Овернские влюбленные - Эксбрайя Шарль - Страница 12

В особняке же на авеню Гамбетта была совершенно иная атмосфера. Здесь все говорили вполголоса и ступали неслышно. Темные костюмы, креповые повязки, венки из поникших от грусти цветов — все это медленно перемещалось к комнате, где возлежал «Мсье Старший», а мэтр Парнак принимал соболезнования. Лепито подошел к нему. Нотариус с большой признательностью выслушал набор банальных фраз и сжал руки клерка.

— Спасибо, Франсуа… Вы знаете, я сейчас подумал, как брат доверял вам, как ценил вас… Да, да, это большая утрата для нас обоих…

«Да, — сказал себе Лепито, — порой с усопшими происходят поразительные метаморфозы». Он не осмелился подойти поздороваться с мадам Парнак и отправился в контору.

Если Антуан Ремуйе громко выразил радость по поводу возвращения молодого коллеги, то оба старика обдали его просто-таки ледяным презрением. Лепито же как ни в чем не бывало уселся за стол и занялся многострадальным досье «Мура-Пижон». Вторая половина дня прошла в сосредоточенном молчании, как, впрочем, и полагается в порядочном доме, где каждый знает, что ему делать. Только около пяти часов тишину особняка нарушили тяжелые шаги гробовщиков. Как какая-нибудь длинноногая птица на краю африканского болота, поднимающая голову к небу и прислушивающаяся к шороху ветра, чтобы узнать, не грозит ли ей опасность, так и мадемуазель Мулезан с трагическим видом воздела нос к потолку.

— Всегда найдутся люди, которых смерть ближних очень устраивает, — изрекла она.

— Таков уж наш несправедливый мир, дорогой друг, — поддержал Вермель. — Вы же знаете, что первыми всегда уходят самые лучшие…

— Не понимаю, чего вы ждете в таком случае, — зарычал старший клерк. — Кому-кому, а уж вам-то давно пора. Или оба уже не стоите ни шиша?

— Как вы смеете говорить такое женщине, которая вам в матери годится? — взорвалась старая дева.

— По счастью, Бог, в его безмерном милосердии, избавил меня от такого горя! Уж простите, мадемуазель, но мой отец был человек с хорошим вкусом!

Мадемуазель Мулезан задохнулась от негодования.

— И все это потому… что вы… постыдно… защищаете Франсуа.

Прикрывшись досье, Франсуа в это время грезил о Соне. Услышав свое имя, он удивленно поднял голову.

— А от чего это меня надо защищать?

— От угрызений!

— Меня, от угрызений? Это от каких же?

— Не слушайте, старина, — вмешался Антуан, — вы же видите, она не в своем уме! Так всегда с этими девственницами. Их трясет при виде любой пары брюк!

— Да вы просто представления не имеете о порядочности, мсье Ремуйе!

— Если порядочность хоть что-то имеет от вас, я предпочту никогда с ней не встречаться!

В спор полез Вермель.

— Но вы же не станете отрицать, что мсье Дезире покончил с собой почти сразу после ссоры с Лепито? — задребезжал он, считая, что задал коварнейший вопрос.

— Видимо, не вынес угрызений совести?..

— В любом случае, — прошипела мадемуазель Мулезан, — теперь нашему честолюбцу двери открыты. Никто не помешает строить куры богатой наследнице! Что бы вы там ни говорили, а смерть мсье Дезире ему очень на руку!

— Ну нет, гораздо больше нас всех устроило бы совсем другое! Не догадываетесь что именно, мадемуазель Мулезан? Так это ваша кончина!

— Я не могу допустить, Ремуйе, чтобы вы в моем присутствии подобным образом третировали нашу достопочтенную коллегу, — продекламировал Вермель.

— Оставьте этот номер для старых маразматиков вроде вас, Вермель, а сейчас постарайтесь-ка лучше отработать хоть часть тех денег, что вам тут каждый месяц платят из чистой благотворительности?

— Из благотворительности? — почти завизжал оскорбленный хранитель добродетелей.

— Вот именно.

И тут наконец вступил Франсуа. Он встал и обратился к старшему клерку:

— Вы считаете меня воспитанным человеком, мсье Ремуйе?

— Несомненно.

— Что же, тогда постарайтесь угадать, что я, при всем своем хорошем, нет, блестящем воспитании, думаю об этих двух мокрицах, погрязших в злословии и клевете?

