Выбери любимый жанр

Выбрать книгу по жанру

Фантастика и фэнтези

Детективы и триллеры

Проза

Любовные романы

Приключения

Детские

Поэзия и драматургия

Старинная литература

Научно-образовательная

Компьютеры и интернет

Справочная литература

Документальная литература

Религия и духовность

Юмор

Дом и семья

Деловая литература

Жанр не определен

Техника

Прочее

Драматургия

Фольклор

Военное дело

Последние комментарии
оксана2018-11-27
Вообще, я больше люблю новинки литератур
К книге
Professor2018-11-27
Очень понравилась книга. Рекомендую!
К книге
Vera.Li2016-02-21
Миленько и простенько, без всяких интриг
К книге
ст.ст.2018-05-15
 И что это было?
К книге
Наталья222018-11-27
Сюжет захватывающий. Все-таки читать кни
К книге

Серебряный голубь - Белый Андрей - Страница 18


18
Изменить размер шрифта:

– Спи, Катя, спи: я тебя не отдам злому року.

И уже спит: снятся ему нежные девичьи поцелуи, и вздох, и серебряные слезы: будто это роса на могилке матери; и будто сама это мать: а то будто это сестра, друг, невеста…

Уже на дворе был слезливый день.

Катя

Двухсветная зала блистала утренним светом; утренний свет был серый и пасмурный свет; толстые стебли качались в окне рициния под дождем; они обливались и хрусталем, и серебром; мутные струйки несли в окнах красный песок дорожек.

Так встретило Гуголево Духов хмурый день.

В двухсветной зале ходил и брюзжал лакей, накрывая на стол промеж двух белых колонн с отставшей штукатуркой; колонны разделяли залу как бы на две комнаты: одна половина служила столовой; в ней не было ничего замечательного: вокруг стола стояли венские стулья; пришел лакей, Евсеич; чистую накрыл скатерть; ворча, расставил чайный прибор и, ворча, отворил дверь на обвитую хмелем террасу, образовавшую навес, из-под которого виднелась лужайка и клумба с безголовым нагим юношей, склоненным на камне и подымавшим свой желтый, поросший плесенью локоть.

В другой половине залы, в гостиной, стояла Катенька Гуголева, баронессина внучка, склонясь на рояль, и рассеянно оглядывала старую, кое-где с потемневшей позолотой мебель, обшитую красным сафьяном.

Здесь висели портреты; здесь года гарцевал генерал с треуголкой в руках на большом темном, кое-где треснувшем полотне; и года разрывалась у его ног бомба, и года изрыгала она вовсе уже не яркий огонь; но в пороховом дыму генерал улыбался года, и зеленый плюмаж треуголки плясал под ветром: бурно там совершалось сраженье под Лейпцигом [33] и храбрый всадник, мчась на бой, улыбался, глядя на бомбу, изрыгавшую желтый огонь: так нельстивый художник в свободном творческом полете изобразил прадеда Кати – генерала Гуголева.

И иные здесь были портреты: екатерининская фрейлина с собачкой на подушке и с бриллиантовым шифром [34] на плече, пейзаж с объясненьем в любви и с низко повисшей радугой, над которой Амур розовую пролил гирлянду; были и горы, каких нет в Гуголеве, и развалины замков, и прекрасно списанный фрукт – плоды творений какой-то голубоглазой персоны, кисейной, томной, чей обольстительный лик тут же грустил со стены и чей нежный дневник сохранялся в шкапчике, на котором стояли амуры, пастушки, китайцы фарфоровые и франт; тут был и шкаф, резной, неизвестно откуда попавший; из пыльного стекла тускло мрачными – Флориан, Поп, Дидерот и отсыревшие корешки Эккартгаузена – «Ключ к объяснению тайн природы». [35]

Катя стояла, склонясь над роялью с томиком Расина в руках; она воспитывалась на французских классиках.

Смотрите: над роялем там она запечатлелась в плотно охватывающем талью, синем, немного коротком платье, чуть вытянувшись вперед и едва сгорбившись – она будто маленькая, вовсе маленькая девочка! На ее лице утомленье; синие круги под глазами обозначились явственно; мысль ее – уже полетела к нему: он, он ее господин; и ему, ему отдала свое она детское сердце: ее детское сердце! Нет преступленья такого, которого бы нельзя было простить! Но как простить преступленье такое, которое ранит детское сердце? Детское сердце берегите – остановится детское сердце и ничто уже его не заставит биться, ничто. А оно едва бьется, Катино детское сердце; и уже черви давно подточили его: те черви – тоска тяжелая, вползшая в грудь незаметно; с той поры – все осталось по-старому с той поры, как полюбила она его; так же кормит она голубей, плутовато смеется ласточке; так же ее взор невинен и чист; глупенькой девочкой той же осталась Катенька; так же она не идет, а робко крадется – не то робко, не то шаловливо: но сядет вот за рояль – и волна какая грома проливается из-под ее восковых рук! Гром, грусть, страсть потрясали стены эти не раз, когда она за рояль садилась, с той поры, как она – невеста: а ведь еще ребенок она; горе тому, кто нарушит ее покой!

Старая вчера изворчалась на милого бабка. Она милого побранила, попрекала и уличала, что милый не знатного роду, что напрасно с ним свою Катя связала судьбу; девочка, помнит, вскочила, бросила из-за стола бешеной пантерой салфетку, бабке пеняла, бабку ругала на удивленье Евсеичу; злой какой, ястребиный сумела метнуть на старушку глупая девочка взор; как сироткой потом просидела весь день в беседке, и сироткой как плакала она, не смеялась шалунье-ласточке и на гнездышко больше не любовалась, не улыбалась; спать ушла рано, а спала ли?

