Монахиня - Дидро Дени - Страница 39

Первые слова, услышанные мною после довольно долгого молчания, заставили меня содрогнуться. Вот они:

– Отец мой, я проклята богом...

Постепенно я успокоилась и стала слушать. Завеса, которая скрывала нависшую надо мной опасность, разорвалась, но тут меня позвали, пришлось идти, и я ушла. Увы! Я слышала слишком много. Какая женщина, господин маркиз, какая чудовищная женщина!..

На этом воспоминания сестры Сюзанны обрываются, и дальше следуют лишь краткие наброски, которые она, по-видимому, собиралась использовать, продолжая свое повествование. Настоятельница, как видно, сошла с ума и ее бедственным положением следует объяснить приводимые мною ниже отрывки.

После исповеди наступило для нас несколько спокойных дней. Радость вернулась в общину. Мне по этому поводу говорили немало лестных слов, которые я с негодованием отвергала.

Настоятельница перестала меня избегать. Она смотрела на меня, и, по-видимому, мое присутствие более не смущало ее. Я же старалась скрыть от нее отвращение, которое она во мне возбуждала с той минуты, когда я, движимая любопытством, к счастью или на беду, ближе ее узнала.

Вскоре она замкнулась в себе, отвечала только «да» и «нет», бродила одна, отказывалась от пищи. Потом пришла в возбужденное состояние, у нее началась лихорадка, за лихорадкой последовал бред.

Когда она лежала в своей постели в полном одиночестве, ей казалось, что она видит меня; она разговаривала со мной, просила подойти ближе, обращалась ко мне с самыми нежными словами. Заслышав мои шаги около своей кельи, она восклицала:

– Это она проходит мимо! Это ее походка, я узнаю ее. Позовите ее!.. Нет, нет, не надо...

Как ни странно, она никогда при этом не ошибалась, никогда не принимала за меня другую монахиню.

Внезапно она разражалась хохотом, а через мгновение заливалась слезами.

Наши сестры молча стояли вокруг нее; некоторые плакали вместе с нею.

Вдруг она говорила:

– Я не была в церкви, не молилась богу... Я хочу встать с постели, хочу одеться, оденьте меня...

Если ей не позволяли сделать это, она просила:

– Дайте мне хоть мой требник...

Ей давали требник, она раскрывала его, перелистывала страницы и продолжала делать пальцем это движение даже тогда, когда уже не оставалось ни одной страницы; взгляд ее блуждал.

Как-то ночью она одна спустилась в церковь. Несколько сестер побежали за ней. Она простерлась ниц на ступенях алтаря и начала стонать, вздыхать и громко молиться, потом вышла из церкви и снова вернулась.

– Пойдите за ней, – сказала она, – у нее такая чистая душа! Это такое невинное создание! Если бы она соединила свои молитвы с моими...

Потом, обращаясь ко всей общине и повернувшись к пустым скамьям, она воскликнула:

– Уйдите, уйдите все, пусть она одна останется со мной. Вы недостойны приблизиться к ней. Если ваши голоса сольются с ее голосом, ваши нечестивые хвалы осквернят перед господом сладость ее молитвы. Ступайте, ступайте...

Она заклинала меня просить небо о помощи и прощении. Она видела бога. Ей казалось, что небеса, изборожденные молнией, разверзлись и грохочут над ее головой, разгневанные ангелы спускаются с небес, бог взирает на нее, приводя ее в трепет. Она металась во все стороны, забивалась в темные углы церкви, молила о милосердии; потом прижалась лицом к холодному полу и замерла, охваченная свежестью сырой церкви. Ее, как труп, унесли в келью.

На следующее утро эта страшная ночь полностью изгладилась из ее памяти.

– Где наши сестры? – спросила она. – Я никого не вижу, я осталась одна в монастыре. Все меня покинули, и сестра Тереза тоже. Они правильно поступили. Сестры Сюзанны здесь больше нет, и я могу выйти, я ее больше не встречу. Ах, если бы ее встретить! Но ее больше здесь нет, не правда ли? Правда, что ее здесь больше нет? Счастлив монастырь, в который она вступила! Она все расскажет своей новой настоятельнице. Что та подумает обо мне? Разве сестра Тереза умерла? Я всю ночь слышала похоронный звон... Бедная девушка. Она погибла навеки, и в этом виновата я! Придет день, и мы встретимся лицом к лицу. Что я скажу ей? Что ей отвечу? Горе ей! Горе мне!

