И лягушечье выражение пробежало на осклабленном рте почтительного сыночка, которого лицо успели мы рассмотреть, взятое в отвлечении от всевозможных ужимок, улыбок или жестов любезности, составляющих проклятие жизни Николая Аполлоновича, хотя бы уж потому, что от греческой маски не оставалось следа; эти улыбки, ужимки или просто жесты любезности заструились каким-то непрерывным каскадом перед порхающим взором рассеянного папаши; и рука, подносившая ко рту ложку, очевидно дрожала, расплескивая суп.

– «Вы, папаша, из Учреждения?»

– «Нет, от министра…»

____________________

Выше мы видели, как, сидя в своем кабинете, Аполлон Аполлонович пришел к убеждению, что сын его отпетый мошенник: так над собственной кровью и над собственной плотью совершал ежедневно шестидесятивосьмилетний папаша некий, хотя и умопостигаемый, но все же террористический акт.

Но то были отвлеченные, кабинетные заключения, не выносившиеся уже в коридор, ни (тем паче) в столовую.

– «Тебе, Коленька, перцу?»

– «Мне соли, папаша…»

Аполлон Аполлонович, глядя на сына, то есть порхая вокруг закорчившегося молодого философа перебегающими глазами, по традиции этого часа предавался приливу, так сказать, отчества, избегая мыслями кабинет.

– «А я люблю перец: с перцем вкуснее…»

Николай Аполлонович, опуская в тарелку глаза, изгонял из памяти докучные ассоциации: невский закат и невыразимость розовой ряби, перламутра нежнейшие отсветы, синевато-зеленую глубину; и на фоне нежнейшего перламутра…

– «Так-с!…»

– «Очень хорошо-с…»

Занимал разговором сынка (или лучше заметить – себя) Аполлон Аполлонович.

Над столом тяжелело молчание.

Этим молчанием за вкушением супа не смущался нисколько Аполлон Аполлонович (старые люди молчанием не смущаются, а нервная молодежь – да)… Николай Аполлонович за отысканием темы для разговора испытывал настоящую муку над остывшей тарелкою супа.

И неожиданно для себя разразился:

– «Вот… я…»

– «То есть, что?»

– «Нет… Так… ничего…»

Над столом тяготело молчание.

Николай Аполлонович опять неожиданно для себя разразился (вот непоседа-то!).

– «Вот… я…»

Только что «вот я?» Продолжения к выскочившим словам все еще не придумал он; и не было мысли к «вот… я…» И Николай Аполлонович споткнулся…

– «Что бы такое к вот я», – думал он, – «мне придумать?». И ничего не придумал.

Между тем Аполлон Аполлонович, обеспокоенный вторично нелепой словесной смятенностью сына, вопросительно, строго, капризно вдруг вскинул свой взор, негодуя на «мямляние»…

– «Позволь: что такое?»

В голове же сынка бешено завертелись бессмысленные слова:

– «Перцепция…»

– «Апперцепция…» [156]

– «Перец – не перец, а термин: терминология…»

– «Логия, логика…»

И вдруг выкрутилось:

– «Логика Когена…» [157]

Николай Аполлонович, радуясь, что нашел выход к слову, улыбаясь, выпалил:

– «Вот… я… прочел в «Theorie der Erfahrung» Когена…» [158]

И запнулся опять.

– «Итак, что же это за книга, Коленька?»

Аполлон Аполлонович в наименовании сына непроизвольно соблюдал традиции детства; и в общении с отпетым мошенником именовав отпетого мошенника «Коленькой, сынком, дружком» и даже – «голубчиком…»

– «Коген, крупнейший представитель европейского кантианства».

– «Позволь – контианства?»

– «Кантианства, папаша…»

– «Кан-ти-ан-ства?»

– «Вот именно…»

– «Да ведь Канта же опроверг Конт? Ты о Конте ведь?»

– «Не о Конте, папаша, о Канте!…»

– «Но Кант не научен…»

– «Это Конт не научен…» [159]

____________________

– «Не знаю, не знаю, дружок: в наши времена полагали не так…»

____________________

Аполлон Аполлонович, уставший и какой-то несчастный, медленно протирал глаза холодными кулачками, затвердивши рассеянно:

– «Конт…»

Лоски, лаки, блески и какие-то красные искорки заметались в глазах (Аполлон Аполлонович всегда пред глазами своими видел, так сказать, два разнообразных пространства: наше пространство и еще пространство какой-то крутящейся сети из линий, становившихся золотенькими по ночам).