Синие нынче у нее под глазами круги; а поглядите вы на нее, и скажете, что только ленивую грацию да девичье только кокетство и показало ее движенье, с которым склонилась она на рояль; восковая рука разжалась, как воск, и томик Расина беззвучно скользнул на ковер.

Такая была Катя всегда: если глядит, то, как будто, и не глядит, а слышит – не слышит; а уж если она что знает, то вовсе как будто не знает она ничего: ровная – и всегда тихая, и с улыбкой: тихо с улыбкой по комнатам крадется, и точно свернется с улыбкой в кресле; бывала она за границей, много видела она людей: казалось, ей есть и о чем рассказать, и над чем пораздумать; но говорила ли Катя?

И трудно было решить, она думала ли когда-нибудь; подойдите же к ней, поговорите же с ней, и вы увидите, что у нее – тонкое в природу проникновенье, и что всякое искусство она и понимает, и любит; но попробуйте ей развивать свои мысли, или блистать дарованьем, или блистать знаньем и умом: уму не удивится – ум скользнет мимо нее, а дарованье она примет, как должное, как подразумеваемое само собой, как то, без чего и жить невозможно; но на знанье ваше она только плечами пожмет, только над вами посмеется – и с кем же? С лакеем, с Евсеичем!

Умна ли Катя? Да, право, не знаю, – да нужно ли знать? Или она умней всех людей, или она дурочка вовсе? Много ли знает Катя наук? Ни одной. Она успевает ли в искусстве? Нимало. Так почему же не удостаивает вниманьем людей ученых и известных, но удостоила вниманьем Евсеича, ласточку или свою подругу глупую, Лёлю? Подите вот, разберите девичью душу!

Сегодня, ох, грозе быть! С утра бабушка сегодня нахмурится – бабушка нахмурится на все: на Евсеича, еще более она нахмурится на нее, на дрянную девчонку, а еще более она на ее нахмурится жениха; его не всегда чистые сапоги оглядывать будет брезгливо, на угловатые его поглядывать движенья она будет; он невзначай запоет своим и охрипшим, и громким голосом, который перепрыгивает у него через все верные ноты – ой, ой, ой, что начнется тогда! взором каким бабушка из лорнета уставится на Петра!

Слепой какой-то Петр, ничего Петр не замечает. А она, глупая девочка?… Забьется, а потом остановится глупое ее сердечко, а потом вспыхнет она, а потом новую бабушке скажет едкость, обидность, колкость: все тут Петр поймет, все он тогда заметит: Петр, если весел, то не видит ничего, становится буйным и не совсем даже приличным; Петр, если весел, затвердит мудреную поэтическую фразу и на все только отвечает поэтической фразой, а при бабкиных понятьях о поэтических фразах и о приличиях молодых людей разве возможна такая небрежность?

Петр много думает – нет такого человека, который был бы умнее Петра; но ни с нею, ни с бабушкой об умных предметах не говорит Петр; только совсем непонятные вещи говорят они с другом, о жуке Аристофана [36] и все о каком-то Вилламовице-Меллендорфе [37]; прислушаешься, – будто сумасшедшие или какие заики: а они не сумасшедшие и не заики, а филологи и поэты: все говорят о Вилламовице-Меллендорфе и о каком-то Бругманне [38]. Дрянная девчонка хорошо знает, что если бы кому объяснять каждое восклицанье о Вилламовице-Меллендорфе, которым обменивается Петр с другом, что оно, восклицанье, значат, – о Вилламовице вышла бы умная книга; хоть она, Катя, и совсем глупенькая, а, глупенькая, знает, что Петр умней всех людей, когда говорит о Вилламовице-Меллендорфе, и не им с бабушкой его понимать; а кто этот Вилламовиц, не знает Катя.

вернуться

33

Имеется в виду так называемая «Битва народов», произошедшая около Лейпцига 16 – 19 октября 1813 г., в ходе которой объединенные силы России, Пруссии, Австрии и Швеции разгромили наполеоновскую армию.

вернуться

34

Шифр – знак отличия в виде вензеля императрицы, выдававшийся фрейлинам.

вернуться

35

Перечисляются европейские писатели, показательные, по мнению Белого, для русской дворянской («западнической») культуры начала XIX в. Флориан Жан-Пьер (1755 – 1794) – французкий писатель, в идиллиях, баснях и романах которого аристократическая галантность рококо соединялась с чувствительностью в духе Руссо. Поп Александр (1688 – 1744) – популярный в России в конце XVIII – начале XIX в. английский поэт. Дидерот – старинное написание имени Дидро Дени (1713 – 1784), французкого писателя-энциклопедиста. Эккартгаузен Карл фон (1752 – 1803) – немецкий писатель, юрист и естествоиспытатель, автор оккультных и алхимических сочинений. Многие его книги были переведены и изданы в России в первой трети XIX в. благодаря особому отношению к его учению со стороны русского масонства. «Ключ к объяснению тайн природы» (1794) – одно из самых популярных его мистических сочинений.

вернуться

36

Речь идет о жуке, фигурирующем в сюжете комедии «Мир» древнегреческого драматурга Аристофана (ок. 445 – ок. 385 гг. до н. э.). Ее персонаж, уставший от бесчисленных войн винодел, едет верхом на жуке на Олимп и приводит оттуда в свой дом богиню мира.

вернуться

37

Вилламовиц-Меллендорф – правильно: Виламовиц-Меллендорф Ульрих фон (1848 – 1931) – видный немецкий ученый, специалист по классической филологии.

вернуться

38

Бругманн Карл (1849 – 1919) – немецкий языковед, один из основоположников младограмматизма, автор трудов по сравнительной грамматике индоевропейских языков.