Две богатеньких малышки - Эберхарт Миньон Гуд - Страница 12

Она снова, в который раз, взбила подушку и обреченно подумала, что, наверное, так и не уснет.

И тут зазвонил телефон.

5

Эмми в темноте пыталась нашарить телефонный аппарат. Диана, думала она, это Диана! Наконец она поднесла трубку к уху, и чей-то тихий голос произнес:

– Только попробуй, скажи полиции. Пожалеешь. Я не шучу.

Раздался щелчок. Несколько секунд в трубке стояла тишина; затем снова щелчок – и долгий гудок. Значит, Джастин снял трубку первым!

Эмми спрыгнула с кровати, накинула халат и босиком побежала в большую угловую комнату, которую Джастин продолжал занимать и сейчас, после смерти матери. Дверь была закрыта. Эмми постучала – сначала робко, затем требовательней, – но ответа не последовало. Тогда она открыла дверь и позвала:

– Джастин! Джастин!

Легкий храп был ей ответом. Джастин умел быть увертливым, как угорь, когда хотел. Эмми нашарила выключатель – и ослепительно яркий свет люстры затопил комнату. Джастин заворочался, сел на постели и зевнул – пожалуй, чересчур правдоподобно.

– Кто звонил? – спросила Эмми.

– Звонил? – недоуменно переспросил Джастин, снова зевая.

– Да, кто-то звонил по телефону. И говорил с тобой. Кто это был?

Джастин широко раскрыл блекло-голубые глазки:

– Никто не звонил. С чего ты взяла? Тебе приснилось, Эмми.

– Нет, не приснилось. Ты снял трубку, и вы разговаривали.

Джастин поморгал и с детским простодушием спросил:

– А о чем?

– Он сказал: «Только попробуй, скажи полиции – пожалеешь!» Вот что он сказал! Кто это был – твой ростовщик? Или кто-то из его вышибал – так ты это называешь? Кто, Джастин?

Отчим растерянно покачал головой и снова зевнул:

– Понятия не имею. Я не брал трубку, Эмми. И, ради всего святого, погаси ты этот свет. Ты меня совсем ослепила. – Он на несколько мгновений задумался, затем добавил: – А может, это тебе звонили, Эмми? Из-за убийства Гила. Вдруг ты знаешь что-то такое, что могло бы разоблачить убийцу?

Джастин, конечно, большой ребенок, беспечный и наивный; однако в его словах могла быть доля истины. Но главное Эмми уже поняла: честного ответа от него не добьешься.

– Ну ладно, – сказала она и кулаком стукнула по выключателю. – Ладно же!

– О, можешь не извиняться, – голос Джастина из темноты буквально источал любезность. – Я вовсе не сержусь, что ты меня разбудила. Спокойной ночи, голубушка!

Эмми прошлепала в свою спальню и включила ночник. Телефонный аппарат матово поблескивал в полумраке. Она села на постель и принялась искать объяснения странному звонку. Конечно, скорей всего, Джастин лжет – по причине, известной только ему. С одной стороны, Джастин – непревзойденный мастер по части всяческих уверток и «лжи во спасение», которую вовсе не считал ложью; с другой – вдруг он прав? Вдруг кто-то решил, что она, Эмми, обладает некой информацией, которая, стань она известна полиции, может разоблачить убийцу? Если – точней, когда – дело дойдет до суда, она, как и предупреждал ее Сэнди, будет очень важным свидетелем – по меньшей мере, свидетелем того, что происходило непосредственно после убийства. Но ведь она, Эмми, не знает ничего такого, что ей самой казалось бы важным, и уже тем более – ничего такого, что означало бы опасность для других! Однако убийца-то может считать, что она знает – а это ничуть не лучше, чем если бы она знала на самом деле...

Эмми бросило в дрожь. Прав был Сэнди: нужно беречься! Людей убивают, говорил он, толкают под колеса... Ладно. Она будет очень, очень осторожна. Незнакомый голос в телефонной трубке или человечек, который шел за ней от дома Дианы, действительно могут таить в себе опасность. Голос в трубке был тихим, почти ласковым, но в каждом слове ощущалась угроза...

