Все для эго - Бенаквиста Тонино - Страница 13

– Хосе Фа-мен-нес, – раздраженно прочел наконец Роже. – Чтоб этот тип сдох в тюряге! Твою мать, только этого не хватало! Я обещал Мартин заехать к няне за детьми.

И тут я вспомнил все: политзаключенный, Батист и компания, демонстрации, и не забыть о…

– Роже, моя синяя папка! РОЖЕ! Синяя папка! Папка, Роже, а в ней очень важные бумаги!

– Кажется, когда ты стрелял, рядом с тобой на стойке валялась папка. Думаю, ты там ее и забыл.

На часах 19.45. Батист меня четвертует, если я не верну ему петицию, тем более без обещанной подписи. Марлен быстро потеряет терпение, а судьба вряд ли даст мне еще один шанс. Черт возьми, речь идет о моей жизни!

– Слушай, Роже, это очень важно, пожалуйста, поезжай в тир, найди эту чертову папку и вручи ее человеку по имени Батист. Буду обязан тебе по гроб жизни.

– Не могу. После няни надо еще отогнать машину на радио, а потом мы ждем друзей к ужину в девять вечера.

– Проси все, что ты хочешь!

– Меняю свой ночной эфир в понедельник на твой четырехчасовой по субботам. На весь год!

Я согласился на этот чудовищный шантаж, надеясь попозже уломать его. Он записал номер Батиста, и я стал проталкиваться через это людское болото к бульвару Сен-Жермен. Из громкоговорителя доносился голос Мигеля:

– Надо убедить посла Сан-Лоренцо принять нас!

Издалека я увидел силуэт Жан-Пьера и спрятался за кордоном, охранявшим демонстрацию. На ближайшей улочке я поймал такси и пообещал шоферу королевские чаевые, если он доставит меня в «Палантино» за десять минут. В 20.05 я взялся за ручку двери накуренного и полупустого бара.

Марлен сидела, словно потрясающе красивая актриса, инкогнито забредшая в этот странный бар. Неожиданно на углу красной скатерти перед моими глазами разыгралась вся моя жизнь. Не прошлая, нет, будущая. До самого конца, до последнего вздоха, фильм, в который я вошел, переступив порог этого бара. Ее короткое красное платье, которое я скоро сомну, ее губы, которые произнесут «да», ее глаза – она передаст их нашим детям, ее волосы, которые я увижу седыми. С пылающими щеками я сел напротив нее. Бармен угадал, что мне необходимо, и принес мне рюмку еще до того, как мы успели произнести хоть слово.

– Извините за опоздание. Это все Харрисон Форд. Очень любезный, но жутко болтливый. Пора заняться Хосе Фаменнесом, я только что с демонстрации, там все путем, посол вроде реагирует. Я тут подумал, что мы с вами могли бы обсудить нашу свадьбу, так, по-быстрому, мы могли бы…

– Что?

– Я говорю, что без нас, журналистов, у них ничего не получится, нельзя забывать, что на карту поставлена жизнь человека, что мы одни можем повлиять на общественное мнение. Люди устали от войн и катастроф. Ведь никто во Франции не знает, кто такой Фаменнес. Время не ждет, надо действовать, сначала будет трудно, надо будет снять какую-нибудь не очень дорогую квартирку, с субсидиями для молодоженов мы можем… Я хочу сказать, у нас нет выбора, надо говорить об условиях содержания заключенных в Сан-Фернандо и…

– В Сан-Лоренцо.

– Один черт! Фаменнес умирает за права человека в ужасной камере, а мы погрязли в своем эгоизме!

– Он в «Плазе»?

– Кто?

– Форд. Обычно он останавливается в «Плазе».

– В данный момент он заперся в своем фургоне, и никакими силами его оттуда не выманишь. У Батиста и его приятелей есть способ надавить на посла, мы должны…

– Он все еще с этой своей сценаристкой?

– Кто, Фаменнес?

– Да нет же, Харрисон Форд.

– Вам это интересно?

Вместо ответа она битых полчаса без остановки рассказывала мне биографию и шедевры самого великого актера нашего века, рядом с которым Лоренс Оливье казался просто танцором в кабаре, а Марлон Брандо – избалованным фермером.

– Я влюбилась в него после «Американского граффити». Мои самые любимые герои – это Хан Соло и Индиана Джонс, но вообще-то мне нравятся все его персонажи.

– Вам не кажется, что он немного… ну, другого поколения?

– Харрисон – герой. И зарубите себе на носу, вам несказанно повезло, что вам посчастливилось пообщаться с ним.

В эту минуту влетел Роже.

– Небольшая проблема.

Не успев поинтересоваться, что случилось, я открыл папку, чтобы убедиться, что петиция на месте. Она была там. Мне даже показалось, что листков больше, чем было.

– Я слушал радио, эта история с Сан-Лоренцо наделала шума. Посол согласился перед отлетом принять делегацию от комитета, они говорили о петиции, похоже, что многие хотят ее подписать.

– Отлично, в чем проблема?

– Проблема в том, что ребята из тира посмотрели, что за бумаги в папке. Они сообразили, в чем дело, и выразили свою поддержку Хосе Фаменнесу. Взгляни…

Я не сразу понял, но, вглядевшись, обнаружил что-то вроде мозаики – подписи красной ручкой, вписанные там и сям в оставшиеся пробелы.

