Повесть о Белой змейке - Эпосы, легенды и сказания - Страница 1

Без автора

Повесть о Белой Змейке

Кто не знает, каковы окрестности озера Сиху! И реки и горы там исполнены прелести и прохлады. В годы Сянь-хэ [1] династии Цзинь вода в реках сильно поднялась, и вот уже неистовый поток рвется к Западным воротам Ханчжоу. Вдруг среди волн мелькнула голова буйвола. Всех поразила его масть: шерсть буйвола была золотая. И тут же вода начала спадать, и многие видели, как этот буйвол двинулся к Северным горам и исчез.

Происшествие это сильно взбудоражило весь город. Горожане решили, что в образе буйвола им явилось божество: они построили кумирню и назвали ее храмом Золотого Буйвола. А у Западных ворот, – тех, что сейчас, как знает каждый, зовутся воротами Кипящего Золота, – воздвигли храм Златоцветного Полководца. Как-то в этом краю появился пришлый монах по имени Хунь Шоу-ло. Долго любовался он убегающими вдаль рядами гор, а потом вдруг воскликнул:

– Когда-то в горах Волшебного Орла исчезла одна вершина. Оказывается, вот куда она перелетела!

Те, кто услыхал эти слова, не поверили монаху.

– Нет, это правда, – настаивал он. – Помнится, в тех горах была пещера, а в пещере жила белая обезьяна… Хотите, я ее сейчас кликну?

И он крикнул, и на его зов выбежала белая обезьяна.

Внизу, у воды, стояла еще беседка Студеного Источника, а прямо из озера поднималась Гушань – Одинокая Гора. В далекие времена там яотл отшельник Линь Хэ-цин. По его наказу жители города и окрестных селений наносили глины и камней и возвели дамбу, на востоке она соединялась с Оборванным мостом [2], а на западе дошла до подошвы горы Приют Вечерней Зари. Дамба эта получила название Пути к Одинокой Горе.

В династию Тан поэт Бо Цзюй-и [3], служивший в Ханчжоу начальником округа, возвел на озере еще одну дамбу – от Изумрудных Гор до Приюта Вечерней Зари. Ее назвали дамбой Бо Цзюй-и. Несколько раз ее размывало, и хотя горожане усердно восстанавливали разрушенное, все же в династию Сун, когда в город приехал Су Дун-по [4], получивший должность правителя области, он увидел, что обе дамбы почти начисто снесены водой. Новый правитель купил строительного леса и камня, собрал людей и взялся за дело. На шести мостах выросли ярко-красные перила, а вдоль дамбы были посажены ивы и персики… В теплые весенние дни вид озера, окруженного горами, был несказанно хорош – оно так и просилось на картину.

Прошло много лет, и постепенно дамба стало называться дамбою Су Дун-по. Путь к Одинокой Горе украсился еще двумя каменными мостами: Оборванным мостом и мостом Западного Спокойствия; они словно бы рассекли и перерезали озерную гладь.

Мы поведали вам о красотах озера Сиху и о древних достопримечательностях, запечатленных именами великих людей. А теперь послушайте, как один красивый юноша повстречался на берегу озера с двумя женщинами и что из этого вышло. История его сделалась широко известна во многих городах империи и породила великую сумятицу на «цветочных улицах и в ивовых переулках» [5]. К тому же она заключает мудрое в себе назидание и далеко не случайно стала предметом нашего рассказа.

Однако ж прежде чем узнать, кто был этот юноша, как его звали, с кем он повстречался и к чему привело случайное его знакомство, послушайте стихи, которые как бы предваряют все дальнейшее:

Рассказывают, что в годы Шао-син [8], в ту пору, ко: гда император Гао-цзун перенес свою резиденцию на юг, жил в городе Ханчжоу в переулке Черного Жемчуга, что у моста Ратников, чиновник по имени Ли Жэнь. Он исполнял должность казначея при военном складе и служил под началом у тайвэя [9] Шао. В доме Ли Жэ-ня жил младший брат его жены Сюй Сюань, двадцати двух лет от роду. Сюй рано лишился родителей, и пришлось ему поступить в аптеку дяди Ли: когда-то отец Сюя сам держал аптеку. Аптека Ли стояла у входа в переулок Чиновников.

Как-то раз, когда Сюй, по обыкновению, стоял за прилавком, на пороге появился буддийский монах. Он поклонился, поздоровался и сказал так:

– Я бедный монах из обители Баошута. Помните, однажды я приносил вам пампушки-маньтоу из храма. Скоро праздник Поминовения усопших, и надо бы вам отслужить заупокойный молебен по родителям. Вы, конечно, придете к нам возжечь благовонные курения? Приходите непременно.

– Да, да, непременно, – пообещал Сюй Сюань. Монах ушел, а юноша, проторговав до вечера, отправился домой.

– Сегодня был в аптеке монах из Баошута, – сказал он сестре, – и напомнил, что надо принести жертвы душам умерших. Я хочу завтра пойти в храм.

На другой день он купил бумажные фигурки священных животных, свечи, билетики с заклинаниями и бумажные деньги [10], завязал все в платок, потом поел на дорогу и оделся в праздничное платье. Сперва он решил завернуть в аптеку к дяде Ли. Дядя удивился.

– Куда это ты собрался? – спросил он.

– Иду в обитель Баошута, хочу помянуть родителей, принести жертвы их душам. Пожалуйста, дядя, отпустите меня на сегодня.

– Иди, но только возвращайся поскорее, – разрешил дядя.

Выйдя из лавки, юноша оказался в торговых рядах Долголетия и Спокойствия. Потом он прошел по Цветочной улице, перешел через мост Колодезной Беседки и вышел к воротам Цяньтанмынь, что в конце улицы Чистой Реки. Вот остались позади мост Каменных письмен и арка Возрождения к жизни, а вот он уже и перед обителью Баошута. Первым делом он разыскал монаха, который заходил к нему в аптеку. Монах отслужил заупокойный молебен и сжег бумажные деньги. Отстояв службу, Сюй отправился в молельню и слушал, как монахи читали сутры. Под конец он отведал монашеской пищи, простился со знакомым монахом и, не торопясь, пошел к обители Четырех Мудрецов. Он постоял у могилы отшельника Линь Хэ-цина, побродил у источника Шести Единиц [11], как вдруг откуда ни возьмись набежали тучи, упал туман и заморосил дождь. Он становился все чаще: в праздник Поминовения усопших Владыка Небес всегда посылает на землю весенний дождь, тонкий, как шелковые нити. Быстро появились первые лужи, и Сюй, подумав, что надо бы поберечь новые туфли, разулся. Он спустился к воде в надежде найти лодку, но гладь озера была пустынной. Сюй совсем было растерялся, но тут показалась джонка, – Эй, Чжан! – радостно крикнул Сюй, узнав старика с шестом, который стоял на корме. – Возьми меня в лодку!