первый день взяли, и на работы в Германию отправили. В лагерь. На третий день привезли, там база у них была морская, а вскоре на них англичане напали. Там ТАКОЕ было… Если бы не корабли — всех бы положили! А что они с населением творили, сволочи…

Он глухо сглотнул и отвернулся, затем, справившись с эмоциями, продолжил свистящим шёпотом:

— Словом, на следующий день после начала войны пришёл к нам комендант в бараки и объявил, что кто желает помочь — пусть выходит и получает оружие. Ну я и вышел вперёд… Четыре дня отбивались. А эти англичане, и не англичане вовсе, как оказалось, а негры. Чёрные, что смола. И звери такие… У нас один в плен попал, так они его сожрали. Человека, представляешь?!

— Не блажи!

Владимир даже отшатнулся, но глаза соседа убедили, что тот говорит ЖУТКУЮ ПРАВДУ…

— Съели. А перед этим — кожу с него содрали. Они так со многими делали. Особенно любили над детишками издеваться. Ещё и солью потом посыпят… мы почти две недели отбивались, пока подмога не подошла. Уже невмоготу было, жрать почти нечего, а на женщин, на детей посмотришь, и откуда силы берутся… Ну после того как мир подписали — меня сюда. Поездом. Вот, вчера приехал, жду. Скоро кормить будут…

— Да ты что?!

— Ага.

Петров опешил от услышанного… Ещё бы! Пленному дали оружие? Бывшие враги? И он воевал НА ИХ стороне? Добровольно? Но… Впрочем, он сам видел на Перешейке ТАКОЕ, что заставляло поверить этому худощавому красноармейцу без всяких оговорок.

— Петров, Владимир Иванович, второй штрафной батальон!

Он вскочил и сунул бывшему пленному дымящийся окурок.

— Ну, не поминай лихом! Даст Бог — увидимся!

— Удачи тебе, земляк!..

— Рябовой Петров по вашему приказанию прибыл!

Он стоял перед накрытым бордовой бархатной скатертью столом, за которым сидел трое. Окна были плотно закрыты ставнями, в глаза била мощная электрическая лампа, не позволяющая видеть лиц членов чрезвычайной тройки.

— Рядовой Петров! Суд Военного Трибунала пересмотрел ваше уголовное дело, и в свете вновь открывшихся обстоятельств постановил следующее — признать ВСЕ обвинения против вас ложными и сфабрикованными. Судимость с вас — снять без всяких последствий. В воинском звании — восстановить! Капитан Петров — поздравляем вас с освобождением из под стражи!

Владимир растерялся на мгновение от услышанного, но всё же сообразил — вскинул руку к пилотке и отчеканил:

— Служу трудовому народу!

— Капитан Петров, вы направляетесь для продолжения дальнейшей службы в семьдесят второй танковый полк на должность командира батальона тяжёлых танков. Пройдите в эту дверь, пожалуйста…

А там уже его встречал писарь. Молча взглянув на Владимира склонился за столом и заскрипел пером по бумаге. Выписал аттестаты, вещевой и продовольственный, протянул проездные документы и командировочное предписание. А сверху — новенькое удостоверение личности командира РККА. Плюхнул на стол пухлый парусиновый пакет с алыми сургучными печатями.

— Ваше, товарищ командир. Изъятое при аресте. Получите и распишитесь. Вещевой аттестат можете отоварить здесь же, через два дома — склад. Там же и продукты. Поезд ваш из Сум отправляется. Через два часа туда автобус пойдёт…

И неожиданно по доброму усмехнулся…

…Ещё утром Петров был никем. Арестантом. А сейчас — вновь командир РККА, и немаленького ранга! Новенькая габардиновая форма, туго перетянутая портупеей, ещё необношенные хромовые сапоги со скрипом, а не уродливые обмотки. На боку — жёлтая кожаная кобура, а в ней не потёртый «наган» образца одна тыща восемьсот «лохматого» года, а плоский аккуратный «Токарев Тульский». Через руку — ворсистая комсоставовская шинель, в ногах — туго набитый вещевой мешок. Урчит мощным мотором ярославский автобус, везёт его в Сумы. По долам, по зелёным холмам, мимо рощ и сосновых лесов ведёт его к новой судьбе…

На станции суетились сотни людей. Казалось, что вся армия снялась с места и куда то движется. Командовали командиры, раздвигая толпу пробивались с набитыми мешками гражданские пассажиры, впрочем, послушно уступая путь военным. Выяснив у патруля отправление своего состава он получил в воинской кассе билет и расположился у окошка пустого купе. Вскоре подсели попутчики — пожилой дедок в свитке, с огромным баулом, двое курсантов, опасливо косившихся на него. Молоденькая, лет семнадцати, девушка с длинной, пшеничного цвета косой, замотанной в кольцо на голове. Вскоре паровоз свистнул, промелькнули мимо окошка клубы серого дыма из трубы, и состав тронулся. Замелькали за окошками придорожные пейзажи… Владимир надвинул на глаза фуражку, откинулся на спинку купе и задремал, по привычке используя каждую свободную минуту для отдыха. Попутчики молчали, и за это высокий светловолосый командир с двумя орденами на груди был им благодарен…

— Прибываем в Харьков! Прибываем в Харьков!..

