Укусы рассвета - Бенаквиста Тонино - Страница 23

Словом, я принял меры по части одежды. Вообще-то я давно уже нуждался в новом прикиде, и конверт старикана мне здорово помог в этом деле. Я выбрал, даже не взглянув на ценники, черный костюм и белую рубашку. И красный вышитый шелковый галстук. Неплохая замена дешевому тряпью с Монтрейльского рынка, от бельвильских старьевщиков и с ярмарки «все-за-десять-франков».

Приодевшись, я поспешил к открытию первого бара в «Тысяче и одной ночи»; Этьен и Жан-Марк, встревоженные моим исчезновением, уже поджидали меня там. Пробившись сквозь толпу страждущих приверженцев happy hours, я только и успел сказать им, что стал живым мертвецом, и обещал вернуться, как только повидаюсь с Жаном-Луи. Я даже не смог притронуться к мескалю, который мне налили. Зато железный обруч, весь день сжимавший мне голову, наконец распался, оставив после себя только странное недомогание, постепенно таявшее с заходом солнца. Наверное, это болезнь уже вступала в свои права. Да-да, я в это верю.

Белокурая дама, фильтрующая посетителей у входа в красивое здание на улице Сент-Оноре, не нуждалась в помощниках, чтобы отваживать незваных гостей. Жан-Луи, конечно, пришел загодя, еще до начала церемонии, и было бессмысленно ждать его снаружи, поскольку первый показ едва начался. Я сразу увидел, что нахрапом туда не войти. И решил проникнуть внутрь, что называется, по-пластунски. Как крот — еще один паразит, который боится дневного света. Я трижды обошел здание в по-исках черного хода для поставщиков. Улица Божон. Коричневый фургон торгового дома «Дэллоуэй». Похожий на инкассаторскую машину, бронированную и неприступную. В былые времена, стоило нам где-нибудь засечь такой грузовичок, и мы уже знали: тут пахнет жареным. Мы выслеживали свою добычу, словно охотники — по следам. Мы были уверены, что именно в этом месте, именно этим вечером нам перепадет наша доля бутербродов. Так что, если я дожил до сегодняшнего дня, то в этом есть и заслуга торгового дома «Дэллоуэй».

А теперь пора было приступать к завершающей стадии операции: подкатить к первому встречному грузчику и спросить у него, где Бернар — «ну, этот, которого еще кличут Мину, уж и не знаю почему! » Бернар был одним из самых старых официантов заведения. Однажды вечером он показал нам свое расписание на будущую неделю — для него это была настоящая каторга, а мы о таком и мечтать не могли: каждый первый понедельник месяца — коктейль в «British Club House», каждое 16-е число — коктейль в «American College», ну и так далее. Поскольку он регулярно видел нас на приемах, всегда пунктуальных, всегда улыбчивых, голодных, но вежливых, то и проникся симпатией к паре оболтусов, которые были ровесниками его детей.

Я обогнул столы под навесом, где готовилось пиршество для участников показа, которое начнется часам к одиннадцати вечера, когда выпроводят всякую шушеру и журналистов. По пути я успел заметить официантов, выгружавших формочки с утиным филе и гусиной печенкой, прикрытой традиционным смородиновым листком, но не ощутил к этим изыскам ровно никакого интереса. Наоборот, мой желудочный тракт мгновенно съежился и затвердел, как хоккейная клюшка. А, кстати, когда же это я ел последний раз? Не помню. Но этот печальный факт лишь подтверждает, что я больше не нуждаюсь в пище, что я лишился одной из главных услад моей прошлой жизни, когда весь я состоял из жаждущей глотки, хищных зрачков и луженого желудка, той жизни, где была нежно-розовая лососина, треугольные бутербродики и море шампанского.

