Хирургический удар - Эхерн Джерри - Страница 18

— Я считаю, что все мы должны были наилучшим образом осмыслить то дело, на которое идем, и сделать для себя высшей целью его выполнение. Все, что за ней — хорошо, но не ценой этой цели, ради которой мы влезли во все это.

С набитым ртом Кросс проговорил:

— Послушай, я вижу это “дело, на которое мы идем”, как ты назвал его, только так: чем меньше их останется после нас... — он терпеть не мог всякие недомолвки, как это практикуется на случай, если кто-то невольно подслушает разговор. — Чем меньше останется, тем меньше вероятность того, что произошло с теми пассажирами, в вообще, что это может случиться снова. Я знаю, что намеченное нами дело радикально не изменит положения вещей. Но если мы уменьшим их количество, это будет иметь соответствующие последствия.

— А не казалось тебе, Эйб, что немедленные последствия, вероятно, будут совершенно противоположными тем, что ты хочешь? Мы собираемся ускорить...

Кросс не дал ему закончить:

— Да, я знаю это, Лю. Иногда я просыпаюсь среди ночи с этой мыслью. Никто об этом никогда не упоминал, но это подразумевалось во всем, не правда ли? Да и чтобы наши действия не ускорили, нам лучше умереть, если мы не сделаем ничего.

— Ты испортил мне ужин.

Кросс отхлебнул пива и уставился в ночь за иллюминатором.

Глава 15

В Риме необходимо было сделать пересадку, но, если бы у них было время, они уехали бы из аэропорта и стали на время туристами. Перелет из Рима в Анкару на борту самолета размерами как тот, что нес их через Атлантику, был значительно короче. Расстояние было, грубо, такое же, как из Нью-Йорка до Майями.

В Анкаре их ждал турецкий знакомый, с греческой фамилией Петракос, примерно такого же возраста, как Хьюз, но с брюхом и лысый. Выйдя из таможни, Хьюз обнялся с Петракосом, как с братом, или, по крайней мере, как с близким другом. Вместо представления, Дарвин просто сказал:

— Это мои друзья.

И Петракос, чье имя они узнали только после того, как скрылись в черном лимузине “Кадиллак”, ожидавшем их у здания, поочередно обнял их. Файнберг выглядел растроганным.

После того, как “Кадиллак” отъехал от бордюра, Петракос по-гречески сделал необходимые распоряжения водителю, а потом нажал кнопку, и поднявшаяся перегородка отделила их от передней части салона. Кросс и Бэбкок сидели на откидных сидениях, повернутые лицом назад. Друг Хьюза сидел между Файнбергом и Хьюзом. Грек улыбнулся и сказал:

— Я Спирос Петракос, как вы уже, несомненно, знаете. Хорошо долетели?

Кросс пожал плечами.

— Конечно. Как мило с вашей стороны, что вы нас встретили, сэр. “Ни черта не мило”, — тут же подумал Кросс. Это было частью работы и, несмотря на очевидную дружбу между Петракосом и Хьюзом, греку, вероятнее всего, хорошо заплатили за трогательную встречу в аэропорту, за поездку и все остальное.

Говорил Хьюз:

— Спирос и я вместе воевали против немцев на Крите во время войны. Там были в основном британские военнослужащие, но я получил специальное назначение на Крит. Там я был ранен и провел четыре месяца. Мы поддерживали связь друг с другом и после войны, но это первый раз, как мы встретились... э-э... за много лет.

— Для тебя, Дарвин, годы прошли благополучно, — произнес Петракос с искренностью. — Кажется, что кроме седых волос они тебе больше ничего не оставили. А вот я... — и Петракос похлопал себя по огромному животу и засмеялся.

Хьюз тряхнул головой и засмеялся.

— Все готово, — продолжал Петракос, — самолет для перелета границы и условия для ее пересечения. Но я хотел бы вас предостеречь. Я кое-что узнал. Ходили упорные слухи о том, что в скором будущем террористы готовят крупную операцию в том месте, куда вы идете. Пока больше никакой информации. Я прилагаю много усилий, чтобы узнать больше. Ничего. Если этот нос ничего не может узнать, — он потрогал указательным пальцем правую ноздрю своего сломанного носа, — то это значит, что готовится что-то большое.

Петракос посмотрел на Кросса и Бэбкока и, как будто объясняя, сказал:

— После войны с Германией было трудно отказываться от старых привычек, которыми жил. Я стал заниматься контрабандой, чтобы поддержать свою семью.

— Кстати, как твоя дочь?