По коридору пробежал проводник, громогласно объявляя прибытие. А вот и деревянная платформа… Петров вышел наружу и глубоко вздохнул — красиво! Зашагал к зданию. Надо коменданта найти…

Макс фон Шрамм после окончания той самой, так запомнившейся ему «командировки» в Москву, к русским, в окружении Гесса не остался. После того, что он насмотрелся в Берлине, а потом и по всей стране отсиживаться в тылу больше желания не было…

Немного отдохнув в разорённой войной Варшаве, он получил новое назначение: поскольку Гиммлер получил разрешение формировать собственные танковые части, его направили на переподготовку для обучения должности командира танка. Пока. Пообещав, что после курсов он получит для начала взвод, а там будет видно. Какого же было изумление эсэсовца, когда прибыв в указанное в предписание место его запихнули в огромный четырёхмоторный самолёт неизвестной ему конструкции, и вместе с двадцатью другими солдатами Вермахта и СС они полетели неизвестно куда… Впрочем, по нескольким врезавшимся в память по тому памятному полёту ориентирам он быстро догадался куда… В Россию! К новым союзникам. О чём не преминул сообщить своим попутчикам и новоиспечённым коллегам. Те вначале подняли манна на смех, но после посадки убедились в его правоте, когда на поле Харьковского аэродрома их встретил затянутый в ремни аккуратный командир русских и усадив в высокий нескладный автобус повёз в город. Немцы жадно прильнули к квадратным стёклам, жадно вглядываясь в незнакомую доселе жизнь. В принципе, к русским они относились нормально. Уж больно долго были соседями. Воевали, конечно, чего уж тут отрицать, но всё же чаще были союзниками… Да и пропаганда Геббельса после подписания мира, а уже тем более, после большой зачистки от засилья еврейства в управлении страны старалась во всю, заглаживая все свои прошлые негативные высказывания. Макс вспомнил тот жуткий молчаливый день, наступивший после начала войны — жители Кёнигсберга молча подходили к афишам, читали воззвание и уходили, подавленные до глубины души. И гробовая тишина на улицах, нарушаемая только шумом моторов случайных автомобилей, лязгом трамваев по рельсам, и шарканьем шагов горожан. Ужас охватил всю страну… И его ожидание оправдалось: русские дрались упорно и жестоко. Потери Вермахта за десять дней боёв превысили всё, что было в других кампаниях почти вчетверо! А продвинулись они в глубину России где на тридцать километров, а где и вообще не удалось пересечь границу… Если в тридцать девятом Брест захватили почти мгновенно, то в сороковом году красноармейцы так и не сдали крепость, отбиваясь изо всех сил. И жуткая русская авиация… Сотни, тысячи самолётов, перемешивающих в пыль передовые атакующие отряды, жгущие колонны снабжения, разносящие в клочья переправы, мосты, железнодорожные пути… А потом весь кошмар нападения англо-французов. Горящие вместе с жителями, запертыми в собственных домах, города и деревни, карьеры, забитые до краёв трупами, изувеченные до неузнаваемости старики, женщины и дети… Разграбленные до основания фабрики и заводы, всё оборудование с которых было либо спешно демонтировано, либо просто варварски уничтожено. Макс впервые столкнулся с подобным, впрочем, не только он… Ещё никогда, ни в одной стране целью не ставилось ТОТАЛЬНОЕ УНИЧТОЖЕНИЕ МИРНОГО НАСЕЛЕНИЯ. Это относилось к немцам, это же относилось и к русским… Специальные части из колониальных войск или польских и прибалтийских добровольцев шли за передовыми частями и убивали ВСЕХ… От грудных младенцев до глубоких стариков… Шрамма передёрнуло, когда вдруг он вспомнил, что они обнаружили на одной из тирольских лесопилок… После прихода оккупантов та продолжила работать с удвоенной нагрузкой в три смены без выходных, только вот распиливались теперь там не стволы деревьев, а люди… Словно жуткий конвейер… А их останки сбрасывались в протекающую рядом горную реку… Почему?! За что?!! Впрочем, он тут же вспоминал старые французские журналы времён Великой Войны, где призывали к тому же самому — не щадить ни одного немца, австрийца или венгра… Он прикрыл глаза и притворился спящим. Впрочем, задремать по-настоящему так и не успел — автобус остановился. Новоиспечённые курсанты прибыли к месту учёбы…