Сверстники - Ролингс Марджори Киннан - Страница 17

Целый маленький мир лежал у него под ногами, глубокий и вогнутый, словно большая чаша. Сенокрыл говорил, что это большой, как бог, медведь ковырнул лапой землю, откапывая корень лилии. От отца Джоди знал правду. Глубоко в теле земли бегут реки, они бурлят под поверхностью воронками и водоворотами, меняют направление – только и всего. Особенно много их в таких местах, как здесь, где проходят полосы известняка. До того как воздух тронет и отвердит его, известняк рассыпчат и рыхл. Время от времени, безо всякой причины, без предупреждения, возможно после долгих дождей, часть земной поверхности проваливается мягко, почти беззвучно, и то место, где когда-то, тёмная и невидимая, текла река, отмечается глубокой пещерой. Иногда провал бывает всего в несколько футов глубины и ширины. Провал на земле Бэкстеров был в шестьдесят футов глубиной и такой широкий, что Пенни не мог достать из своей старой шомполки белку на другом его краю. Был он такой круглый, словно кто нарочно его выкопал. Глядя а него, Джоди невольно подумал, что правда о его творении куда фантастичней, чем россказни Сенокрыла.

Провал этот был старше Пенни Бэкстера. Пенни говорил, что помнит ещё то время, когда деревья на его крутых откосах были немногим больше молодых деревцов. Теперь же они достигали внушительных размеров. Ствол магнолии, росшей вполвысоты на его восточном склоне, был в поперечнике с жерновой камень, на котором Бэкстеры мололи зерно. А ореховое дерево гикори – с ногу толщиной. Половину провала прикрывал шатром ветвей живой дуб. Вверх и вниз по крутизне буйно разрослись деревья помельче: ликвидамбр и кизил, железное дерево и падуб. Среди них, словно высокие копья, торчали гигантские папоротники. Джоди глядел в большой чашевидный сад, опушённый зелёными листьями, влажный и прохладный, всегда таинственный. Провал находился посреди засушливого скраба, в самой середине соснового островка, – его сочное зелёное сердце.

Тропа на дно ямы сбегала по западному склону. Она была глубоко врезана в песок и известняк годами и ногами Пенни Бэкстера, водившего сюда скотину на водопой. Даже в самую сухую погоду из земли тут не переставала сочиться вода; она каплями стекала по склонам и собиралась на дне в мелкий прудок. Вода эта была стоячая, и её постоянно взмучивали приходившие на водопой животные. Лишь свиньи Бэкстеров пили её и валялись в ней. Для другой же скотины и для собственных нужд у Пенни было хитроумное приспособление. На восточном, противоположном тропе склоне он вырубил в пластах известняка несколько лотков, в которых собиралась и задерживалась процеженная вода. Самый нижний лоток приходился на уровне плеч от дна промоины. Тут он поил корову и телёнка, а также лошадь. Сюда, молодым мужчиной, приводил он упряжку кремовых волов, с которыми расчистил свою землю. А несколькими ярдами выше он вырубил два лотка поглубже. Сюда его жена приходила с вальком и чуркой стирать бельё. Часть склона ниже от лотка была в молочно-белых размывах годами натекавшей мыльной пены.

Последним, высоко над водопойным лотком и лотками для стирки белья, шёл глубокий, узкий лоток, в котором собиралась вода для питья и приготовления пищи. Откос над ним был такой крутой, что никаким крупным животным невозможно было замутить в нём воду. Олени, медведи, пантеры – все они приходили по западной тропе и пили либо из прудка на дне, либо из лотка для скотины. Из самого верхнего лотка пили белки и случаем дикие кошки, по большей же части он оставался неприкосновенным, и только Пенни окунал в него черпак из тыквы, наполняя кипарисовые бадьи.

Джоди вприпрыжку затрусил по тропе, с помощью мотыги удерживаясь на крутизне. Мотыга цеплялась за лозы дикого винограда, и бежать с нею было неудобно. Спуск всегда волновал его. С каждым шагом края ямы поднимались всё выше над головой. С каждым шагом уходили назад верхушки деревьев. В зеленеющую чашу провала задувал ветерок, всколыхивая волны прохлады. Трепетали зелёные руки листьев. Папоротники на мгновенье пригибались к земле. Вот над провалом дугой взмыл кардинал. Он повернули стремглав полетел вниз к прудку – падающий яркий листочек. Увидев Джоди, он с шумом вспорхнул вверх и исчез. Джоди опустился на колени у прудка.