— Две недели назад она снова сделала меня дедушкой.

Хьюз засмеялся.

— Я не должен был спрашивать.

Петракос снова подхватил тему своего монолога:

— И сейчас я остаюсь контрабандистом уже много лет просто для того, чтобы... какое у вас есть подходящее выражение?

— Держать руку на пульсе или нос по ветру, — предположил Бэбкок.

— Да. Совершенно верно, мой черный друг! Если вы не занимаетесь контрабандой оружия и наркотиков, то этот бизнес уже не приносит прибыли. Но... можете назвать меня сентиментальным, но это все позволяет мне чувствовать пульс жизни. И кажется, что чем серьезней операция, тем меньше разведывательной информации может быть собрано о ней. Таким образом, — он снова потрогал свой нос, — какое бы дело ни произошло, оно действительно будет очень крупным.

— Надеюсь, мы положим ему конец до того, как оно произойдет, — серьезно сказал Хьюз.

— Пресечем его в корне, как говорят, — сказал Кросс, а потом прикурил сигарету и улыбнулся.

Солнце только взошло, когда “Кадиллак” прибыл в пункт назначения, и они вышли на бетонное покрытие аэродрома. Было холодно и немного сыро. Кросс постарался поплотнее запахнуть свою кожаную куртку.

Самолет, единственный стоявший на рулежной полосе, был “Боинг-1000”, издалека казавшийся стареньким, но хорошо ухоженным. Как раз в тот момент, когда Кросс смотрел на него, обороты двигателей увеличились.

— Друзья мои, я знаю человека, у которого приобрели этот самолет.

— У маленькой старенькой леди из Пасадены? — спросил Кросс.

— Это шутка, молодой человек? — живот Петракоса запрыгал от смеха. Взгляд Хьюза метнул молнии. Кросс пожал плечами.

— Ну что, все погрузили на борт, Спирос? — спросил Хьюз.

— Да. Все, Дарвин.

Кросс наблюдал, как “Кадиллак”, неуклюже развернувшись, направился к открытому ангару в дальнем конце аэродрома. Хьюз и Петракос все еще разговаривали. Спустя некоторое время “Кадиллак” исчез в ангаре, а потом оттуда появился шофер с чемоданчиком типа “атташе-кейс” в правой руке. Кросс предположил, что это ставший популярным последнее время чемоданчик с встроенным в него автоматом. Это, вероятно, единственная причина, почему телохранитель-левша нес его в правой руке.

Эйб занервничал. Он снова был на чужой земле — безоружный и уязвимый. Во время трансатлантического рейса он заставил себя уснуть, но сон был прерывистый, наполненный кошмарами, и после сна он чувствовал себя более уставшим, чем до него. Кросс снова посмотрел на “Боинг”. На его борту, если Спирос Петракос не юлит, уже находится их оружие и снаряжение. Он чувствовал бы себя лучше, если бы имел оружие, хотя одинокий вооруженный человек, даже с тремя друзьями, что он мог сделать? Он задавал себе этот вопрос с самого начала подготовки миссии. Может тот, кто задумывал это, изначально запланировал и невыполнимость этой операции? И был ли шанс, если не выжить, то хотя бы достичь успеха?

Хьюз, Бэбкок и Файнберг были лучшими людьми из тех, с кем ему приходилось работать. Он поймал себя на мысли, что считает их своими друзьями. Но будут ли лучшие достаточно хорошими?

Хьюз пошел к самолету. Кросс последовал за ним в ногу. По-видимому, существовал лишь один способ узнать, будут ли они достаточно хорошими.

Поднявшись на борт самолета, Хьюз попросил раскрыть все ящики, в которых было их оружие. Петракос с радостью согласился, и его водитель стал доставать ящики из грузового отсека. Потом Петракос дал команду — на этот раз по-итальянски — и летчик начал выруливать на взлетную полосу. Солнце уже полностью взошло. Огромный желтый шар, казалось, истекал кровью, передвигаясь по небу.

Хьюз принялся открывать ящики. Кросс, помогая ему, старался скрыть непреодолимое желание снова почувствовать себя вооруженным. У него вспотели ладони. Файнберг взял свой офицерский “Кольт” сорок пятого калибра. Бэбкок — “Вальтер”. Кросс достал дубликат “смит-и-вессона”. Впервые они все увидели пистолет, который выбрал Хьюз. Во время тренировок Хьюз стрелял только из “Беретты”, и Кросс предполагал, что дубликат боевого комплекта Хьюз закажет в Турции на такой случай, который и произошел с ним, когда он заменил Файнберга.