Двойник дурака - Эллин Стенли - Страница 3

Но с каждой партией, с каждым ходом, с каждым сделанным над собой усилием Джордж чувствовал, что подходит все ближе и ближе к поставленной цели, и в душе его росло ликование. Наступит момент, с яростной убежденностью твердил он себе, когда он сможет воспринимать все происходящее на противоположной стороне доски объективно, безучастно, без малейшего осознания намерений и планов “противника”, как если бы там сидел живой человек, реальный соперник. И в тот день, когда это случится, наступит его полная победа, триумф, стоящий по своей значимости неизмеримо выше, чем все победы шахматистов прошлого!

Джордж был так уверен в себе, так убежден, что победа уже совсем близко, за каждым следующим ходом, что, когда наконец она свершилась, первым его чувством было спокойное удовлетворение достигнутым и долгожданное расслабление напряженных до крайности нервов. Похожее чувство, с удовольствием подумал он, испытывает человек после целого дня напряженной работы, когда вечером он приходит домой и падает от усталости в постель. Да, пожалуй, именно так.

Из-за своей небрежности он поставил черных в довольно рискованное положение и, пытаясь поправить их позицию, сделал ход королевским слоном. Это было четкой оборонительной мерой, которая могла дорого обойтись белым. И когда он поднял глаза, чтобы обдумать возможный ответ белых, то в кресле напротив он увидел Уайта. Пальцы его рук слегка соприкасались, при этом он иронически улыбался.

— Неплохо, — любезным тоном проговорил Уайт, — на удивление неплохо для вас, Джордж.

В ту же секунду чувство удовлетворения, испытываемое Джорджем до того, исчезло, как мыльный пузырь, в который ткнули пальцем. И дело было не только в колкой, хотя и дружеской издевке, прозвучавшей в этих словах, куда больше его смутил тот факт, что Уайт был абсолютно не похож на образ, созданный Джорджем в своем воображении. Он совершенно не ожидал, что Уайт до такой степени походил на него самого, как если бы они были близнецами. В каждой черте лица проглядывало столь явственное сходство, что Джорджу казалось, будто это его собственное отражение смотрит на него из зеркала, перед которым он брился каждое утро. Однако в отличие от Джорджа образ этот излучал энергию и поразительное высокомерие. И его охватила горькая обида, когда он увидел, что перед ним не тот человек, который, сгорбившись над столом, подсчитывает однообразные нескончаемые столбцы цифр, нет, этот человек занимал место во главе стола, стремительно и с блеском принимал грандиозные решения. Это был человек, который мало задумывался о завтрашнем дне, жил настоящим моментом и брал из него все самое лучшее, что в нем было. И знал цену этому лучшему.

Все в Уайте говорило об этом: безукоризненный покрой костюма, изящество и сила тонких ухоженных рук, беспощадный и вместе с тем жизнерадостный блеск глаз, пристально смотревших на Джорджа. И было в этих глазах что-то такое, отчего Джорджу стало не по себе от странной мысли, которая существовала как бы вне его... Так четко отражался его образ; может быть, это вовсе не образ, может быть...

Уайт двинул фигуру, тем самым прервав течение мыслей Джорджа.

— Ваш ход, — беззаботно сказал он. — Если, конечно, хотите продолжить игру.

Джордж посмотрел на доску. Его позиция по-прежнему оставалась прочной.

— Почему бы и нет? Наши позиции...

— Пока равны, — немедленно прервал его Уайт, — но вам, Джордж, не дано видеть далеко вперед: вы играете, только чтобы не проиграть, я же играю, чтобы выиграть.

— Мне кажется, это практически одно и то же, — возразил Джордж.

— Ничего подобного, — сказал Уайт, — и доказательством моей правоты будет моя победа в этой партии, равно как и во всех остальных, которые мы сыграем.

Потрясающая наглость! И Джордж бросился защищать свои принципы.

— Мароци был мастером оборонной стратегии, — запротестовал он, — и если вы знакомы с его партиями...

— Я точно так же хорошо знаком с ними, как и вы, — заметил Уайт, и, не колеблясь, могу вас уверить, что, если бы нам довелось играть, я без всяких усилий обыграл бы его во всех партиях.

Лицо Джорджа залилось краской.