Вдали звучит венский вальс, которым встречают приглашенных; я пробиваюсь в зал против течения, ибо людской поток стремится в парк, а на меня всем глубоко наплевать. Гости спешат к устроенному на свежем воздухе буфету с аперитивами, ожидая конца первого дефиле. Гомон стоит, как на птичьем рынке. Вот он — вожделенный миг, когда можно продемонстрировать самое идиотское платье и посплетничать о роскошных тряпках. Софиты расставлены вдоль всей аллеи, как прожектора на взлетном поле. Я вхожу в холл, битком набитый девицами-портье в красных пиджачках; отсюда можно пройти в show-room. Быстренько обхожу помещение, ища глазами Жана-Луи. В зале куча телефонов, которыми никто не пользуется, на столе — стопка пресс-релизов с программой презентации и подарком фирмы — веером с инициалами великого кутюрье. Стены затянуты серым полотном, серый — коронный цвет Диора. Я замечаю Марго Хемингуэй, Аджани и прочих знаменитостей — значит, где-то поблизости должен бродить и Жан-Луи. Две дамы громко обсуждают показ, в полном восхищении от моделей; одна из них убеждена, что в этом году Диор уж точно получит высшую награду — Золотой наперсток. В обычное время я наверняка поставил бы франк-другой на подобную информацию. Но тут я вижу Жана-Луи; притаившись за кадкой с раскидистой юккой, он щелкает фотоаппаратом как заведенный.

— Антуан?

— Не помешал?

— Ничего. Я тут заснял малышку Хемингуэй.

— Ты ради нее сюда пришел?

— Да не совсем. Похоже, она завязала с выпивкой. А я-то мечтал засечь ее в тот момент, когда она присосется к скотчу. Но увы!

— Тогда что же?

— Да вот, стерегу Рурка.

— Какого хрена Рурку делать на этом показе? Тут же не слет байкеров.

— Похоже, он теперь с Синтией.

— С Синтией? Кто такая?

— Главная топ-модель Диора.

Он на секунду бросает меня, чтобы щелкнуть Реджину, и возвращается.

— Слушай, Жан-Луи, тут такое дело…

Я расстегиваю две верхние пуговицы на рубашке и показываю ему след укуса. Не моргнув глазом он кладет свой аппарат. Отступает в угол. И, стараясь не привлекать внимания, оттягивает ворот своей рубашки-поло. На шее возле ключицы — небольшой, мерзкого вида шрам.

— Значит, ты говорил с Этьеном в четверг вечером.

— Ну да! В «Голубой ночи». Он сказал, что вы охотитесь за Джорданом. И давно пора.

— Как это случилось?

— Да дней десять назад в «Bains-Douches». Я уже не первый раз видел его физиономию и там, и в других местах. Мне он чем-то приглянулся, и я решил щелкнуть его, так, на всякий случай. Но ему это не понравилось. Даже очень не понравилось. Такая бешеная реакция — я чуть не загубил всю пленку.

— Как он вел себя — зарычал, оскалил зубы, а потом?

— А потом не промахнулся. Как подумаю, что смог увернуться даже от оплеухи Шона Пенна, и для чего? — чтобы попасть на зуб этому ублюдку! Он потребовал, чтобы я выдал ему пленку.

— И ты выдал?

— Ты что, смеешься?! На ней была Энни Ленокс со своим новым дружком! Нет, я его сделал как настоящий папарацци — подсунул этому придурку чистый ролик.

Толпа всколыхнулась: начался следующий показ. Я испугался, что Жан-Луи меня бросит. Но ему плевать на тряпки, он ждет Рурка.

— А где же твой дружок Бертран? Я делаю вид, что не слышу.

— Значит, у тебя осталась пленка с рожей Джордана?

— А что мне с ней делать, мать его!..

Одно несомненно — Джордана можно запечатлеть на фотопленке.

— Он там один?

— Нет, с какой-то девицей, из тех, кому и вспышка не поможет, бледная немочь. И с ними еще один тип с непримечательной мордой, этот тоже явно не желал дожидаться, когда вылетит птичка. В общем, они набросились на меня, как будто я собирался запродать их физиономии на обложку «7 дней в Париже».

Бинго! На такую удачу я и не рассчитывал. Веселая компания Дракул! Значит, с ними был кто-то третий? Наверное, тоже из этих — болезнь распространяется, переходит в эпидемию, и скоро Париж поглотит целая армия вампиров. Они уже среди нас. Они охотятся на нас. Кстати, я спросил Жана-Луи насчет его самочувствия: не ощущает ли он со времени укуса дневного недомогания.

— Я, знаешь ли, вообще ипохондрик и паникер, так что после его укуса тут же помчался в травма-пункт при «Отель-Дьё». Они взяли у меня кровь на анализ — я жутко боялся подхватить какую-нибудь мерзость из нынешних, — обработали рану, а какое-то время спустя выдали результаты.

— И что?

— Ровным счетом ничего. Небольшое переутомление, связанное с работой, и все.