Аполлон Аполлонович рассудил, что мозг его снова страдает сильнейшими приливами крови, обусловленными сильнейшим геморроидальным состоянием всей последней недели; к темной кресельной стенке, в темную глубину привалилась его черепная коробка; темно-синего цвета глаза уставились вопросительно:

– «Конт… Да: Кант…»

Он подумал и вскинул очи на сына:

– «Итак, что же это за книга, Коленька?»

____________________

Николай Аполлонович с инстинктивною хитростью заводил речь о Когене; разговор о Когене был нейтральнейший разговор; разговором этим снимались прочие разговоры; и какое-то объяснение отсрочивалось (изо дня в день – из месяца в месяц). Да и, кроме того: привычка к назидательным разговорам сохранилась в душе Николая Апол-лоновича со времен еще детства: со времен еще детства Аполлон Аполлоно-вич поощрял в своем сыне подобные разговоры: так бывало по возвращении из гимназии Николая Аполлоновича с видимым жаром объяснял папаше сынок подробности о когортах, тестудо и туррисах [160]; объяснял и прочие подробности галльской войны [161]: с удовольствием тогда внимал сыну Аполлон Аполлонович, снисходительно поощряя к интересам гимназии. А в позднейшие времена Аполлон Аполлонович Коленьке даже клал ладонь на плечо.

– «Ты бы, Коленька, прочитал Логику Милля [162]: это, знаешь ли, полезная книга… Два тома… Я ее в свое время прочитал от доски до доски…»

И Николай Аполлонович только что пред тем проглотивший Логику Зигварта [163], тем не менее выходил в столовую к чаю с преогромным томом в руке. Аполлон Аполлонович, будто бы невзначай, ласково спрашивал:

– «Что это ты читаешь, Коленька?»

– «Логику Милля, папаша».

– «Так-с, так-с… Очень хорошо-с!»

____________________

И теперь, разделенные до конца, приходили они бессознательно к старым воспоминаниям: их обед часто кончался назидательным разговором…

Некогда Аполлон Аполлонович был профессором философии права [164]: в это время многое он прочитывал до конца. Все то – миновало бесследно: пред изящными пируэтами родственной логики Аполлон Аполлонович чувствовал беспредметную тяжесть. Аполлон Аполлонович не умел сынку возражать.

Он, однако, подумал: «Надо Коленьке отдать справедливость: умственный аппарат у него отчетливо разработан».

В то же время Николай Аполлонович с удовольствием чувствовал, что родитель его – необычно сознательный слушатель.

И подобие дружбы меж ними возникало обычно к десерту: им иногда становилось жаль обрывать обеденный разговор, будто оба они боялись друг друга; будто каждый из них в одиночку друг другу сурово подписывал казнь.

Оба встали: оба стали расхаживать по комнатной анфиладе; встали в тень белые Архимеды: там, там; вот и там; анфилада комнат чернела; издали, из гостиной, понеслись красноватые вспышки светового брожения; издали, из гостиной, стал потрескивать огонек.

Так когда-то бродили они по пустой комнатной анфиладе – мальчуган и… еще нежный отец; еще нежный отец похлопывал по плечу белокурого мальчугана; после нежный отец подводил к окну мальчугана, поднимал палец на звезды:

вернуться

156

Апперцепция… – (латин. ad – к и perceptio – восприятие) проявление внутренней активности души, зависимость каждого нового восприятия от прошлого опыта и общего содержания психической деятельности человека. Термин введен в оборот Г. В. Лейбницем, который под апперцепцией понимал активное самосознание монады, которое обеспечивает переход какого-либо более низкого душевного состояния (перцепции, т. е. пассивного восприятия) в сознание.