— Вы очень высокого о себе мнения, не так ли? — сказал он и с удивлением заметил, что вместо того, чтобы обидеться, Уайт рассматривает его с выражением безграничной жалости.

— Нет, — ответил наконец Уайт, — это не я, а вы высокого обо мне мнения.

И, покачав головой, он скривил губы в язвительной усмешке, как если бы ему удалось вовремя заметить и избежать ловко расставленной ловушки.

— Ваш ход, — сказал он.

С усилием Джордж отогнал неясные тревожные мысли, теснившиеся в его мозгу, и сделал ход. И понадобилось еще совсем немного времени, чтобы ему стало совершенно ясно: он обречен на позорный проигрыш. Проиграл он и вторую партию, затем третью, после чего в четвертой сделал отчаянную попытку изменить тактику. На одиннадцатом ходу у него появилась блестящая возможность перейти в наступление. Он заколебался, решил не рисковать и снова был разбит. Тут Джордж принялся мрачно укладывать шахматы в ящичек.

— Вы ведь придете завтра? — вконец выйдя из себя при виде нескрываемого удовольствия Уайта, сказал он.

— Если что-нибудь не помешает.

Джордж сразу же похолодел.

— Что же может помешать вам? — с трудом выговорил он.

Уайт поднял белого ферзя и повертел его в пальцах.

— Луиза, например. Вдруг она решит, что хватит вам развлекаться подобным образом?

— Но почему? С чего? До сих пор она не возражала!

— Луиза, мой дорогой друг, крайне глупая и вздорная женщина.

— Ну, это вас не касается, — нахмурился Джордж, задетый за живое.

— И к тому же, — продолжал Уайт, как будто не заметив, что его перебили, — главная в вашем доме — она, а такие люди очень любят время от времени напоминать о своем главенстве, казалось бы, без всякого повода. На самом же деле им просто необходимо подогревать таким образом свое тщеславие — без этого они дышать не могут.

Джордж призвал на помощь все свое мужество и негодование.

— Если таково ваше истинное мнение, — храбро возгласил он, — то я думаю, вы не вправе больше переступать порог нашего дома.

При этих словах Луиза зашевелилась в своем кресле и обернулась к нему.

— Джордж, — категорично заявила она, — на сегодня шахмат вполне достаточно. Неужели тебе не на что больше тратить время?

— Я уже убираю, — поспешно ответил Джордж, но когда он протянул руку за фигурой, все еще зажатой в руке своего противника, то увидел, что Уайт не сводит с Луизы изучающего взгляда, и взгляд этот заставил Джорджа съежиться от ужаса. Потом Уайт посмотрел на него — глаза его были как кусочки темного стекла, сквозь которые вспыхивали невыносимо яркие отблески палящего пламени.

— Да, — медленно произнес Уайт, — за то, что она такая, какая есть, и за то, что она с вами сделала, я ненавижу ее страшной ненавистью.

Зная это, хотите ли вы, чтобы я вернулся?

Глаза, обращенные теперь на Джорджа, не таили злобы, а от шахматной фигуры, которую Уайт вложил ему в руку, исходило успокаивающее тепло.

Джордж поколебался немного, затем прочистил горло и наконец ответил:

— Так до завтра.

На губах Уайта зазмеилась знакомая Джорджу саркастическая усмешка.

— Завтра, послезавтра, в любое время, когда будет угодно, — сказал он. — Но всегда будет то же самое. Вы никогда не выиграете.

Время показало, что Уайт ни в малейшей степени не переоценивал себя. Да и само по себе время, пришел к выводу Джордж, гораздо лучше измерялось с помощью нескончаемого ряда сыгранных партий и ходов в пределах одной партии, чем какими-то искусственными приспособлениями, вроде календаря или часов. Замечательное открытие; но еще более замечательным стало осознание того, что окружающий мир, если приглядеться повнимательнее, воспринимался теперь как объект, на который смотришь через противоположный конец бинокля. Вот они, эти люди, — толкаются, лезут вперед, требуют бесконечных объяснений и извинений — их видишь четко и ясно, как всегда, но приятно уменьшенными, потому что они очень далеко, и понятно, что, как бы близко они ни пытались подойти, все равно они не смогут тебя коснуться.