– Я разговаривал по телефону с твоим приятелем Батистом, он придушит тебя, если ему придется идти к послу с пустыми руками. Взгляни, и ты поймешь, почему я бы предпочел, чтобы ты отдал ему это сам. Ах да, забыл – Бержерон сказал, что вышвырнет тебя с радио, если ты не принесешь ему интервью с Фордом.

Эрнест Лефор, вышибала. Мимиль де Руло, головорез. Полковник Рике, военный. Джонни Тарже, снайпер.

– …Роже?

Рику ла Чач, президент Общества бывших заключенных.

Альбер Донзу, наемник на пенсии.

– Роже, ты где?

Дино Манелли, управляющий делами в Палермо.

Квентин Тибюрс, торговец оружием.

Этьен Манган по прозвищу Грубиян, выбиватель долгов.

– Похоже, что-то не так, – заметила Марлен. Она и не подозревала, насколько попала в точку.

Роже испарился, не дожидаясь продолжения. А я остался с тридцатью выражениями солидарности, которые, несомненно, вызовут уважение посла.

– Алан, вы знаете, что вы на него похожи?

– …А?

– Вам никогда не говорили, что вы смотрите так же, как он? С той же хитрецой во взгляде, с такой же растерянной улыбкой?

– ?.. Послушайте, Марлен, у меня был очень тяжелый день, полный всяких неприятностей, у меня голова всем этим забита, поэтому я не понял ни слова из того, что вы сейчас сказали.

– Вы ужасно напоминаете Харрисона Форда.

И чтобы подчеркнуть важность сказанного, хлопнула рюмку водки. А я по непонятным причинам вдруг почувствовал себя важной шишкой. А что – ведь если взглянуть повнимательнее, она, несомненно, права. Есть во мне что-то такое, что он тащит из фильма в фильм, – эта способность постоянно взрываться, но так, чтобы никто не догадывался, жить так, словно жизнь – это безнадежная война, но никогда не выдергивать чеку из гранаты, спрятанной глубоко внутри. Я разделил с Харрисоном Фордом эту ношу, и ничто больше меня не удивляло: ни это чудесное согласие на интервью, ни судьба, помешавшая этой встрече, ни то, что Марлен первая заметила, как мы с ним похожи. Поход в тир и влюбленные глаза прелестницы, когда речь заходила о нем, были тому веским доказательством. Ничто меня не пугало. Наоборот. Я воспринял это как знак и подтверждение того, что наша любовь станет еще прекраснее, если мне удастся заставить ее забыть беднягу Форда. Анализируя создавшееся положение, я понял, что у меня есть шанс создать безоблачное будущее. Чтобы меня не выставили с работы, чтобы Батист со товарищи не начистили мне морду, чтобы стереть тридцать нежелательных подписей, чтобы получить самое престижное интервью в своей жизни, чтобы завоевать сердце красавицы, я должен пойти в этот ночной клуб, вызвать Харрисона Форда на дуэль и получить невозможное – его подпись под петицией. Что я и предложил Марлен. А она только того и ждала. По дороге мне пришел в голову сотый повод сделать все именно так. Очень важный повод, о котором я на секунду забыл, повод, который сделает из меня героя: спасение Хосе Фаменнеса.

Я ожидал, что придется долго уламывать вышибал, чтобы они оказали нам честь и впустили в «Уайатт». Но фотограф быстренько все устроил, к великому удовольствию Марлен. Он снова заверил меня, что Гарри непременно зайдет. Мы пропустили по две рюмки водки, потом начался стриптиз, который по степени очарования мог соперничать с рекламой стирального порошка. Словно для того чтобы спасти умирающее веселье, подключился ди-джей, и кучка возбужденных людей затопила бар, дергаясь в такт современной музыки. Марлен выпила очередную рюмку водки (чтобы залить страх перед встречей с великим человеком) и во второй раз не попала рукой на подлокотник. Когда мы поженимся, спиртное придется держать под замком. Марлен поднялась и нетвердой походкой двинулась к танцующим, она имела успех, завоевав себе место коленками. Я ощутил волну адреналина, танцоры разбрызгивали пот, а совершенно счастливая Марлен вся отдалась мистическому танцу, основанному на подергиваниях тазом. Об этом я никогда не расскажу нашим детям. Но я все-таки профессионал, а потому проверил, как работает магнитофон, выпил последнюю рюмку водки и позвонил Бернару, который в тот момент был в эфире 99.1, чтобы он объявил интервью. Поднимаясь по лестнице, я увидел, что синяя папка, мелькая в воздухе, переходит из рук в руки. За долю секунды я понял, что эта папка уже давно живет своей собственной жизнью, не заботясь о своих владельцах, сама по себе продолжает путешествие, обретая силу с каждой новой подписью. Теперь уже я нуждался в ней гораздо больше, чем она во мне. И я, как проклятый, поперся через эту людскую массу, надеясь перехватить папку. Разъяренный, я раздавал пощечины направо и налево тем, кто вклинивался между мной и папкой, и наконец вырвал ее у какой-то девицы в блестках. Среди этих диких децибелов и потных тел, ошалев от ярости, я тупо разглядывал странички, оказавшиеся у меня в руках. Пятно виски расплывалось на первой странице, превращая два десятка имен в черные подтеки. Что было не так трагично по сравнению с последующими страницами.