вернуться

157

Герман Коген (1842 – 1918) – немецкий философ и логик, глава марбургской школы неокантианства; пытался создать на основе трансцендентализма и априоризма Канта чисто гносеологическую философию, утверждал тождественность мышления и бытия и рассматривал бытие как переплетение логических отношений. Имеется в виду, по всей вероятности, его сочинение «Logik der reinen Erkenntnis» (1902). К изучению Когена, как и других философов-неокантианцев, Белый приступил осенью 1904 г.; см. также его стихотворение «Премудрость» (1907) («Урна», с. 63). В статье «Круговое движение» (1912), которая писалась параллельно с работой над «Петербургом», Белый, уже преодолев «когенианство», с иронией писал про «спасительный логический нашатырь» когеновской логики (Труды и дни, 1912, № 4-5, с. 69).

вернуться

158

Исследование Г. Когена «Kants Theorie der Erfahrung» («Теория познания Канта», 1871, 2-е изд. 1885). Белый изучал эту книгу в октябре 1907 г. (Белый Андрей. Материал к биографии (интимный)…, л. 55 об.). По его словам, она «была изгрызена всей философской Москвой» («Между двух революций», с. 304).

вернуться

159

Огюст Конт (1798 – 1857) – французский философ и социолог, основоположник позитивизма, наиболее авторитетной и популярной философской системы в среде русской интеллигенции во второй половине XIX в. Показателен сам характер противопоставления, в котором старший Аблеухов выступает сторонником позитивизма Огюста Конта (философия «отцов»), а сын – кантовского субъективного идеализма, столь значимого для самого Белого. Подробнее об этом каламбурном противопоставлении, комически отражающем тему «отца и сына», см.: Пустыгина Н. Цитатность в романе Андрея Белого «Петербург» (Тр. по русской и славянской филологии. XXVIII. Литературоведение, с. 85 – 86).

вернуться

160

Когорта – с конца II в. до н. э. – основная тактическая единица римской армии (600 чел.). 10 когорт образовывали легион. Тестудо (латин. testudo – черепаха) – тесно сомкнутый штурмовой отряд легионеров, образующих из поднятых над головой щитов род прикрытия. Туррис – осадное сооружение типа башни в римской армии.

вернуться

161

Галльская война – военные операции Юлия Цезаря против различных германских племен в Галлии (57 – 49 гг. до н. э.), подробно описанные самим Цезарем в «Записках о Галльской войне».

вернуться

162

Джон Стюарт Милль (1806 – 1873) – английский философ-позитивист, логик и экономист, строил систему логики на базе эмпирического психологизма. В кругах русской интеллигенции второй половины XIX в. считался одним из авторитетнейших мыслителей. Главный труд Милля «Система логики» (1843) многократно издавался в русских переводах; Белый изучал его, будучи еще гимназистом, по рекомендации отца, Н. В. Бугаева: «в восьмом классе он подложил „Основные начала" Спенсера и „Логику" Милля, которую я одолел в университете лишь; одолевал уже в восьмом классе» («На рубеже двух столетий», с 390; ср. с. 198, 223, 232). Таким образом, комментируемый эпизод романа также непосредственно автобиографичен. Милль наряду с Г. Спенсером и О. Контом был для Белого одним из тех «столпов» философии «отцов» – позитивизма, которых необходимо преодолеть символизмом.

вернуться

163

Христоф Зигварт (1830 – 1904) – немецкий логик, философ-неокантианец, автор двухтомного труда «Логика» (1873 – 1878; русский перевод – СПб., 1908 – 1909). «Логику» Зигварта Белый изучал в октябре 1904 г. (Белый Андрей. Материал к биографии (интимный)…, л. 49 об.). Называя ее «замечательным сочинением», Белый утверждает, что Зигварт в противоположность Миллю – «сторонник гносеологического обоснования логических проблем; он много сделал для освобождения проблем логики от всяческого психологического привкуса» («Символизм», с. 475).

вернуться

164

В этом указании содержится намек на биографию К. П. Победоносцева, который в 1846 г. окончил курс в Императорском училище правоведения и впоследствии занимал кафедру гражданского права и преподавал законоведение членам императорской фамилии.

Выбрать книгу по жанру

Фантастика и фэнтези

Детективы и триллеры

Проза

Любовные романы

Приключения

Детские

Поэзия и драматургия

Старинная литература

Научно-образовательная

Компьютеры и интернет

Справочная литература

Документальная литература

Религия и духовность

Юмор

Дом и семья

Деловая литература

Жанр не определен

Техника

Прочее

Драматургия

Фольклор

Военное дело

Петербург - Белый Андрей - Страница 34