— Могу предположить.

Лепито повернулся к мадемуазель Мулезан и Вермелю.

— Дорогая мадемуазель Мулезан, почтеннейший мсье Вермель, имею честь сообщить вам: вы гов-но! Я надеюсь, мы не разошлись в мнениях, мсье Ремуйе?

— Нисколько, мсье Лепито.

После этого инцидента — самого серьезного из всех, когда-либо происходивших в конторе мэтра Парнака, — временно оставленные врагами позиции вновь охватила тишина. Наконец пробило половину шестого — время окончания рабочего дня для клерков. Звон часов долго отдавался в пустом доме раскатами мрачного эха и, казалось, рвал на части обретенный после схватки покой. Собираясь уходить, мадемуазель Мулезан заметила:

— В мое время, когда в доме кто-то умирал, все часы останавливали.

— Не всем удалось пожить в средние века, — невозмутимо парировал Антуан.

После того как шаги мадемуазель Мулезан и Вермеля затихли в саду, Лепито тоже собрался уходить. Старший клерк задержал его.

— Хочу сказать вам пару слов, Франсуа.

— Вот как? Ну что ж, выкладывайте, старина!

— Я должен просить у вас прощения за то… за то, что собирался сделать по приказу мсье Дезире…

— Ладно, забудем об этом.

— Войдите в мое положение.

— Я и так все понял…

— …и не держите на меня зла, когда вы станете… короче, потом.

— Успокойтесь, я уже выкинул это из головы.

— Честное слово?

— Клянусь.

— Благодарю вас!

Появление Мишель Парнак прервало это изъявление взаимных симпатий. При виде девушки Франсуа подскочил от досады. Зато Антуан заговорщически улыбнулся.

— Добрый вечер, мадемуазель Мишель… Я как раз ухожу. Мы с Франсуа немного задержались, потому что говорили о вас.

— Обо мне?

Лепито попытался угомонить старшего клерка, решившего оказать ему услугу.

— Прошу вас, Ремуйс!

— Вы только посмотрите, мадемуазель, как он смущен! И знаете почему? Другой темы, кроме «мадемуазель Парнак» для него не существует. Он просто замучил меня.

— Ну сколько можно, Ремуйс? Прекратите!

— Хорошо-хорошо, умолкаю. У меня никакого желания выболтать эту очаровательную тайну. До свидания, мадемуазель! Франсуа, до свидания…

Молодые люди проводили Ремуйе глазами, помолчали.

— Это правда? — наконец спросила Мишель.

— Да нет, конечно!

— Тогда почему он это говорит?

— Воображает, будто я в вас влюблен!

— А вы опять скажете, что это не так?

— Ну конечно, что же еще?

— Я вижу, вы все такой же трусишка!

— Умоляю вас, оставим этот разговор!

— Не понимаю: какой смысл прятаться! Ведь все уже знают, что мы любим друг друга. Ну что может помешать вам любить меня?

— Уверяю вас, Мишель…

— Ах, лучше молчите! Ну кто, скажите, сумеет любить вас больше меня. Кто, лгунишка? И в конце-то концов я единственная дочь мэтра Парнака… Это тоже кое-что значит, разве я не права?

— Но в конце-то концов, Мишель, что вы во мне-то нашли?

— Как что, вы же ужасный растяпа. Что может быть лучше мужчины, у которого вечно такой вид, будто он с луны свалился… Вы прозрачны, Франсуа, как стекло, это просто восхитительно, водить вас за нос… в ваших же интересах, — заливалась довольная Мишель.

— Очень мило с вашей стороны, но я предпочитаю передвигаться самостоятельно.

— Господи, Франсуа, неужто вы не понимаете, что совершенно на это не способны?

— С меня хватит. Я, пожалуй, пошел.

— Однако вы забыли принести мне свои соболезнования, Франсуа! Печально, что вам приходится напоминать такие вещи.

— Простите… Благоволите принять мои… Нет, к черту! Ваш дядя ненавидел меня, и я платил ему той же монетой!

— Наконец-то вы говорите искренне! Не стану скрывать, я не ожидала от вас такой правдивости!

В это время в дверь постучали.

— Тут кто-нибудь есть?

— Соня! — растерянно пробормотал Лепито.

Мишель смерила его подозрительным взглядом.

— Вы зовете мою мачеху просто по имени?