Некоторое время спустя она спросила:

– Наши сестры вернулись? Скажите им, что я очень больна... Приподнимите мою подушку... Расшнуруйте меня. Я чувствую какое-то стеснение в груди... Голова моя в огне... Снимите с меня покрывало... Я хочу умыться... Принесите мне воды. Лейте, лейте еще... Руки у меня белы, но с души пятен не смыть... Я хотела бы умереть, я хотела бы никогда не родиться – я не встретила бы ее.

Однажды утром несчастная в одной рубашке, босая, с растрепанными волосами, испуская вопли, с пеной у рта, стала метаться по своей келье, зажимая руками уши, закрыв глаза и прижимаясь к стенам...

– Отойдите от этой бездны. Слышите вы эти крики? Это ад, из этой пучины поднимается пламя, я вижу его, из самого огня доносятся невнятные голоса... Они призывают меня... Господи, сжалься надо мной... Бегите, звоните в колокола, созовите всю общину, пусть все молятся за меня, я тоже буду молиться... Но сейчас еще не вполне рассвело, сестры еще спят. Я всю ночь не сомкнула глаз. Я хотела бы уснуть, но не могу.

Одна из наших сестер сказала ей:

– Сударыня, вас что-то мучит. Доверьтесь мне; может быть, вам станет легче.

– Сестра Агата, выслушайте меня, подойдите ко мне... ближе... еще ближе... никто не должен нас слышать. Я вам открою все, но вы должны хранить мою тайну. Вы ее видели?

– Кого, сударыня?

– Ни у кого нет такой кротости, как у нее, не правда ли? Какая у нее походка! Сколько достоинства! Какое благородство! Какая скромность! Пойдите к ней, скажите... Нет, ничего не говорите, не ходите. Вы не сумеете приблизиться к ней, ангелы небесные охраняют ее, стоят, как стража, вокруг. Я видела их, вы их увидите, вы испугаетесь их так же, как испугалась я. Останьтесь... Если вы пойдете, что вы ей скажете? Придумайте что-нибудь такое, от чего бы ей не пришлось краснеть.

– Сударыня, не обратиться ли вам за помощью к духовнику?

– Да, да, конечно... Нет, нет, я знаю, что он мне скажет, я уже столько раз это слышала... О чем я буду говорить с ним?.. Если бы я могла потерять память!.. Если бы могла перейти в небытие или родиться вновь! Не зовите духовника. Лучше почитайте мне о страстях господа нашего Иисуса Христа. Мне становится легче дышать... Нужна только одна капля его крови, чтобы очистить меня от грехов... Видите, как она бьет ключом из его бока?.. Наклоните его святую рану над моей головой... Его кровь течет на меня и уходит, не оставляя следа. Я погибла!.. Уберите от меня распятие... Дайте мне его!..

Ей снова принесли распятие, она сжала его обеими руками и покрыла поцелуями.

– Это ее глаза, ее рот, – бормотала она. – Когда же я снова увижу ее? Сестра Агата, скажите ей, что я ее люблю. Хорошенько опишите мое состояние. Скажите ей, что я умираю...

Настоятельнице пускали кровь, делали ей ванны, но болезнь, казалось, лишь усиливалась от всех этих средств. Не смею описать вам все ее непристойные поступки, повторить бесстыдные слова, вырывавшиеся у нее в бреду. Она поминутно подносила руку ко лбу, словно стараясь отогнать какие-то назойливые мысли, какие-то видения; как знать, что это были за видения! Она зарывалась головой в постель, закрывала лицо простынями.

– Это искуситель, – кричала она, – это он! Какой странный облик он принял! Принесите святой воды, окропите меня... Довольно, довольно... Его больше нет.

Вскоре ее стали держать взаперти, но ее темница недостаточно охранялась, и ей удалось вырваться оттуда. Она разодрала свои одежды и бегала по коридорам совсем нагая; только концы разорванной веревки болтались на ее руках.

– Я ваша настоятельница, – кричала она, – вы все мне принесли обет послушания! Повинуйтесь же мне! Вы заперли меня, подлые, вот награда за мои милости! Вы оскорбляете меня, потому что я слишком добра; впредь я не буду такой доброй... Пожар!.. Убивают!.. Грабят!.. На помощь!.. Ко мне, сестра Тереза!.. Ко мне, сестра Сюзанна!..