Вода была прозрачна. Маленькая зелёная лягушка глядела на мальчика с полузатопленной ветки, Другого места с водой тут не было на две мили окрест. Просто поразительно, раздумывал Джоди, что лягушки предпринимают такие длинные путешествия ради того, чтобы поселиться в каком-нибудь небольшом уединенном прудке. Интересно, знали ли первые лягушки-путешественницы о том, что здесь есть вода, когда они подскочили к краю ямы и застыли в нерешительности на своих зелёных лапах. Отец говорил, что однажды в дождь он видел, как вереница лягушек колонной по одному, словно марширующие солдаты, пересекала сухой лес на равнине. Двигались ли они наугад или знали, куда идут? Пенни этого не знал. Джоди сшиб щелчком в воду лист папоротника. Лягушка нырнула и спряталась в вязкой грязи.

Чувство какого-то светлого, не угнетающего душу одиночества овеяло его. Он решил, что, когда станет взрослым, он построит здесь себе маленький домик. Дикие животные привыкнут к нему, и лунными ночами он будет смотреть из окна, как они пьют.

Он пересёк ровное дно провала и поднялся к водопойному лотку. Махать мотыгой сплеча, прочищая его известняковое ложе, было неудобно. Он бросил её и принялся работать руками. Лоток был сплошь забит листьями и песком. Джоди усиленно раскапывал и разгребал их. Он наседал на сочащуюся влагу, стараясь хоть на мгновение удержать лоток сухим и пустым. Вода натекала вновь, как только он убирал руки. Наконец известняковое корыто стало белым и чистым. Он оставил его довольный и поднялся выше по склону к лоткам для стирки. Эти были побольше и требовали больше труда для очистки. Поскольку ими пользовались постоянно, они были сравнительно свободны от листьев, зато осклизлые от мыла. Джоди взобрался на ликвидамбр и набрал охапку испанского мха. Им будет хорошо оттирать. Затем зачерпнул песку с голого места на косогоре и пустил его в ход вместе со мхом.

Он порядком устал, когда добрался до питьевого лотка наверху. Здесь было так круто, что стоило лишь налечь животом на откос и наклонить голову – и можно было пить, словно оленёнок. Он провёл языком вверх и вниз по краю лотка. Он быстро-быстро заработал языком, высовывая его изо рта и втягивая обратно, а потом отклонился назад и наблюдал пошедшую по воде рябь. Интересно, подумал он, лакает ли медведь воду, как собака, или всасывает, как олень? Он вообразил себя медведем и испробовал оба способа, решая. Когда лакаешь, напиваешься медленнее, но, всосав воду, он чуть не захлебнулся. Нет, ему этого не решить. Вот отец, тот знает, как пьёт медведь. Пожалуй, он даже видел это собственными глазами.

Джоди целиком погрузил лицо в воду. Он повернул его сначала в одну сторону, потом в другую, так что сперва одна щека, а потом другая была омыта и почувствовала холодок. Он встал на голову в лотке, распределив тяжесть тела на ладони рук. Ему хотелось узнать, как долго он сможет удерживать дыхание. Он стал пускать пузыри. Со дна промоины до него донёсся голос отца:

– Как случилось, сын, что вода стала тебе так люба? Налей её в умывальный таз – и у тебя делается такой вид, будто это гадость какая.

Он повернулся. С головы его стекала вода.

– Па, я совсем не слышал, как ты подошёл.

– Ты слишком глубоко ушёл своими грязными сусалами в воду, которую твой бедный отец собирался пить.

– Я не был грязный, па. Вода не замутилась.

– Я не настолько хочу пить.

Пенни поднялся по откосу, осмотрел нижние лотки и кивнул. Он стоял, склонившись над краем лотка для стирки, и жевал веточку.

– Однако, скажу я тебе! – начал он. – Мать прямо ошарашила меня, когда сказала: «Двадцать лет». Не было ведь ни разу, чтоб я сел да расчислил, сколько времени прошло. Годы пролетали мимо, один за другим, и я не замечал, не считал их. Вот, думаю, вырою матери колодец, и так каждую весну. Ну, а потом то вола надо покупать, то корова в болоте увязнет и пропадёт, то кто-нибудь из малышей, народившись, умирает, так что уж и охоты нет рыть колодец, и платить нечем. А кирпич страшно дорог… Я раз уже начинал рыть, и как дошёл до тридцати футов, а воды всё нет, на том и закаялся. Но всё ж таки двадцать лет – это слишком, ни от одной женщины нельзя требовать, чтобы она столько лет стирала бельё в родниковой воде на косогоре и не роптала.