Эмми решительно сказала себе, что в такой поздний час ничего путного не придумаешь, а только запугаешь себя до полусмерти, и скользнула в постель – но свет не погасила. Остаток ночи оказался сплошным кошмаром. Сначала Эмми стало жарко, и она отшвырнула одеяло; затем у нее застучали зубы, и она начала кутаться; потом, наконец, забылась тяжелым, неспокойным сном – и ей приснилось, будто она танцует с Гилом Сэнфордом; на нем – элегантный смокинг; Гил кружит ее в танце, и она видит на груди его белоснежной рубашки алое пятно; она поднимает голову – пустые, бессмысленные мертвые глаза глядят поверх ее плеча... Эмми проснулась в холодном поту, вскочила, выпила холодной воды и села на край постели – подождать, пока кошмар окончательно рассеется. И тут ее внезапно сморил сон, да такой крепкий, что она проснулась на несколько часов позже обычного и ужаснулась – ведь впереди было столько дел!

Когда Эмми спустилась вниз, Джастина уже не было дома, но перед уходом он явно побаловал себя плотным завтраком – стол был уставлен кофейными чашками, рюмочками для яиц всмятку, тарелками из-под каши, молочными кувшинчиками; а поверх всего лежали утренние газеты.

Уборщица уже пришла – из соседней комнаты доносился шум пылесоса. Под его успокаивающее гудение Эмми принялась за газеты. И «Таймс», и «Дейли Ньюс» поместили вчерашнюю историю на первой полосе. Заголовки, однако же, были набраны скромным шрифтом и не слишком бросались в глаза. Обе статьи содержали только сухие факты – без каких-либо намеков, связанных с личной жизнью сестер Ван Сейдем, без упоминаний о том, что в последние несколько месяцев Гил зарекомендовал себя преданным рыцарем Ди. Было только сказано, что убийство произошло в доме драматурга Дугласа Уорда, супруга урожденной Дианы Ван Сейдем, премьера новой пьесы которого состоится на днях на Бродвее. Среди деталей биографии Гила Сэнфорда не оказалось ничего такого, о чем Эмми не знала бы прежде.

«Уолл-Стрит Джорнал» лежал на стуле, аккуратно сложенный, – Джастин никогда не питал интереса к миру финансов. За чашкой кофе Эмми внимательно просмотрела журнал и с карандашом в руках попыталась разобраться, какие акции она сможет продать с наименьшим ущербом для себя. То, что получилось, совершенно ей не понравилось, и она – в который раз! – мысленно посетовала на то, что не может раз и навсегда переложить груз финансовых дел на чьи-нибудь надежные плечи. Впрочем, поступить так означало бы не оправдать отцовских надежд, а это было не в натуре Эмми. Банковский доверенный давал ей советы, но решения она всегда принимала сама.

– Ну, ничего, – с усмешкой пробормотала она, – уж в следующей жизни я ни за что и ни за кого отвечать не буду!

Эмми допила кофе, поднялась наверх и позвонила своему брокеру. Она почти что видела, как он там, на другом конце провода, неодобрительно качает головой. Тем не менее, брокер не только дал ей дельный совет, но и пообещал тщательно все обдумать и продать то, что она велела, с наименьшими потерями. Затем, под нажимом Эмми, он дал ей слово отправить посыльного с чеком в банк за акциями.

– По рыночной цене? – с грустью переспросил он, и Эмми твердо ответила:

– Да, по рыночной.

Потом она позвонила в банк, мистеру Эллердайсу, и попросила назначить ей встречу на одиннадцать тридцать.

– Разумеется, – ответил тот. – Всегда счастлив вас видеть.

Ну, и как мы будем расплачиваться с ростовщиком, спросила себя Эмми. Хорошо было задать этот вопрос Джастину – но что он может сказать? Она набрала номер Сэнди – уж он-то даст дельный совет! – но девичий голос в адвокатской конторе ответил, что мистера Путнэма нет, и когда придет – неизвестно. Эмми поняла, что в ближайшее время ей не удастся узнать ничего нового ни об уплате долгов Джастина, ни об убийстве Гила Сэнфорда.

Она решила позвонить Джастину. Он наверняка торчал в одном из своих клубов, о которых непочтительно отзывался как о «Храмах Предстательной Железы». Названий такого рода в справочнике не найдешь, и Эмми пришлось мучительно вспоминать, как на самом деле называется излюбленный клуб отчима. Она и вспомнила, и дозвонилась – но Джастина там не оказалось.

Уборщица тем временем перебралась в холл верхнего этажа. Она сообщила Эмми, что накануне виделась с Агнес. Агнес сказала ей, что уезжает к племяннице на длинный уик-энд (бесконечно длинный, вздохнула про себя Эмми) и дала ключ от черного хода в квартиру, который располагался возле кухни.